История шпионажа - Санш Де Грамон

В тюрьме в Техасе ему предоставили одиночную камеру, еду на выбор и личную ванную. В то же время его часто допрашивали. На допросах он признал, что является гражданином СССР, поселившимся в США по фальшивым документам. Ему сказали, что рассматривается вопрос о его депортации, и спросили, будет ли он препятствовать этому. Абель коротко ответил: «Я бы сказал, что я за депортацию». Осторожные попытки посольства СССР в Вашингтоне выяснить возможность депортации Абеля подтвердили, что это решение приветствовали и он сам, и правительство Советского Союза.

Соотечественники Абеля, приезжавшие в США с такими же заданиями до и после него, обычно были защищены дипломатическим суверенитетом. Поэтому их могли наказать только высылкой из страны. К несчастью для Абеля, у него не было этой привилегии. У него было выгодное положение жителя США, которым он пользовался долгие годы.

Ему сообщили, что депортация ставится под сомнение и что его будут судить как шпиона. Его также предупредили, что, если вина будет доказана, он будет приговорен к смертной казни. Сразу после этого ему предложили другой вариант. Агенты ФБР воспользовались методом, который в мире бизнеса известен как пиратство, — когда одна фирма переманивает у другой специалиста со всеми его разработками. Абелю предложили работу в «федеральном агентстве» и заработную плату 10 тысяч долларов в год.

В ФБР, офицеры которого знали об условиях жизни в СССР, полагали, что эта сумма была достаточной для полковника. Как оказалось позднее, средства, выдаваемые Абелю на расходы советской разведкой, были гораздо больше предложенной суммы. Один из его друзей говорил, что он мог бы жить где угодно. Абелю не приходилось беспокоиться о своем финансовом благополучии. Он знал, что в банке ему никогда не ответят отказом. Как будто по волшебству, он получал огромные суммы из неизвестных источников. Эта щедрость распространялась и на его семью, жившую в Советском Союзе. Его жена и дочь жили в хорошем доме под Москвой, причем жили так, что им мог бы позавидовать иной капиталист. У них была дача на севере России, несколько человек прислуги, машина. В одном из писем жена жаловалась Абелю, что в России трудно найти прислугу.

Абель вежливо отказался от предложения работы, и уже через полтора месяца после его ареста, 7 августа 1957 года, суд Бруклина начал рассмотрение дела, по которому его обвиняли по трем пунктам. Во-первых, в организации заговора с целью передачи секретной информации Советскому Союзу — максимальным наказанием по этому обвинению была смертная казнь; во-вторых, он обвинялся в организации заговора с целью получения такой информации, за что ему грозил десятилетний срок заключения. Кроме этого, Абель уже признал себя виновным по третьему пункту — незаконному пересечению границы США. Максимальным наказанием по этому пункту было заключение сроком до пяти лет.

Абеля перевезли обратно в Нью-Йорк и поместили в федеральной тюрьме на Уэст-стрит. Ему нужно было как можно быстрее найти адвоката. Джон Эбт, адвокат коммунистической партии, отказался защищать его, сославшись на предшествующие обязательства. Узнав об этом, Абель обратился к судье Мэтью Абрузо.

Абель сказал: «Ваша честь, мне очень трудно найти адвоката». Судья Абрузо объяснил, что не может дать много времени на поиск защитника в связи с тем, что суд должен был начаться довольно скоро. «Вы думаете, что недели будет слишком много?» — спросил полковник.

Неделя была предоставлена, и Абель предпринял следующий ход: «Есть еще одна возможность. Я полагаю, что могу обратиться в ассоциацию юристов Бруклина». Эта просьба была передана в ассоциацию. Затем Абель попросил копию обвинительного акта, сославшись на то, что он еще не читал его.

«Дайте ему копию акта. Вы можете читать его, когда будете не заняты. Я полагаю, у Вас много свободного времени?»

«У меня будет еще одна просьба, — сказал полковник. — Я могу получить немного денег из тех, что были у меня при аресте?»

«Сколько Вам нужно?»

«Не очень много — я думаю, пятидесяти долларов хватит».

«Выдайте ему двести пятьдесят долларов, ему могут понадобиться сигареты». (Абель очень много курил).

Затем судья снова обратился к Абелю: «Видите, сэр, здесь Вы находитесь под защитой демократии. Именно так мы всегда поступаем. Я надеюсь, что Вы это оцените. Мы постараемся обеспечить Вам максимально возможный комфорт».

Сам Абель говорил, что он высоко ценил то, как его судили, он получил блестящего адвоката. Однако это никак не изменило его мировоззрения. Когда адвокат спросил его, может ли он представить себе судьбу американского шпиона, задержанного при таких же обстоятельствах, Абель сказал: «Я не писал вашу конституцию».

