Иван Грозный: Кровавый поэт - Александр Бушков

И обратите внимание на пикантнейший нюанс: Штаден якобы мог оказаться записан в некую книгу наравне с князьями и боярами. А это вовсе уж дурные фантазии. При тогдашнем развитии местничества безродного немецкого бродягу не записали бы рядом и с самыми низшими чинами…

Но Штаден до сих пор всплывает то там то сям как «ценный свидетель» и «опричник». Меж тем в списках опричников его отчего-то не имеется (читатель может ознакомиться со списком в Приложении).

Как нет в этом списке наших знакомых, ливонских авантюристов Таубе и Крузе - эти, сбежав за границу, тоже потом уверяли, будто служили в опричнине. Мало того: имели нахальство врать, будто Грозный сделал Таубе князем, а Крузе - боярином.

Это уже не лезет ни в какие ворота. Вообще-то в русской истории известны случаи, когда цари жаловали боярским чином своих подданных, - но речь всегда шла о старой русской знати. Да и случаи такие можно пересчитать по пальцам. Напомню, что всесильный в свое время временщик Адашев, о котором можно смело сказать, что он был вторым лицом в стране после царя, боярского чина так и не получил, оставаясь окольничим. Чтобы ввести в боярскую думу нужных людей, Грозный чаще всего не возвышал их до боярского чина, а приравнивал к боярам. Существовали специальные чины - думные дворяне и думные дьяки - позволявшие их обладателям участвовать в работе думы. Кстати, именно участвовать, а не заседать: сидеть имели право только бояре, а думные дворяне и думные дьяки должны были все время стоять… Одним словом, боярский чин был слишком почетным и значимым, чтобы походя одаривать им иноземных шестерок, пусть даже дворян, как Крузе.

И уж вовсе нереально было кому бы то ни было что при Грозном, что при его преемниках стать князем. Князем можно было только родиться. Других путей к этому титулу не существовало: были порядки, которые даже Грозный не решился бы поломать. Первое в отечественной истории пожалование княжеским титулом случилось только в 1707 г., когда Петр I одарил этим титулом Александра Данилыча Меншикова, - но это были уже совсем другие времена…

Однако все это вранье на Западе срабатывало сплошь и рядом: Таубе в конце концов получил в Германии баронский титул не в последнюю очередь оттого, что при любом удобном случае выставлял себя «русским князем»…

Но опричниками все трое, повторяю, не были никогда. Как бы на них ни ссылались в качестве «очевидцев и участников» иные простодушные авторы вроде того же Володихина, который недрогнувшей рукой выводит: «Немцы-опричники Крузе и Таубе, впоследствии изменившие…»

Да не были они опричниками! Всего-навсего исполнителями мелких поручений Грозного в Ливонии - с которыми не справились, а потому пустились в бега. Как не был опричником и Штаден - Альшица нужно читать…

Впрочем, Альшица-то как раз прыткий Володихин одолел. Однако повел себя предельно странно: принялся высокомерно объяснять, что-де работы Альшица имеют скорее «публицистическое», нежели научное значение…

К слову сказать, Таубе и Крузе, описывая поход опричников на Новгород, в котором якобы сами принимали деятельное участие, помещают Новгород… на Волге! Хороши «очевидцы и участники»! И счастье еще, что до их мемуаров пока не добрался Фоменко, иначе использовал бы и эти строки в доказательство того, что Новгород - это и есть Астрахань…

Кроме трех вышепомянутых немецких фантазеров, еще многие иностранцы писали о России что их левой пятке удобно. Это и почитаемый некоторыми «видный английский историк Флетчер» - на самом деле обычный купчишка, чей антимосковский пасквиль был запрещен и в самой Англии как вздорный вымысел. И другой купец, Джером Горсей, которого сами англичане прозвали «Фальстафом» - по имени героя шекспировских комедий, записного враля. Часть «свидетельств» об имевших якобы место лютых опричных зверствах поступила от лиц, которые сами в России никогда не бывали, да к тому же были настроены против нее: например, незадачливый «ливонский король Магнус» или польский воевода Радзивилл. Наконец, немало этаких баек в оборот запустил и Курбский.

Иногда приходится полагаться не на «научный метод», а на обычную логику и здравый смысл. Вот, скажем, «Новое известие о России времени Ивана Грозного», принадлежащее перу Альберта Шлихтинга, о котором я уже мельком упоминал: еще одного ливонского военнопленного, прижившегося в Москве. В отличие от троицы земляков-фантазеров, он не заверял, будто был опричником и стал за то боярином или князем - честно признавался, что семь лет проработал помощником царского врача-итальянца (на самом деле, скорее всего, голландца Арнольда Лензея, потому что именно он служил врачом при дворе, а никаких медиков-итальянцев у Грозного не было вовсе).

