Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 7 - Вальтер Скотт

Глава XXI

      М о р а л

Сэр, там ждет вельможа,

Прибывший только что.

     О в е р р и ч

Ввести немедля

И делать, что скажу я…

Готова ль музыка, как я велел,

Его приветствовать?

«Новый способ платить               старые долги»

Несмотря на все свое благоразумие, обширные юридические познания и богатый жизненный опыт, сэр Уильям обладал некоторыми такими чертами характера, которые скорее были под стать трусливому и вкрадчивому выскочке, пробивающему себе дорогу в свете, чем могущественному сановнику, каким он теперь стал; эти черты изобличали врожденную мелочность ума, хотя и изрядно образованного, и плебейскую сущность души, хотя и тщательно скрываемую. Он любил окружать себя роскошью, но не потому, что в силу привычки роскошь сделалась для него необходимостью, а скорее потому, что для него она все еще имела прелесть новизны. Он сам входил во все хозяйственные подробности, и Люси вскоре пришлось увидеть, как краска стыда заливает щеки Рэвенсвуда всякий раз, когда ее отец принимается в его присутствии обсуждать с Локхардом или даже с экономкой такие мелочи, на которые в знатных домах не принято обращать внимания, ибо считается, что они сами собой разумеются.

— Я охотно извиняю волнение сэра Уильяма, — сказал однажды вечером Рэвенсвуд, когда лорд-хранитель вышел из комнаты. — Посещение маркиза — большая честь, и ею нужно дорожить. Но, должен сознаться, я устал от этих мелочных забот по поводу буфетной, кладовой, чуть ли не птичьего двора, — они просто нестерпимы. Право, я предпочитаю бедность «Волчьей скалы» богатству замка Рэвенсвуд.

— Однако, — возразила Люси, — только обращая внимание на все эти мелочи, отец и приобрел те владения…

— .. которые мои предки потеряли, потому что не обращали на них внимания, — докончил за нее Рэвенсвуд. — Пусть так! И все-таки, носильщик всегда останется только носильщиком, даже если за плечами у него мешок с золотом.

Люси вздохнула. Она ясно видела, что ее возлюбленный презирает манеры и привычки ее отца — ее лучшего друга и покровителя, чья нежная любовь столько раз утешала ее, вознаграждая за неласковое, пренебрежительное отношение матери.

Вскоре молодые люди убедились, что на этом разногласия их не кончаются. В те смутные годы религия, этот величайший источник мира на земле, была так дурно и ложно понимаема, что ее обряды и догматы оказались предметом нескончаемых споров и жесточайших распрей. Лорд-хранитель, принадлежавший к партии вигов, само собой разумеется, исповедовал пресвитерианство и время от времени находил нужным проявлять даже больше рвения к делам своей церкви, чем, быть может, действительно чувствовал. Его дети, конечно, были воспитаны в той же вере. Рэвенсвуд, как известно, принадлежал к Высокой, или епископальной, церкви. Он не упускал случая указать Люси на фанатизм ее единоверцев, а она, со своей стороны, хотя и не говорила об этом прямо, но давала почувствовать, что ей ненавистно вольнодумство, которое она привыкла считать неотъемлемым свойством англиканской церкви.

По мере того как молодые люди ближе узнавали друг друга, любовь их не только не уменьшалась, но, напротив, все больше усиливалась, однако к их чувствам примешивалась некоторая горечь. Несмотря на всю свою любовь к Рэвенсвуду, Люси испытывала перед ним какой-то страх. Он обладал душой более возвышенной, более гордой, чем все те люди, с кем ей до сих пор приходилось встречаться; его мысли отличались большей страстностью и свободой, и он открыто презирал многие понятия, в которых она была воспитана. Со своей стороны, Рэвенсвуд видел, что у Люси крайне мягкий, уступчивый нрав и что она легко поддается — по крайней мере ему так казалось — влиянию окружающей ее родни. Он чувствовал, что ему нужна жена с более твердым характером, способная идти с ним рука об руку навстречу бурям так же смело, как и при попутном ветре. Но Люси так искренне была ему предана, она была так прелестна, так нежна и добра, что, как ни хотелось ему видеть в ней больше твердости и решимости, как ни сердился он порой на нее, видя ее чрезмерный страх, что любовь их может открыться до времени, — он тем не менее чувствовал, что ее мягкость, порою граничившая со слабостью, делает ему еще дороже это существо, отдавшее себя под его покровительство и вверившее ему свою судьбу на радость и горе. Словом, его чувства к Люси в такие минуты вполне можно было описать прекрасными словами нашей бессмертной Джоанны Бейли:

О ты, нежнейшее созданье,Которое когда-либо цеплялосьПобегами своими за скалу,Прильнешь ли ты ко мне?Я — грубый, жесткий,Но полюби меня, и я отвечуТебе всем сердцем, честным и правдивым,Хоть знаю, что совсем не подхожуК столь нежному и кроткому созданью.

