Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды - Алан Маршалл

Каждый день во время большой перемены он ездил поить Звездочку к водоему у дороги, за четверть мили от школы. Эта обязанность была ему в тягость, так как из-за нее он не мог участвовать в играх на школьном дворе, но родители приучили его заботиться о своей лошади.

Однажды я предложил Бобу вместо него ездить к водоему на Звездочке, и он охотно согласился.

— Идет, — сказал он с радостью.

Боб всегда ездил туда без седла, но теперь он оседлал Звездочку и посадил меня на спину лошади с напутствием дать ей полную волю, и она сама домчит меня до водоема и обратно, даже если я не прикоснусь к поводьям.

Я и сам это понимал и решил держаться обеими руками за луку седла, не заботясь о поводьях.

Когда я уселся в седло и Боб укоротил стремена, я нагнулся, приподнял руками «плохую» ногу и засунул ступню в стремя до подъема, чтобы ее вес не обременял меня. То же самое я проделал с «хорошей» ногой, но она была меньше парализована, и оказалось, что я могу даже слегка опираться на нее.

Затем я взял поводья и, не выпуская их, ухватился за луку седла. Я не мог дергать поводья, но, когда Звездочка поворачивала голову, они натягивались, и мне казалось, что я сам управляю ею.

Пони проворно выбежал из ворот на дорогу и повернул в сторону водоема. Я думал, что буду чувствовать себя в седле уверенно и устойчиво, но ошибся. От напряжения у меня начали болеть пальцы. Опасаясь упасть, я не смел выпустить луку, откинуться и сесть посвободнее. Я испытывал стыд и злость… — злость на свое бессильное тело.

Добравшись до водоема, Звездочка с наслаждением погрузила морду в воду. Я посмотрел на ее шею, круто опускающуюся от луки седла, и, положив одну руку на круп, откинулся назад, чтобы не смотреть в водоем.

Звездочка пила, шумно втягивая воду, но через минуту подняла голову и, прижав уши, стала всматриваться в лужайку по ту сторону водоема.

Каждое ее движение запечатлевалось в моем мозгу с необыкновенной ясностью. Я думал: вот я совершенно самостоятельно еду на пони; вот так пони пьет воду, когда у него на спине всадник, а вокруг никого нет: вот что значит ездить верхом.

Я поглядел вниз, на землю, на разбросанные там и сям камни, о которые можно споткнуться на костылях, на грязь вокруг водоема, в которой костыли могут заскользить. Сейчас все это уже не страшно для меня. Когда я верхом на пони, эти препятствия уже не существуют и нечего о них думать.

Высокая трава, в которой запутываются костыли, крутые подъемы, вызывающие одышку, твердая неровная земля — сейчас я думал о них отвлеченно и спокойно, радуясь, что все это теперь не может привести меня хотя бы в минутное отчаяние.

Пони снова начал пить. Я наклонился вперед и потрогал его горло, где, плавно пульсируя, проходила вода, которую он глотал. У него были крепкие мышцы и большое сердце. Я вдруг ощутил страстную и отчаянную любовь к нему.

Напившись, он повернулся, и я чуть не слетел на землю, но страх мой исчез. Я сжал руками луку седла и спокойно доехал до школы. Пони шагал подо мной без малейшего усилия, без всякого напряжения, и мне казалось, что его ноги — мои.

Боб снял меня с седла.

— Ну, как бежала Звездочка? — спросил он.

— Хорошо, — ответил я. — Завтра снова поеду ее поить.

Глава 30

Каждый день я ездил на Звездочке к водоему. Я сам взнуздывал и седлал ее, потом отводил к Бобу, он помогал мне сесть верхом и ставил мои костыли у стены школы.

Через несколько недель я освоился в седле настолько, что уже мог не думать все время о том, как бы не упасть. Я сидел свободнее и уже не так цеплялся за луку.

Но по-прежнему я не мог справиться с поводьями. Я не мог ни сдержать пони, ни направить его в ту или иную сторону. Бродя по лесу или путешествуя в своей коляске, я обдумывал, как с этим быть. Вечером, прежде чем заснуть, я изобретал седла с движущимися ручками, со спинками, как у стульев, с ремнями, чтобы привязывать ноги к бокам лошади, но, сидя на спине Звездочки, понимал, что все это бесполезно. Я должен уметь держаться в седле, не прибегая к помощи ног, постичь искусство ездить верхом без всякой опоры!

За несколько ярдов до водоема я начинал погонять пони, побуждая его идти легкой рысью, постепенно увеличивал это расстояние и довел его в конце концов до сотни ярдов. Такая езда доставляла мне мало приятного. Меня сильно подбрасывало в седле, а смягчать толчки, пружиня ногами, я не мог.

Ребята наблюдали за моей ездой, но не смеялись надо мной. Я все делал по-своему, и они привыкли к этому. Держался я в седле очень неустойчиво и легко мог свалиться. Однако, заметив, что я не боюсь упасть, они потеряли к этому интерес.