Так вот, записки Шлихтинга - весьма причудливая смесь реальных фактов, о которых он знал (как-никак семь лет прожил на Москве), и откровенных «жутиков»…

История с двумя бывшими пленниками на пиру у Грозного как раз крайне похожа на правду, услышанную от кого-то осведомленного, быть может, от того же Лензея.

Два русских князя, Щербатый и Борятинский, во время войны попали в плен к полякам, а потом были обменены на двух польских знатных воевод. После их возвращения в Москву Грозный позвал обоих на обед, подарил каждому по куньей шапке и подбитому соболями парчовому кафтану, а потом стал расспрашивать о польских делах - в шестнадцатом веке военнопленные такого ранга не в земляной яме томились, а пользовались относительной свободой, так что могли узнать немало интересного. Борятинский, очевидно, желая примитивно польстить Грозному, стал плести откровенный вздор: якобы польский король и его воеводы так боятся Грозного, что стоит на сопредельной стороне объявиться русскому отряду с развернутым знаменем, как поляки, сколько бы их ни было, разбегаются в ужасе…

Грозный не мог не понимать, что это полная брехня. Но слушал с непроницаемым лицом. Наслушавшись вдоволь, покачал головой и сказал насмешливо:

– Жаль мне польского короля, что он такой трус…

Борятинский, ободренный успехом, приготовился врать дальше, но Грозный, схватив свой знаменитый посох, чувствительно отвозил им фантазера, приговаривая что-то вроде:

– Ой, не лги, ой, не лги царю!

Этой выволочкой «тиран», правда, и ограничился, даже не стал отбирать дареные наряды. К слову, второй князь на вопросы Грозного отвечал обстоятельно, серьезно и по делу, без патриотических баек, за что удостоился похвалы.

Вот это очень похоже на Грозного.

Зато можно сказать с уверенностью, что другая история Шлихтинга выдумана самым беззастенчивым образом.

«В зимнее время, как только какая-нибудь кучка людей соберется по обычаю на площадь для покупки необходимых предметов, тиран тотчас велит тайком выпустить в середину толпы диких медведей. Люди при виде медведей, от неожиданности и не подозревая ничего подобного, разбегаются, а медведи преследуют бегущих и, поймав людей, валят их и, растерзав, забивают насмерть». Это, мол, утеха для царя и царевичей, которые таким образом развлекаются.

Обратите внимание: из контекста недвусмысленно следует, что так происходит постоянно. А вот уж в это никак не верится: ну кто стал бы в здравом уме и твердой памяти раз за разом собираться на конкретную базарную площадь, зная, что туда регулярно выпускают диких медведей? Да и непонятно, кстати, каким образом медведей можно «тайком» выпустить в «середину» толпы. Впрочем, не исключено, что по приказу «тирана» медведи сначала переоделись простыми москвичами, приклеили бороды и в таком виде замешались в толпу, а потом сбросили маскарад и проявили зверскую натуру. Чего не сделаешь из страха перед «безумным тираном», одинаково страшным как для людей, так и для медведей…

А если серьезно, историйка сомнительная. И больше напоминает дошедший через третьих лиц рассказ о каком-то случайном инциденте с вырвавшимися на свободу медведями. Следует учитывать, что в Москве очень модно было держать во дворе ручных медведей и на богатых подворьях косолапых имелось множество…

Вообще повествование Шлихтинга об опричных зверствах изобилует абстракциями: среди жертв «один сын некоего знатного человека», «один крестьянин», «московский воевода», наконец, некий «воевода Владимир», которого, как ни бейся, невозможно идентифицировать (пусть этим занимается Володихин). Что опять-таки доверия к Шлих-тингу не прибавляет…

Короче говоря, слишком многое из того, что принято считать «историческими источниками», сочинено либо людьми, которых, как говорится, и близко не стояло, либо врагами Грозного, либо, наконец, проходимцами и авантюристами, которые преследовали свои меркантильные цели. Об этом следует помнить, прежде чем полагаться на иные «свидетельства»…

Ну а если взглянуть в корень, то опричнина, конечно же, была устроена не ради кровавой потехи, а для того, чтобы расправиться без юридических формальностей с изобличенными изменниками, заговорщиками и прочими бунтарями, от которых, такое впечатление, было не протолкнуться…