Все совпадения случайны - Рени Найт

Они стояли бок о бок, глядя вниз на проходящих мимо людей, веселых, нормальных людей, вдыхающих свежий вечерний воздух. Иные поднимали голову. Двое стоят на балконе и курят. Довольны жизнью. И никому не приходило в голову, что это насильник и его жертва. Она вспомнила, как сделала последнюю затяжку. Уходя, он поцеловал ее, словно ничего не произошло. Это было еще одно оскорбление.

Глава 52

2013, конец лета

Закрываясь за ней, дверь знакомо заскрипела. Закончив свой рассказ, она посмотрела на меня и сказала: «Вот так. Мне очень жаль». А затем встала и вышла на улицу. Я никак не откликнулся. Лишь один раз перебил ее рассказ каким-то вопросом, на который она ответила. Я не стал провожать ее до двери, не поблагодарил за визит. Остался сидеть на месте. Как жаль, что я сжег дневники Нэнси – чего бы только не дал, чтобы заполучить их назад. Я нуждался в словах утешения, но в доме стояла полная тишина. Впрочем, не такая уж полная. Меня так трясло, что стул, на котором я сидел, ударялся о стол, и мне приходилось хвататься за сиденье, чтобы он твердо стоял на полу. Ну зачем, зачем я уничтожил дневники Нэнси, а фотографии сохранил? Идиот.

Я ощутил себя сырым материалом, как если бы кошка слизала своим шершавым языком верхний слой моей кожи, и непонятно, смог ли я прожить без него. В поисках опоры я лихорадочно перебирал всевозможные объяснения и схватился за первое попавшееся. Она лгунья. Она лжет уже много лет подряд – все это знают. И сейчас снова солгала. Я жду, что Нэнси поддержит меня, но она молчит, ее голоса не слышно. А слышен лишь рассказ Кэтрин Рафенскрофт о том, как Джонатан ножом вырезал у себя на руке крест и заставил ее слизывать кровь. Я вспомнил, как на опознании мы заметили у него на руке алые полосы. Нам объяснили, что это шрамы, оставшиеся после всех этих несчастных событий. Но что-то уж больно четкие, больно аккуратные шрамы. Я снова воззвал к Нэнси:

– Почему ты не спросила ее про фотографии? Почему промолчала, когда она сказала, будто никогда не встречалась с Джонатаном? – Но Нэнси не отвечала. –  Она ничего не может доказать! – закричал я.

Я не мог выдержать царящей вокруг тишины и вышел из дома. Автобусная остановка в конце улицы, и я направился к ней: левой-правой, левой-правой, смотреть перед собой. Я услышал шелест автомобильных шин, обернулся и увидел приближающийся автобус. Я ускорил шаг и одновременно попытался поймать взгляд водителя. Вытянул руку. До остановки еще двадцать ярдов. Он проехал мимо меня, притормозил у остановки и ждал. Из автобуса вышел молодой человек. Я был уже почти на месте, но в последний момент автобус, не дождавшись меня, отъехал. Не заметил, что ли? Вроде должен был заметить. Гнусность с его стороны. Неужели так трудно было подождать минуту, ну максимум три. Автобус повернул за угол, я помахал ему вслед и присел на скамейку в ожидании следующего.

Время текло незаметно. Голова у меня – как пустой котел. Подъехал автобус, я поднялся по ступенькам и сел за спиной водителя. Напротив меня – пожилая женщина. Она старалась поймать мой взгляд, но я смотрел мимо, в окно.

– Отличный денек нас ожидает. Если верить прогнозу, тучи рассеются, – сказала она.

Я перевел на нее взгляд. Хотел ответить, но язык не шевелился, так что я просто кивнул и отвернулся. На следующей остановке в автобус вошла женщина с двумя маленькими детьми, и пожилая дама приглашающе похлопала по сиденью. Один ребенок – девочка – явно была смущен, но мать улыбнулась, подняла ее и усадила рядом с дамой, а другого – мальчика – взяла на руки. Обоим годика по два, выглядели как близнецы. Девочка посмотрела на меня. Я ответил ей взглядом. Женщины начали болтать – так, ни о чем, но этого хватило, чтобы заполнить образовавшееся между нами пространство.

Пожилая дама оказалась права: когда я сходил с автобуса, тучи уже рассеялись, небо стало голубым, заблестело низко стоящее над горизонтом солнце. Оно светило мне прямо в глаза, приходилось щуриться. Впереди улавливались только какие-то неясные предметы. Я завернул налево, миновал ворота, солнце теперь оказалось справа, и видно стало лучше.

Вот тут и встретились Кэтрин Равенскрофт и Нэнси – тут, где похоронены Джонатан и сама Нэнси. Раньше я часто наведывался сюда присмотреть за могилами, но теперь уже какое-то время не был. Пока Нэнси была жива, я не видел в том нужды. После смерти Джонатана мы купили здесь участок, рассчитывая упокоиться рядом, когда придет наш час. Собачники почему-то решили, что для их любимцев это подходящее место сходить по-большому или по-маленькому. Обычно это меня раздражало, но сегодня я просто сидел на скамейке и смотрел, как они останавливались и делали свои дела. Позади меня, на возвышении, Джонатан и Нэнси.

