Марь - Татьяна Владимировна Корсакова

как могла. — Дайте мне время высушить одежду, а потом мы уйдем. Обещаю.

— Парилась ты когда-нибудь по-настоящему? — спросила баба Марфа, вынимая из шайки распаренный веник.

— Вы меня слышали? — спросила Стеша.

— После таких купаний дубовый веник — лучший помощник.

Баба Марфа если и слышала, то делала вид, что не слышит. Она что-то плеснула на раскаленные камни из стоящей тут же на лавке склянки. Запахло терпко, пряно и головокружительно вкусно.

— Ложись! — Голос старухи доносился до Стеши словно издалека. Она послушно растянулась на полке. — Прибери волосы, закрой глаза.

Стеша откинула прилипшие к спине волосы, положила голову на скрещенные ладони, зажмурилась в ожидании боли.

Боли не было. И руки бабы Марфы, и дубовый веник были мягкими и ласковыми. Они несли покой и расслабление каждой клеточке измученного Стешиного тела. Это была не экзекуция, это был подарок. Прощальный подарок. И Стеша принимала его если не с благодарностью, то со смирением. Пусть этот момент будет ее последним воспоминанием о женщине, которая так и не стала ей бабушкой.

— Можете остаться.

Веник больше не гулял по спине, а мягко скользил вдоль позвоночника. Стеша не сразу осознала услышанное, а когда осознала, приподнялась на локтях, обернулась.

Баба Марфа стояла в клубах пара и казалась совсем молодой. Наверное, из-за того, что тело ее было крепким, совсем не дряблым, а волосы черными. А может, виной тому был отвар, который она плеснула на камни.

— Что вы сказали? — спросила Стеша враз осипшим от волнения голосом.

— Я сказала, что вы с малой можете остаться. Теперь вам нет смысла куда-то бежать.

— Почему?

Это был странный разговор. Еще более странный, чем тот, который состоялся у них утром. Теперь все стало с ног на голову. Теперь получалось, что это не баба Марфа гнала их прочь, а они сами бежали в поисках спасения. Но ведь это не так! Это не правда!

— Я тебе говорила… — Баба Марфа присела на лавку. Лицо ее по-прежнему было плохо различимо из-за горячего пара. — Я предупреждала тебя, Стэфа, что нельзя ничего брать у болота.

— Я не брала. — Стеша тоже села на полке, свесила вниз ноги. — Я ничего не брала у вашего чертова болота!

— Теперь это наше с тобой болото, — сказала баба Марфа, и в голосе ее послышалась горькая усмешка. — Мое и твое, Стэфа. А когда-нибудь станет только твое.

— Я не понимаю…

— Это моя вина. Нужно было выставить вас за порог сразу, как только вы явились, а я не смогла. Родная кровь не водица.

— Родная кровь не водица, — повторила Стеша. — Да мы никогда ни одной секундочки не чувствовали, что мы вам родные. Вы, бабушка, не позволяли нам это почувствовать!

Нельзя вот так, нельзя своими собственными руками рушить этот хрупкий момент то ли примирения, то ли единения. Но у Стеши больше не было сил молчать. Зато у нее появились другие, доселе неведомые силы. От ее злого крика пар в парилке в одночасье замерз. Замерз и просыпался на пол острыми льдинками. Стеша подставила ладонь под одну такую льдинку, мгновение понаблюдала, как та тает от тепла ее кожи, и беспомощно опустила руку.

— Успокойся, Стэфа, — сказала баба Марфа тихим и непривычно ласковым голосом, встала с лавки, подбросила в печь несколько полешек. — Успокойся. Криком беде не поможешь.

В бане снова стало тепло и парно. Может быть, ей все это почудилось?

— Какой беде? — спросила Стеша, проводя ладонями по лицу, смахивая с него то ли пот, то ли слезы.

— Никакой беде ни криком, ни слезами не помочь. Раз взяла ты эту ношу, так и принимай теперь с достоинством.

— Какую ношу? Что я взяла? Что за чепуху вы несете? — Стеша старалась говорить спокойно, взвешивать каждое слово. Получалось не слишком хорошо. — Вы велели мне ничего не брать у болота, а потом вы велели нам с Катей убираться к чертовой матери! А теперь вы говорите, что мы можем остаться. Так что изменилось?

— У тебя оно забрало платок. Оно всегда что-то забирает, даже если ты не хочешь ему ничего давать. А потом отдаривается всякими чудесными вещами, от которых почти невозможно отказаться.

— Поэтому вы хотели, чтобы мы уехали?

— Отчасти. Я не желала такой доли ни одной из своих девочек.

— Какой доли?

— Той, которую ты сегодня выбрала для себя. Знаешь, как больно резать по живому? Как больно отрывать от сердца тех, кто тебе дорог и вышвыривать их за порог?

— Вы так же поступили с моей мамой? Вы вышвырнули ее? — спросила Стеша. — Поэтому мама никогда не рассказывала о вас?

— Да. — Баба Марфа кивнула. — Я надеялась, что у нее будет обычная жизнь, как у всех. Я надеялась, что ее минет этот крест.

— Наша мама мертва, — сказала Стеша, глотая слезы. — У вас ничего не вышло.

— Да, у меня ничего не вышло. Ни с ней, ни с тобой.

— Что я взяла у болота? — спросила Стеша, кутаясь в колючую и жесткую льняную простыню. — Я ничего у него не брала: никаких подарков, никаких цветов.

— Ты взяла зверя, Стэфа. Ты первая из нас всех взяла зверя. А это ее зверь.

— Чей? — Стеша уже знала ответ. Знание это пришло само собой, просочилось сквозь кожу с паром, который теперь пах болотными травами и туманом. Да, теперь она знала, как пахнут болотные травы.

— Мари. Это псы Мари. Она их хозяйка. А теперь получается, что и ты.

— Вы шутите? — Стеша замотала головой. — Я просто вытащила этого несчастного звереныша из трясины. Я не брала его себе. Он мне не нужен!

— Ты не просто вытащила звереныша из трясины, Стэфа. Ты рисковала собственной жизнью, чтобы его спасти. Я знаю, Серафим мне все рассказал.

— И что теперь? — спросила Стеша. — Я