Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому Лера просто шла по улице прямо, куда глаза глядят, не очень еще озабоченная дальнейшим, более наслаждаясь окончательно завершенным новым своим образом и тем, какое впечатление он производит на окружающих.
Впрочем, об окончательном завершении говорить можно было лишь с некоторой натяжкой, и Лере предстояло не одно еще напряженное занятие со специалистом, ибо ее периодически подводил голос. В нормальном состоянии она вполне освоила уже верхний регистр, и уж тем более женские интонации, и говорила как истинная женщина практически без всякого напряжения. Однако в минуты душевного волнения или торопясь высказать что-то собеседнику, она могла неожиданно заговорить голосом Валеры Кузнецова, который обладал зычным довольно баритоном, и с этим предстояло еще работать.
Что же касается реакции окружающих, то она, безусловно, существовала, но была отнюдь не такой острой и, главное, не приносила тех желанных результатов, на которые рассчитывала Лера.
Чаще всего на нее заглядывались женщины, и Лера понимала, что этим завистливым взглядам она обязана отнюдь не своей внешности, а тем тряпкам, которые призваны были эту внешность всего лишь слегка подчеркнуть. Что же касается мужчин, то, подхваченные деловым водоворотом уличной толпы, они лишь цепляли глазом высокую, надменно шествующую блондинку в роскошной норковой шубе, но дальше этого не шли: во-первых, время было неподходящим для уличных флиртов, а во-вторых, судя по антуражу, девочка была им, средней руки горожанам, явно не по чину, а возможно, и не по карману, потому нечего было и соваться. Несколько более ярко выраженную реакцию вызывала Лера у уличных торговцев цветами и фруктами, когда царственной своей поступью миновала их пестрые лотки, но они-то уж точно были ей неинтересны, поэтому гортанно зазывающие ее особи противоположного теперь пола не удостоены были даже поворота гордой головы.
День между тем клонился к вечеру, и яркая его прозрачность постепенно впитывала в себя синеву ранних зимних сумерек, словно невидимый художник не спеша смешивал на своей палитре кипень белой краски с сочной синевой кобальта, короткими штрихами наносил полученную смесь на готовый уже уличный пейзаж, затемняя его все более и более.
Мороз становилось сильнее, и Лера с досадой плотно запахнула доселе эффектно разлетающиеся полы роскошной шубы и, вытащив из сумки ярко-малиновый берет, водрузила его на голову. Маленький берет, конечно, не спасал от холода, зато сочным своим цветом великолепно подчеркивал золото распущенных по плечам волос.
Уличный художник тем временем все более увлекался: небо на его полотне становилось все более темно-синим, в нем зажглись, разбрызгивая во все стороны яркую алмазную россыпь искр, сияющие рекламные огни, и скромные на их фоне бледно-голубые уличные фонари струили свой свет на тротуары, пустеющие буквально на глазах. Потоки машин, ослепляя фарами, пока еще неслись беспрестанно по широкому проспекту, но чувствовалось, что близок предел их бешеному натиску, час пик прошел — в городе все ощутимее вступал в свои права вечер.
Лера только сейчас почувствовала, как она устала, как предательски ноют спина и ноги, а прикинув, сколько километров отшагала она в эйфории первого дня новой жизни, ужаснулась. Выходило, что она прошла пешком несколько станций метро и миновала почти полностью длинный московский проспект — впереди сиял огнями, переливаясь словно гигантский елочный шар, центр столицы. Конечно, ей надо было спешить туда, причем сразу же, не тратя попусту время и силы на пешие экскурсии, но ключом била из нее энергия, когда спускалась она по ступеням клиники, и требовала немедленного выхода, пусть и такого по-детски глупого — в пешем марш-броске вдоль зимней столичной магистрали.
Теперь же, напротив, энергии не осталось вовсе, но по-прежнему испепеляло душу страстное желание не зря прожить первый день новой жизни, поэтому Лера готова была добраться до центра любой ценой и в любое время.
Единственной проблемой, которая все настойчивее давала о себе знать, было ставшее уже нестерпимым желание посетить туалет, и Лера мужественно отшагала еще несколько мучительных километров, надеясь набрести на какую-нибудь скромную кафешку или закусочную, наверняка располагающую подобным заведением. Однако, как назло, ничего подобного на пути ее не возникало, вдоль тротуара с одной стороны тянулся нескончаемый поток машин, с другой — плотной стеной возвышались массивные жилые дома с булочными, магазинами, аптеками и мастерскими по ремонту обуви на первых этажах. Там Лера почему-то не рассчитывала встретить понимание своей проблемы, а она все более требовала немедленного разрешения.
Поравнявшись с высокой темной аркой, ведущей в один из дворов, Лера, подавив внутренние колебания, свернула в нее и сразу же оказалась в пустынном пространстве, освещенном только тусклыми лампочками над темными провалами подъездов и редкими пока еще светящимися окнами чужих квартир. Лера торопливо огляделась вокруг и обнаружила в середине двора довольно обширный сквер, наверное, тенистый и ароматный летом, а сейчас совершенно темный, явно безлюдный и к тому же защищенный от посторонних взглядов плотным кольцом запорошенных снегом кустарников.