Ребята, имевшие своих пони, часто возвращались домой галопом. Меня поражала их ловкая посадка, и нетерпеливое желание ездить как можно лучше охватило меня. Раз это умеют другие ребята, значит, сумею и я. Но то, чего требовал мой разум, было недоступно моему телу. Месяц за месяцем я трусил на Звездочке к водоему, но лучшим наездником от этого не стал. Чтобы не упасть, мне надо было, как и раньше, держаться за луку седла; я ни разу не скакал даже легким галопом и по-прежнему не мог управлять пони. Целый год я довольствовался ездой шагом или медленной рысцой, но наконец решился пустить пони галопом, хотя это и грозило мне падением.

Я спросил Боба, легко ли при галопе усидеть в седле.

— Черт, конечно! — ответил он. — Сидишь, как на лошади-качалке. Это легче, чем ездить рысью. Когда Звездочка идет галопом, я не отрываюсь от седла. У нее галоп не как у пони, а как у лошади.

— А перейдет она на галоп сразу, без быстрой рыси?

Боб заверил меня, что так оно и будет.

— Наклонись вперед и подгони ее, — сказал он. — Только тронь каблуком, и она сейчас же перейдет на галоп.

Я попробовал в тот же день. Недалеко от водоема дорога шла слегка в гору. Подъехав к этому месту, я быстро наклонился вперед и легонько ударил пони «хорошей» ногой.

Он сразу пошел мерным галопом, меня чуть покачивало вперед-назад в такт волнообразным движениям, свежий ветер дул в лицо, хотелось кричать от радости. Пони перешел на шаг и остановился у водоема; когда он начал пить, я откинулся в седле и тут почувствовал, что весь дрожу. С тех пор я ездил галопом каждый день и сидел в седле совершенно уверенно, даже когда пони делал резкий поворот у школьного забора. Но я все еще держался руками за луку седла.

К водоему вели две дороги. Одна пролегала мимо школы, другая сворачивала в проулок позади школы и выходила к шоссе с другой стороны здания. Этой дорогой пользовались редко. Извивающиеся колеи, оставленные повозками, иногда проезжавшими по ней, прятались в траве между изгородями.

Одна изгородь представляла собой четыре ряда колючей проволоки, натянутой между столбами. Вдоль нее шла дорожка, протоптанная бродячим скотом. Клочки рыжей шерсти торчали на проволоке там, где животные, проходя, задевали за шипы.

Мне иногда хотелось вернуться от водоема в школу этим путем, но, так как я не мог управлять Звездочкой, приходилось ехать той дорогой, которая нравилась ей.

Как-то зимой, когда мы тронулись в обратный путь, я толкнул пони каблуком, и он пошел быстрым галопом, но вместо того чтобы направиться обычной дорогой, свернул в проулок.

Я был доволен. Много раз отдыхал я здесь, возвращаясь от подножия Тураллы, и этот узкий проулок всегда напоминал мне об усталости. Нелегко было ходить по высокой спутанной траве, по каменистым тропинкам, и сейчас я глядел вниз на быстро мелькавшие подо мной растения и камни и поражался, с какой легкостью я оставляю их позади. Вид всех этих препятствий больше не угнетал меня, и я с любовью смотрел на твердую неровную землю.

Пони свернул с дороги и поскакал по тропке у изгороди — такого маневра я никак не предвидел. Когда он выбрал этот путь, я понял грозящую мне опасность и крепко сжал луку седла, как будто этим можно было заставить пони уйти от изгороди, от торчащих шипов.

Он мчался вперед, а я смотрел на свою «плохую» ногу, беспомощно болтавшуюся в стремени, и на колючую проволоку, которая мелькала всего в нескольких дюймах от нее.

На мне были длинные бумажные чулки, перетянутые подвязками выше колен. Моя «плохая» нога под чулком была забинтована, так как зимой она всегда покрывалась болячками.

Взглянув вперед, туда, где тропинка подходила совсем близко к изгороди, я понял, что через минуту в мою ногу вонзится колючая проволока. Мне не было страшно, но меня возмущало то, что я должен покориться этому без борьбы.

Я хотел было броситься на землю. Набрал воздуху в легкие и скомандовал себе: «Падай!» И не решился. Я представил себе, как ломаю руку и уже не могу пользоваться костылями. Мой взгляд снова скользнул по изгороди.

Когда первые шипы зацепили мою ногу, они оттянули ее назад, когда же тропинка слегка отошла от изгороди, нога освободилась на мгновение и повисла, болтаясь рядом со стременем, пока ее снова не зацепило проволокой. Шипы прорвали чулок и бинты, и я почувствовал, как по ноге потекла кровь. Все во мне застыло. Я больше не смотрел на ногу. Я посмотрел туда, где проулок кончался и тропинка уходила в сторону от изгороди, и приготовился терпеть боль в истерзанной проволокой ноге.