Рука-хлыст - Виктор Каннинг

Он выслушал меня до конца, и я увидел на лице профессора Вадарчи легкую, уверенную улыбку. Он ведь знал, что стоило ему показать парню обруч и тот прыгнет через него, точно собачка профессора Павлова; а мадам Вадарчи, казалось, скучала. И снова просвистел хлыст, но на этот раз Алоис ничего не произнес.

Я откинулся назад, чтобы избежать удара, а мадам Вадарчи, вынув изо рта сигару и стряхнув на пол пепел, сказала:

— Мне надоела вся эта комедия И этот глупый разговор.

Уже светает, и наши гости должны уехать, или их придется задержать здесь еще на день. А это было бы неразумно. Поэтому, Алоис, нужно действовать быстро. — Она сунула сигару обратно в рот, крепко затянулась, выпустила облако дыма и разогнала его, взмахнув своим страусиным веером.

— В этом достоинство толстой мамочки, — сказал я.

Взметнулся хлыст, и я почувствовал его прикосновение к шее, правда, уже с другой стороны.

— Повежливей, пожалуйста, — сказал Алоис.

Я заметил, что глаза Кэтрин блестели. Но это был не тот блеск, что я видел в ее глазах раньше. Тогда они казались мне чуть дымчатыми, влажными. Сейчас они сверкали светом ярких, холодных аметистов; и дышала она часто. Я видел, как ее грудь вздымалась под платьем. Ей нравилось, как пляшет хлыст, нравилось все, что здесь происходило. Все только ради себя. И это волнение, и стремительная ходьба, и мысль о блестящем, великолепном будущем — вот что по-настоящему оживляло ее, обостряло все ее чувства.

— Ну ладно. Мы заставим тебя говорить. — Алоис разозлился. — Пошел!

Хлыст описал дугу, обвил мои плечи, и сквозь тонкую рубашку я ощутил боль от удара. Я встал и пошел, правда, не слишком быстро. Сопротивляться не имело смысла.

Я выходил из комнаты вслед за Алоисом, Кэтрин сделала шаг в сторону, чтобы пропустить меня. На какой-то миг мы оказались совсем рядом. Я мог бы ударить ее, сказать что-нибудь обидное, но я не стал этого делать. Она смотрела на меня, точнее, сквозь меня, и я понял, что перестал существовать для нее.

Ее глаза по-прежнему сверкали, и вся она словно погрузилась в глубокий транс, в который впала еще тогда, когда мы наблюдали через решетку за тем, что происходило в зале.

Гости все еще находились в сводчатом зале. Когда меня ввели, они обернулись и насторожились: что-то идет не по отработанному сценарию. Никто не произнес ни слова, когда охранники взяли меня под руки и подвели к одной из колонн, бегущих вдоль сводчатого коридора, который огибал зал. Мне связали руки и ноги, а затем привязали к колонне. Я стоял, связанный, прижавшись щекой к колонне, так что мне была видна середина зала, где на помосте все еще стоял саркофаг, подсвечиваемый лампами. Самого обитателя саркофага я не видел, лишь подошвы его фабричных военных ботинок — новых, желтых, незапятнанных.

Возле рядов позолоченных стульев неровным полукругом расположились гости. Я увидел Мэнстона и человека с протезом, стоящих с краю. Мэнстон наблюдал за мной, слегка нахмурясь, и я понял, что он что-то решил про себя. Он ничего не станет предпринимать. Я мог бы расколоться и назвать его имя, но он даже не попытается прийти мне на помощь, чтобы не допустить разоблачения. Думаю, он не исключал возможности, что я выдам его. Но сейчас его, очевидно, беспокоили лишь собственные действия. Я понимал его. Он должен делать свою работу, а я был выброшен из игры, поскольку стоял на пути у них, и вот теперь я нарушил правила. Вечно я мешал им и расплачивался за это. Но на этот раз я установил рекорд.

Алоис и его компания встали в нескольких ярдах от меня, а, когда меня связали, он повернулся к толпе и спокойным, бесцветным голосом сказал:

— Этого человека обнаружили в доме. Раньше он работал, а может, и сейчас работает на Интеллидженс сервис. Он признался, что здесь, среди вас, есть двое человек, работающих на такие же или подобные организации других государств. Эти люди, в отличие от остальных, проникли сюда с вероломным намерением уничтожить меня и все, ради чего я работал. Я не собираюсь оставлять в живых ни одного из них. Этого человека будут бить хлыстом до тех пор, пока он не назовет имена этих людей. — Улыбка мелькнула на его лице. — Не думаю, что он покажет себя рыцарем. Но поскольку он все равно заговорит и учитывая то, что никто не уйдет отсюда, пока он не заговорит, чтобы не тратить время попусту и избавить всех от неприятного зрелища, было бы лучше, если бы эти двое признались сами. — Он замолчал, посмотрел на присутствующих, но ответом ему было лишь молчание, и тогда он сказал:

— Не хотите? Ладно, тогда нам придется пойти по худшему пути.