Это было спасением. Лера быстро пересекла отделявшую ее от скверика полоску дворовой мостовой и, высоко поднимая ноги в тонких сапожках, чтобы не увязнуть в глубоком снегу, забралась как можно дальше под защиту заиндевелых веток. Ощутив себя в полной безопасности, она аккуратно поддернула вверх полы своей роскошной шубы и довольно неуклюже еще, непривычно для собственного тела присела, стараясь не касаться высокого снежного наста.
В этот момент произошло то, что, в общем, предполагала и на что, собственно, рассчитывала во время своего героического марш-броска новоявленная миру женщина, но сейчас к подобному она была готова менее всего. Чья-то ласковая рука, словно выпроставшись откуда-то из густой заросли заснеженных веток, легко коснулась ее головы, трепетно провела по волосам, и мужской голос, исполненный тихой нежности, произнес, обращаясь именно к ней:
— Какая же ты прелесть, красная, то есть малиновая шапочка…
Застигнутая врасплох, Лера испугалась так, как не пугалась никогда в жизни, что было вполне объяснимо, ибо в таком положении ее никогда еще никто врасплох не заставал. И тут произошло нечто совершенно неожиданное: загнанные глубоко внутрь, искромсанные и практически уничтоженные останки Валерия Кузнецова ринулись на защиту собственной новой ипостаси. Голос все-таки подвел Леру, и неожиданный поклонник малинового берета услышал грубый мужской рык:
— А ну пошел отсюда, дядя!
В первые секунды невидимый преследователь, казалось, лишился дара речи, но когда он наконец разомкнул уста, выяснилось, что голос изменил и ему тоже, ибо вкрадчивую ласку сменил возмущенный злобный визг.
— Ах ты дрянь, мерзкий ублюдок! — завизжал нападавший.
«Я — женщина!» — хотела закричать ему в ответ Лера. Потому что ничего более обидного и несправедливого, и именно сегодня, услышать она не могла.
Но судьбе угодно было в тот момент шутить именно так, зло и крайне жестоко.
И самые обидные слова из всех, какие только могло бросить ей в лицо человечество, оказались для Леры Кузнецовой последними словами, которые она услышат в своей такой короткой и так тяжело обретенной новой жизни.
Безответственному повесе, который однажды обронил летучую фразу о том, что самыми изнурительными человеческими занятиями являются ожидание и погоня, очевидно, чаще приходилось догонять, нежели ждать, иначе он никогда не сделал бы такого легкомысленного заявления, возведенного расхожей молвой в ранг едва ли не афоризма или перла народной мудрости.
Те, кому доводилось часами и сутками, неделями, годами и десятилетиями напролет терпеливо ждать, отдавая себе отчет в том, что ничего более, кроме ожидания, им не дано и никакие самые отчаянные усилия и самые жестокие жертвы с их стороны не способны что-либо изменить в медленном, бесконечном течении времени, никогда не согласятся с этим легковесным утверждением.
Упоительно чувство погони, какой бы трудной и безнадежной ни казалась она порой, уже в силу одного того обстоятельства, что погоня — всегда движение, полет душевный или телесный, стремительное преследование ускользающей жертвы. Погоня — это всегда пульсирующая жизнь, нервный ток крови по артериям, бешеное напряжение всех мышц, их нервный перезвон, подобный звучанию натянутых до предела струн. Упоительно захватывающее чувство погони, пусть даже в конце ее ждет жестокое разочарование, кровавая схватка и гибель. Все равно погоня — это жизнь или последний всплеск ее, бешеный и кипучий.
Тот, кто сравнил погоню с ожиданием, не смог понять главной разницы двух этих человеческих состояний. Потому что в противовес погоне ожидание, даже самое счастливое и увенчавшееся в итоге своем некой великой радостью, это всегда медленное умирание, ибо в момент ожидания человеческое существо не подчинено обычному размеренному ходу времени. Напряженное сверх всякой меры, оно способно в эти тягостные минуты (а минуты ожидания всегда тягостны) переступить невидимый и обычно недоступный смертным барьер и вторгнуться в иное измерение. Там же своим постоянным завороженным, прикованным к ровному течению вечного потока вниманием, беспрестанным, доводящим до безумия счетом секунд и малых долей их простой человек способен нарушить собственное временное пространство. Тем самым он может либо сократить отмеренный ему Всевышним срок на этой земле, либо, напротив, непозволительно растянуть его, превратив свою жизнь в обременительное, тяжкое занятие. Разве не замечали вы, как стремительно старятся застывшие в ожидании женщины?
- Исчадие рая - Марина Юденич - Современная проза
- Ящик Пандоры - Александр Ольбик - Современная проза
- Пять баксов для доктора Брауна. Книга четвертая - М. Маллоу - Современная проза
- Терракотовая старуха - Елена Чижова - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Ящик водки. Том 2 - Альфред Кох - Современная проза
- По ту сторону (сборник) - Виктория Данилова - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА - Наталья Галкина - Современная проза
- Игра слов - Дмитрий Лекух - Современная проза