Что касается его комфортного пребывания в тюрьме, то оно многих удивило. Известно, что заключенные всегда горячие патриоты. Не важно, как они нарушили закон своей страны, но именно они первыми откликнутся тогда, когда этому закону будет что-либо угрожать. Если представить их политическим объединением, они заняли бы место рядом с правыми республиканцами. Заключенные всегда были своего рода «крестоносцами» в тех случаях, когда речь шла о патриотизме.

Больше всего они ненавидят коммунистов. Уильям Ремингтон, осужденный за лжесвидетельство, был до смерти избит своими сокамерниками. Дэвид Грингласс, находившийся в левисбургской тюрьме, постоянно подвергался оскорблениям.

Власти некоторым образом предвидели обстоятельства пребывания Абеля в тюрьме Манхэттена. Его поместили в камеру с главой заключенных Винсентом Сквиланте — членом мафии, крестным сыном покойного Альберта Анастазиа. Анастазиа слыл главой рэкетиров, которого застрелили в парикмахерской. Сквиланте был раздражен, тем что в его камеру поместили иностранца, который к тому же был коммунистом. Сначала он потребовал перевода в другую камеру. В этом ему было отказано, и он начал целую кампанию, которая должна была выражать его чувства по отношению к новому заключенному. Каждое утро он с мылом буквально выскребал камеру, делая это с видом глубоко оскорбленного человека.

Однако то ли Сквиланте был недостаточно настойчив, то ли он решил, что его сокамерник был не таким уж плохим человеком, но вскоре они подружились, и все тюремное сообщество последовало его примеру.

К Абелю относились с уважением, как будто он был высокопоставленным военнопленным, все называли его «полковник». Отвечая на это уважение, как он это мог, Абель предложил Сквиланте научить его французскому языку. Начальник тюрьмы согласился дать сокамерникам учебник для начинающих. Когда Сквиланте переводили из тюрьмы Манхэттена в Левисбург, он попрощался с начальником по-французски, вкладывая в это прощание гораздо больший смысл, чем просто обещание увидеться снова.

Оставшись один, Абель стал много читать. Его адвокат, Джеймс Брит Донован, решил, что ему может быть интересна литература, рассказывающая о его профессии, и принес ему книгу о шпионаже в Германии в годы войны. Однако он нарушил правило, по которому заключенному не разрешалось читать литературу, которая могла быть связанной с его прежним занятием. Тем не менее Донован убедил начальника тюрьмы в том, что романтические рассказы о шпионаже не повлияют на полковника КГБ. Одной из самых любимых Абеля была в это время книга Квентина Рейнольдса «Я, Уилли Саттон». Написанная от лица знаменитого грабителя, она рассказывала о том, что чувствует человек, который вынужден оглядываться при малейшем шорохе.

Приближался день суда, 14 октября, и Абель проводил очень много времени со своим адвокатом. Советник Донован был выбран из числа членов Бруклинской коллегии адвокатов. Ему был сорок один год, он окончил Гарвард и и выбор пал благодаря опыту работы в делах о контрразведке. До этого он служил адвокатом секретного Управления научных исследований. Во время службы на флоте он стал главным советником Управления стратегических служб. Позже — главным помощником судьи Верховного суда Роберта Джексона, который участвовал в организации Нюрнбергского процесса.

Донован, успешно работавший в одной из юридических фирм Нью-Йорка, не нуждался в рекламе своей деятельности. Однако дело Абеля принесло ему много затруднений, а из времени, которое он потратил на него, можно было извлечь гораздо больше выгоды. Его коллега говорил, что за то внимание, которое Донован уделял своему клиенту, обычный человек мог получить не меньше чем 250 тысяч долларов. Ассоциация адвокатов Бруклина настояла на том, чтобы Донован взялся за защиту Абеля, подчеркнув, что, если дело попадет не в те руки, оно может принести позор всей ассоциации и юридической системе в целом. Он согласился защищать его, сказав, что делает это «в интересах нации».

В качестве платы Донован получил 10 тысяч долларов, которые двумя частями были перечислены на банковские счета в Лейпциге. Очевидно, переводы были сделаны женой Абеля. Донован распорядился этой суммой по-своему: 5 тысяч он перевел на счет Фордхема, в котором начинал учебу, и по две с половиной тысячи — на счета юридических университетов Гарварда и Колумбии, которые посещали он и его помощники, готовясь к процессу. Объясняя свою щедрость, Донован сказал: «Я уверен, что в такой стране, как США, с тоталитаризмом можно бороться только с помощью должного воспитания и правильного понимания справедливости». Из двадцати одной тысячи долларов, принадлежавших Абелю, Донован потратил одиннадцать тысяч на расходы во время суда и обжалования приговора. Три тысячи долларов было потрачено на оплату штрафа, как того требовал приговор. Кроме того, у Абеля были деньги на личные расходы.