Держа в правой руке хлыст, прижимая пальцами ремень к рукоятке, он протянул его Кэтрин:

— Ты. Всыпешь ему первую дюжину.

Я видел, что Кэтрин колебалась лишь крошечную долю секунды, словно ласточка хвостом мелькнула. Затем она взяла хлыст. Алоис все еще испытывал ее. И она это поняла.

Кэтрин обошла меня кругом и исчезла из поля зрения, но зато я услышал, как она разговаривает с одним из охранников.

— Das Hemd![26]

Кто-то схватил меня за воротник, и рубашка на спине разорвалась на два куска. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, поклялся я себе, а она окажется неподалеку, я возьму ее силой.

Независимо от того, как сильно я любил ее раньше, я сделаю это. Все, что я хотел, — это унизить ее. Я желал этого так сильно, что едва почувствовал первый удар, обрушившийся мне на спину.

Но второй и третий удары я уже ощутил. Я не мог перестать вздрагивать и закусил нижнюю губу, чтобы удержаться от крика. Кэтрин не торопилась, и, ей-богу, она умела обращаться с хлыстом. С этой точки зрения Алоис не мог к ней придраться.

Я закричал на семнадцатом ударе. Мои глаза застилал пот, но я все равно видел Мэнстона, который смотрел на меня, смотрел через свой монокль. И на лице его не было заметно никаких эмоций. Тот человек с протезом сидел рядом с ним и тоже смотрел на меня.

После восемнадцатого удара Алоис сказал:

— Достаточно. — Он подошел ко мне, вытянул руку и ударил меня кулаком в подбородок. — Хочешь что-нибудь сказать?

Я сделал глубокий вдох и кивнул.

— Хорошо. Говори.

— Думаю, тебе будет приятно услышать, что мне уже не нужен аспирин. Моя голова больше не болит.

Он отступил назад, никак не отреагировав на мои слова, и кивнул Кэтрин. Хлыст ударил по моей спине. Кэтрин была сильной девушкой. Я не кричал. Я выкручивал шею, стараясь видеть, что происходит сзади, но видел только ее. Я видел румянец, выступивший на ее щеках, блеск ее глаз, видел, как поднимались и опускались ее плечи, когда она тяжело дышала, и я кричал:

— Ну давай, ты, белобрысая сука! Давай наслаждайся!

Она взмахнула рукой, и хлыст прошелся по моей шее и щеке.

Она ударила меня ровно двенадцать раз, и мои ноги не выдержали. Я опустился вниз и повис на веревке, привязанной к запястьям, моя голова поникла точно голова марионетки, у которой ослабили веревку.

Кэтрин подошла к Алоису и передала ему хлыст. Он легонько похлопал ее по руке. А они были бы неплохой парой.

Оба они с удовольствием подняли бы Мюнхен на воздух. Но мне некогда было думать об этом. Я не мог сконцентрировать свои мысли. Мозг устал от боли, к тому же снотворное еще не выветрилось до конца из моей головы; Я увидел, как старик, у которого был протез, встал и стоял, опираясь на трость.

В другой руке он держал свой протез, который он, очевидно, отстегнул в то время, пока меня истязали. Никто как будто не обращал на него внимания. Я подумал: «Проклятый чудак» — на конце протеза все еще болтался ботинок, и выглядело это настолько нелепо, что я пожалел, что все не видят его. В конце концов, если тут и можно было над чем-то посмеяться, то сейчас явно был самый подходящий момент.

Алоис встал сбоку от меня, взмахнул хлыстом, разминаясь, а затем стал расхаживать вокруг, выбирая позицию, наиболее удобную для первого удара. Я знал, что удары Кэтрин по сравнению с его покажутся мне любовными ласками, и понял, что достаточно ему ударить меня два-три раза, и я заговорю.

К счастью, мне не пришлось этого испытать. Чей-то голос произнес:

— Думаю, в истязании этого человека больше нет необходимости.

Это сказал человек с протезом. Он стоял позади всех, поднявшись на первую ступеньку постамента, тяжело опираясь на свою трость, и его пустая штанина странно болталась на фоне стеклянного гроба.

— Спуститесь вниз! — выкрикнула мадам Вадарчи, и ее голос прозвучал гневно.

Думаю, она рассердилась потому, что посчитала действия этого человека кощунственными, — ведь он позволил себе облокотиться о гроб самого фюрера. Но это было еще не все. На гроб он осторожно положил свой протез.

Откуда-то сзади донесся голос Алоиса:

— Это еще почему?

— Потому что я — один из тех, кто вам нужен. — Он произнес это так спокойно, как будто это говорил газовщик, который пришел сюда, чтобы снять показания со счетчика.