Здешние собачники – публика приличная, они всегда прибирались за своими питомцами. Я смотрел, как один мужчина ловко сгребал собачий кал. Одно легкое движение, в руке зажат черный пластиковый мешок, наклон, подбор и шаг к мусорному ящику, крышка которого уже предусмотрительно открыта свободной рукой. Я улыбнулся, кивнул и посмотрел ему вслед, пока он не исчез из поля зрения. Потом повернулся в другую сторону. Ворота миновал какой-то любитель бега трусцой, но он направлялся в другую сторону, с каждым шагом удаляясь от моей скамейки. Я встал, открыл мусорный ящик, запустил руку внутрь и извлек пластиковый мешок. Зажав его между большим и указательным пальцами, я пошел к могиле сына. Развязал мешок, и ударившая в нос вонь заставила меня поперхнуться.

– Ах ты, гаденыш! – крикнул я и швырнул содержимое мешка на могилу Джонатана. Какая-то часть дерьма разлеталась по сторонам и прилипла к надгробию. Мне сразу стало стыдно, ведь рядом с Джонатаном покоилась Нэнси: «Преданная мать, любящая жена, незабвенная».

Я огляделся по сторонам, не увидел ли меня кто, но вокруг было пусто. Я пошел к крану, набрал в лейку воды, возвратился и принялся за дело. Понадобилось три лейки, чтобы дочиста отмыть надгробие Джонатана, после чего я подобрал пластиковый мешок и бросил его в мусорный ящик. Затем возвратился к могилам сына и жены, опустился между ними на колени и не сдержал слез.

– Нэнси, ты все знала? Или хотя бы подозревала? – Слезы перешли в рыдания, и я уже был не на коленях, я лежал у их ног. Потом почувствовал на плече чью-то ладонь.

– Вам плохо? – Я поднял голову и увидел того самого собачника, который недавно был здесь. –  Это ваши жена и сын?

Я кивнул, рассчитывая, что он еще раз погладит меня по плечу и удалится. Но он задержался.

– А как умер ваш сын? – В вопросе не было никакой назойливости – только участие. Из-за слез и скопившейся во рту слюны мне было тяжело говорить, я с трудом выталкивал слова наружу. Он протянул мне руку и помог подняться.

– Он утонул, – наконец выговорил я.

– Какой ужас, – отозвался он.

Но мне этого мало.

– Он утонул, спасая ребенка. – Я почувствовал, что у него перехватило дыхание.

– Это на редкость мужественный поступок, – сказал он и кивнул, словно осознав, что за человек был Джонатан. – Ну и как? Я хочу сказать: удалось ему спасти ребенка?

– Да.

– Какой же это был смелый молодой человек. – Он положил мне на прощание ладонь на плечо и ушел.

Это правда. Как бы там ни было, что бы он ни совершил – если совершил, – Джонатану хватило смелости броситься на помощь ребенку, этого у него никто не отнимет. В тот день он продемонстрировал настоящее мужество. Он был первый, кто пришел на помощь. Так сказали в полиции. Он бросился в море, не думая об опасности, которой себя подвергает. Если бы он не действовал так быстро, Николаса Равенскрофта отнесло бы в море слишком далеко, так что уже никто бы не смог помочь ему. Я бы на его месте испугался, большинство бы испугались, но он, Джонатан, в тот момент не думал о себе, ему хватило мужества сделать то, что должно. «Это был настоящий храбрец» – так отзывались о нем свидетели в полиции и так говорили о нем нам с Нэнси. «Он пожертвовал собой» – так это с пафосом звучало в переводе с испанского на английский.

Признаю, я никогда не чувствовал за Джонатана той гордости, какой он заслуживал. Мне стыдно сознаваться в этом, но я никогда по-настоящему не верил в его смелость. Что это было – смелость или безрассудство? Я пытаюсь, но не могу вспомнить случая, чтобы за те девятнадцать лет, что Джонатан был рядом с нами, он проявил необычное мужество. Не было этого. Так как же это случилось? И почему он не смог доплыть до берега? Неужели волны были такими сильными?

– Как же так, почему этот испанец справился с волной, а Джонатан нет? – выкрикнул я однажды, и Нэнси дала ответ, на который я и рассчитывал:

– Получилось так, что он заплыл слишком далеко. Совершенно обессилел. Он сделал главное, самое трудное. Испанцу достался только последний круг.

Вернувшись домой, я почувствовал, что меня снова трясет. В помещении было холоднее, чем на улице. Я сел за стол и открыл ящик, в котором держал фотографии. Принялся просматривать их. Мать с сыном на пляже; затем в кафе, она заставляет его проглотить ложку с какой-то едой; они вместе едят мороженое. Выглядит все это совершенно естественно. Она улыбается, он улыбается. Они на отдыхе. На одном из снимков она смотрит прямо в объектив аппарата. Можно подумать, что фотограф сидел за соседним столиком, но я в это больше не верю. Она не догадывалась, что ее снимают, как и Нэнси не подозревала, когда Джонатан запечатлел ее сидящей в саду на кресле-качалке. У него это хорошо получалось. У него был талант фотографа. Его работы несколько напоминали снимки, которые папарацци делали для глянцевых журналов. Снято с близкого, но безопасного расстояния, словно знаменитости – их близкие друзья. Иллюзия интима. Мы подарили сыну самый дорогой, какой только могли себе позволить, широкоформатный фотоаппарат.