Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович

усилился. Значит, по твоему ветро-холодовому индексу – за восемьдесят. Прямо как в Антарктике!

15 января

– Ну, что там, доктор, у тебя на ужин? – спросил Костя Курко, заглянув через моё плечо на плитку. – Никак антрекоты? Ты их, наверное, в экспедициях намастырился так вкусно готовить?

– Точно, в экспедициях, – отозвался я, польщённый таким отзывом. – Мы там главным образом, если не считать пельменей, мясными полуфабрикатами питались. До чего же удобная штука эти полуфабрикаты. Нам для экспедиции Микояновский комбинат наготовил. Ящик – бифштексы, ящик – свиные отбивные, ящик – антрекоты. И каждый аккуратненько в пергаментную бумагу завёрнут. Штучка к штучке. Любая хозяйка, глядя на них, от зависти бы померла.

– А ты, Виталий, во всех трёх высокоширотных участвовал? – спросил Дмитриев, смачно пережёвывая сочное мясо.

– Нет, только в двух. В сорок девятом и в пятидесятом. В первой, в сорок восьмом, врачом был Паша Буренин. Он, кстати говоря, и рекомендовал меня главсевморпутскому начальству после своего поступления в адъюнктуру.

– И что, тоже по совместительству поваром работал? – поинтересовался Миляев со своей неизменной усмешечкой.

– Нет, функцию повара я выполнял совершенно добровольно. Когда ребята возвращались из очередного полёта, мне всегда хотелось хоть как-то проявить своё внимание. Да и работы чисто врачебной было совсем немного. Так, одни пустяки: ушибы, ссадины. Кому горло подлечить. В общем, к счастью, никаких серьёзных травм.

– Всё же удивительно, – сказал Никитин, – такая чертовски трудная работа. Полёты в адских условиях, посадки на неизвестные льдины. И ни одной аварии?

– Ни одной, – подтвердил я. – В душе я даже удивлялся фантастическому мастерству полярных летунов. Впрочем, одно серьёзное происшествие всё-таки было. Помните, Михал Михалыч?

– Это вы про историю с самолётом Черевичного? – отозвался Сомов.

– Да, переволновались мы тогда. Штаб экспедиции решили переместить поближе к полюсу. Всё начальство погрузилось на самолёт Черевичного, вылетели и… исчезли.

Всё – решили мы! Наверное, самолёт потерпел катастрофу. Отозвали все группы «прыгунов» и начали поиски. Искали долго, пока случайно Осипов не заметил странные обломки. Принял их сначала за американцев, а потом выяснилось, что самолёт упал из-за ошибки механика Васи Мякинина. Но, в общем, всё кончилось благополучно, и прыгать с парашютом мне не пришлось.

– Весёленькая история, – сказал Никитин, покачав головой. – А ведь никто об этом и слыхом не слыхал.

– Вот и вся история, – закончил я свой рассказ. – Так что без ЧП всё же не обошлось. Но, к счастью, всё окончилось благополучно. Главное, люди целы. А самолёт – его списали. Как-никак Арктика.

– Пожалуй, при наших порядках самолёт легче списать, чем обыкновенный спирт, – сказал Зяма, вспомнив случай, рассказанный кем-то в Арктическом институте. Самолёты улетали из Моск- вы на ледовую разведку. Как и положено, каждый экипаж перед вылетом получил изрядный запас спирта для борьбы с обледенением. Ничего другого пока не придумали. Так вот, спирт почти весь выпили в Москве, уверенные, что в Архангельске наверняка получат новый. И надо же, под Череповцом экипаж сел на вынужденную посадку. Самолёт сактировали, а спирт никак не могли. Погода до Череповца была отличная, и никакого обледенения быть не могло.

16 января

Весело булькает уха в кастрюле, ей вторит бак с компотом. Покачиваются от ударов пурги буханки, висящие под потолком. А в такие короткие минуты перерыва в кухонных хлопотах хочется сидеть не шевелясь, предаваясь воспоминаниям о такой далёкой, кажущейся сейчас нереальной прошлой жизни. И вдруг в голове непроизвольно зазвучала мелодия и сами по себе возникли слова: «Спустилась на льдину полярная ночь». Я схватил карандаш и на обложке тетради стал набрасывать слова песни. «И ветер, настойчиво в мачтах звеня, у двери стучится, как будто не прочь погреться». Строфы рождались одна за другой, словно в душе открылся поэтический шлюз. К началу обеда я написал семь куплетов, а затем, вспомнив начатки музыкального образования, полученного в детские годы, попытался музыку положить на ноты.

Полярный вальс

Спустилась на льдину полярная ночь,

И ветер, настойчиво в мачтах звеня,

У двери стучится, как будто не прочь

Погреться у огня.

В палатке тепло нелегко удержать.

Брезентовый пол покрывается льдом,

Но кто в ней не пожил – тому не понять,

Как дорог этот дом.

Пускай нелегко приходилось подчас

И в трудности много мы пожили дней.

Но дружба нас сделала в тысячу раз

Отважней и сильней.

И с кем не бывало, взгрустнётся кому

О ласке далёкой, о доме родном,

Грустить не позволим ему одному,

Мы вместе с ним взгрустнём!

Пусть тысячи вёрст пролегли,

За месяцы, право, домой не дойдёшь,

Но мы друг для друга тепло берегли,

А с ним не пропадёшь.

У нас под ногами дрейфующий лёд,

Пурга наметает сугробы вокруг,

Мы вместе с тобою всю ночь напролёт

Не спим, мой друг.

Спустилась на льдину полярная ночь,

И ветер, настойчиво в мачтах звеня,

У двери стучится, как будто не прочь

Погреться у огня.

К моей радости, песня всем понравилась, а неугомонный Миляев заявил, что «песня даже очень, вполне соответствует нашей жизни», и предложил мне выпить за здоровье новорождённого поэта.

17 января

Происшедшее сегодня событие вызвало в лагере настоящий переполох. Уже готовясь забраться в спальный мешок, я вспомнил, что забыл погасить свет в кают-компании. Вот незадача. Как мне ни тошно было, пришлось снова одеваться. Я воткнул ноги в унты, набросил на плечи «француженку» и отправился исправлять допущенную ошибку, памятуя: Курко обнаружит – житья не даст. По дороге в кают-компанию мне пришла в голову мысль заглянуть на склад за консервами, а заодно захватить пару тушек нельмы для ухи. Небо вызвездилось. От мороза захватывало дыхание. Отыскав всё необходимое, я собрался было уходить, как вдруг услышал у самой палатки-склада странные звуки – не похожие ни на заунывные постанывания ветра, ни на потрескивание льда, ни на шуршание снега. Они напоминали тихое повизгивание, какое-то странное копошение, едва слышные стоны и ворчание. Я внимательно прислушался. Звуки доносились откуда-то из щели между ящиками с оборудованием. Я приподнял закрывавший отверстие брезентовый полог и увидел какую-то шевелящуюся кучку тёмных тел. Батюшки! Так это же Майна ощенилась! Вон они, ещё влажные, копошатся у неё под брюхом. Сколько же их? Три, пять? Бедная собачка тщетно пытается их обогреть. Но что она может своим маленьким тельцем, чтобы защитить щенят от гибели? А ведь счёт уже шёл, наверное,