Рабочий день - Александр Иванович Астраханцев

Витю:

— Ничего, что я тебя отрываю в рабочее время?

— Да-а! — махнул тот рукой. — Наверстаем. Я так понимаю: если человек просит, выручать надо? Надо. Чего спрашиваешь тогда?

— Да я так, на всякий случай.

У Петровича на складе выбрали заготовку. Пока выбирали, Витя представил Петровичу Юлия, дал ему самую лестную характеристику и рассказал, как Вахромеев хотел надуть Юлия и они с Петровичем заклеймили Вахромеева как прохвоста. Потом Петрович рассказал, как он был знаком с одним артистом, когда в молодости сидел в заключении. Он хотел еще рассказать историю жизни этого артиста, а заодно и своей собственной, но Петровича ждали люди, досаждали и теребили его, да и им надо было идти дальше.

Пошли дальше. По дороге встретили девушку. Витя отсалютовал ей:

— Валюха, привет!

— А-а, Витенька, приветик! — и прошла мимо, стрельнув в сторону Юлия взглядом.

— Хорошая девка? — весело спросил Витя. — Кстати, скалолазка, разрядница. Ты когда-нибудь лазил на наши скалы?

— Нет, — ответил Юлий.

— У меня идея! — Витя повернулся и крикнул вслед девушке: — Эй, Валюха, Валюха! Ушла. А впрочем, черт с ней. Хороший ты, Юлька, человек, хочется тебе что-нибудь приятное сделать. А в пещерах ты бывал?

— Н-ну, бывал, — неуверенно ответил тот. — В Новоафонских.

Витя захохотал. В его хохоте слышалась насмешка и снисхождение.

— Так можешь до колик уморить! Да разве это пещеры? — он сплюнул. — Опошлили до невозможного, до насмешки над природой: рестораны устроили, чуть не на трамвае въезжают! Хочешь, покажем тебе настоящие? Где, можно сказать, не ступала нога человека? Конечно, можно и на скалы организовать, и на яхте по водохранилищу. Тоже красиво, но все не то! Эти залы, эти гроты, эти колоннады, цветы из камня — нет, это надо увидеть! Я как увидел, обалдел, все другое забросил к чертям и заболел спелеологией.

— Я н-не против. Вместе с женой — мы всегда вместе...

— А кто против? Конечно, с женой! Пошли прямо сейчас к Эдику!

— Постой, а яйцо?

— Что яйцо! Сделаю я тебе яйцо, мое слово — железо! В пещеры ведь один не пойдешь — надо готовиться, договариваться, нужно снаряжение. У меня, конечно, разряд, я член спасательной группы, но у нас этим командует Эдик.

Пошли к Эдику. Эдиком оказался бледнолицый молодой человек в очках. Пока что он командовал среди женщин, бутылей, колб и пробирок. Витя познакомил его с Юлием и предложил сводить его вместе с женой в ближайшие выходные в какую-то уникальную, недавно открытую им пещеру. Посовещались. Эдик сдержанно согласился. Чтобы быть краткими и не мешать друг другу, вчерне обсудили некоторые детали, оставляя мелочи на потом. Но вспомнили последний поход, за ним предпоследний, потом оба стали рассказывать Юлию, как это здорово — открывать новые пещеры и какие там зрелища.

— А помнишь, как цветок вырубали? — рассказывал Витя.

— Ты же был инициатором, — ответил более сдержанный Эдик.

— Понимаешь, — начал рассказывать Витя Юлию, от нетерпения теребя его за рукав, — находим в одном из дальних залов цветок. То есть это черт знает что такое! Изумительнейшей красоты цветок, что-то похожее на вот такой тюльпан, — он охватил пальцами пространство со средний арбуз величиною. — Розовые полупрозрачные лепестки, к краю краснее, к середке бледнее, а в самой середке — желтоватая, будто восковая, чашечка! Как живой, чудо и чудо! Все в голос: такого еще никто не видал! Соображаем: в этот зал два дня ходу, на пути — два колодца, два сифона и три лаза; меньше чем со вторым разрядом сюда и соваться нечего; давайте, мол, вырубим и отнесем в музей, чтоб им люди любовались! А мы, кстати, уже делали кой-какие услуги музею. Сказано — сделано. Целый день вырубали — это ведь не живой цветок сорвать, а, простите, сталактит. Ножка у него — что мое бедро, причем надо же умудриться не разбить. Ну, попотели — вырубили. Потом три дня несли через все сифоны и колодцы: в цветочке-то килограммов десять, не разбежишься, да тряслись, чтоб не разбить. Вытащили, развернули — и ахнули! Лежит в руках серая корявая булыга, вся в мокрой глине! Кстати, она до сих пор там под ногами валяется...

— Сломали? — не понял Юлий.

— Ни грамма!

— Понимаете, Юлий, — пояснил более спокойно Эдик, — это так называемый эффект присутствия. Смотришь там, в зале или в гроте, на этот цветок и не знаешь, чему больше удивляться: формам, которые умеет создать природа, или нежности, прозрачности, глубине тонов. А оказывается, это всего лишь игра света от твоего фонаря: под одним углом луча цветок кажется алым тюльпаном, под другим — бледно-желтой розой, под третьим — не цветком вовсе, а, скажем, гроздью спелого винограда или шапкой опят, к примеру. Важно и то, что кругом — чистые влажные плоскости, и все они отражают свет, так что весь воздух наполняется отраженным, таким, знаете ли, радужным светом. Это все равно как осветить бриллиант — лучи на гранях, многократно отражаясь, накладываются и создают явление рефракции, то есть, попросту говоря, игру всех цветов радуги. А залей зал электричеством — и ничего не будет. И еще, знаете, там на каждой фигуре — нежный, как перламутр, налет. А тронь пальцем — пленка исчезает, начинаются потеки, и все пропало...

— Вы, ребята, настоящие поэты! — с тихим восторгом выдохнул Юлий. — Я просто не могу передать, как это здорово — всего только слушать вас! Я буду бесконечно благодарен вам, если мы сходим…

— Давайте договариваться конкретно, — сказал Эдик.

— Меня только яйцо беспокоит, — сказал Юлий.

— Какое яйцо? — не понял Эдик.

Опять пришлось рассказывать про яйцо. Начал Юлий, Витя дополнил историей с Вахромеевым, заклеймил Вахромеева и рассказал, что сам взялся сделать, что они уже выбрали заготовку и как раз идут точить.

— Постой, — сказал Эдик. — Зачем ты, когда Жора сделает лучше?

Витя обиделся; они начали спорить. В конце концов пошли втроем.

В ремонтном цехе Витя первым делом нашел Вахромеева и начал всенародно поносить его. Юлий пытался смягчить Витин гнев — он боялся, что дойдет до рукоприкладства, остановятся станки, начнется