Таким образом, самое различие их характеров, казалось, должно было в какой-то мере упрочить их любовь. Возможно, узнай они друг друга раньше, прежде чем в порыве страсти связала себя нерушимой клятвой верности, Люси, быть может, страшась Рэвенсвуда, никогда бы его не полюбила, а он, со своей стороны, приняв мягкость и податливость ее характера за недостаток ума, счел бы ее недостойной своего внимания. Но они поклялись любить друг друга, и Люси теперь боялась только одного — чтобы ее гордый возлюбленный не раскаялся в данном им обете, а Рэвенсвуд — чтобы в его отсутствие или в случае возможных препятствий покорная Люси, поддавшись уговорам и настояниям своих близких, не отреклась от данного ему слова.

— Ваши опасения напрасны, — сказала она однажды, когда он, случайно проговорившись, высказал ей свои сомнения. — Зеркало, что отражает на своей поверхности один предмет за другим, сделано из твердых материалов: стекла или стали; а вот мягкий воск навеки сохранит отпечаток дотронувшейся до него руки.

— Это поэзия, Люси, — ответил Рэвенсвуд, — в поэзии же много вымысла, а иногда и лжи.

— В таком случае позвольте мне сказать вам честной прозой, — возразила Люси, — что хотя я никогда не выйду замуж без согласия родителей, но никакая сила, никакие уговоры не заставят меня отдать руку другому, если только вы сами не откажетесь от ваших прав на меня.

У влюбленных было много времени для подобных разговоров. Генри редко досаждал им своим присутствием. Если он не сидел за уроками, с величайшей неохотой слушая учителя, то наслаждался обществом лесников или конюхов, с удовольствием внимая их наставлениям. Что же касается лорда-хранителя, то он проводил утро в кабинете, просматривая корреспонденцию, с тревогой обдумывая разного рода известия, поступавшие со всех концов страны, касательно ожидаемых изменений в шотландской политике, взвешивая силы партий, готовящихся принять участие в борьбе за власть. Остальное время дня он занимался тем, что отдавал, отменял и вновь отдавал распоряжения, делая необходимые приготовления к приему маркиза Э***, приезд которого уже дважды откладывался из-за каких-то весьма важных обстоятельств.

Поглощенный этими разнообразными политическими и хозяйственными занятиями, он, по-видимому, не замечал, что его дочь и Рэвенсвуд стали неразлучны. Зато соседи, которым всегда до всего есть дело, заметили это и осуждали опрометчивого отца, допускавшего чрезмерную близость между молодыми людьми. Легкомыслие сэра Уильяма можно было оправдать только тем, что он предназначал их друг для друга. На самом же деле он стремился лишь выиграть время, пока не выяснится, как далеко простирается интерес маркиза к делам молодого родственника и что, в сущности, тот сможет сделать для Эдгара. До выяснения же этих двух вопросов лорд-хранитель твердо решил любыми средствами сохранить за собою свободу действий. Но, подобно многим коварным людям, он горько обманулся в своих расчетах.

Среди лиц, особенно сурово порицавших сэра Уильяма Эштона за то, что он дозволяет Рэвенсвуду так долго жить в его доме и ухаживать за мисс Люси, был новый лэрд Гернингтон и его верный оруженосец и собутыльник, уже известные читателю как Хейстон из Бакло и его приятель капитан Крайгенгельт. Бакло наконец получил в наследство огромное имение своей зажившейся двоюродной бабки и значительный капитал в придачу; он тотчас выкупил родовое поместье (по имени которого продолжал называть себя), хотя капитан Крайгенгельт и предлагал ему выгоднейший способ помещения денег в финансовое предприятие некоего Лоу, слух о котором как раз докатился до Англии, и предлагал немедленно отправиться для этой цели в Париж. Но Бакло извлек из своих несчастий полезный урок и, несмотря на все усилия Крайгенгельта, оставался глух к его предложениям, не имея ни малейшего намерения рисковать недавно обретенной независимостью. Тот, кому пришлось утолять голод овсяными лепешками, а жажду — прокисшим вином, — заявил он, — кто вынужден был спать в тайнике замка «Волчья скала», тот на всю жизнь научился ценить хороший стол и мягкую постель и уж наверняка постарается впредь не нуждаться в чужом гостеприимстве.