Довлатов - Анна Ковалова

Наталья Антонова:

После экскурсий все собирались и устраивали пиршество. Самое любимое место было у Андрея Арьева. Его жена Аня была женщиной, которая создавала вокруг всех уют, Она жарила потрясающе вкусное мясо. Мы закусывали этим мясом, и встречи казались по-настоящему праздничными.

Кстати, через несколько дней после нашего знакомства (я уехала в Ленинград, а он остался там) Сережа мне прислал свою фотографию. На ней он в Пушкинских Горах, и у него флюс. На оборотной стороне стихотворение:

Взглянув на эту каторжную рожу,Ты не узнаешь (в том уверен я),Красивого Довлатова Сережу,Который хамски лез к тебе в друзья.Не думай, что меня ударил Форман,Не думай, что меня ударил Клей,Мое лицо переменило форму,Но содержанье — в русле прежних дней.Зуб вырван мой! Десна моя зашита,Гной удалён (прости сию деталь),Я в Пушгорах. Ты мной не позабыта,Но я забыт тобой. И это жаль!

Владимир Герасимов:

Мы с женой жили в Гайках, а Сережа жил в деревне Березино, которую он в «Заповеднике» назвал Сосново. Его там очень хорошо помнят. Знают и избу, которая каким-то чудом до сих пор стоит. Я в ней прожил целый год после отъезда Довлатова. Тогда мне каждая ночь казалась последней в моей жизни: я был уверен, что крыша рухнет. Но она до сих пор не рухнула. Эту избу купила москвичка в летах. Она знала, кто жил в этой избе, и сказала: «Нет, нет, пожалуйста, люди пускай приходят». У нынешнего поколения экскурсоводов туристы часто спрашивают, где эта изба, а некоторые группы даже просят организовать для них левую экскурсию по довлатовским местам Заповедника.

Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стекла — заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля.

В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды. Над столом я увидел цветной портрет Мао из «Огонька». Рядом широко улыбался Гагарин. В раковине с черными кругами отбитой эмали плавали макароны. Ходики стояли. Утюг, заменявший гирю, касался пола.

Две кошки геральдического вида — угольно-черная и розовато-белая — жеманно фланировали по столу, огибая тарелки. Хозяин шуганул их подвернувшимся валенком. Звякнули осколки. Кошки с безумным ревом перелетели в темный угол.

Соседняя комната выглядела еще безобразнее. Середина потолка угрожающе нависала. Две металлические кровати были завалены тряпьем и смердящими овчинами. Повсюду белели окурки и яичная скорлупа.

Откровенно говоря, я немного растерялся. Сказать бы честно: «Мне это не подходит…» Но, очевидно, я все-таки интеллигент. И я произнес нечто лирическое:

— Окна выходят на юг?

(Сергей Довлатов, «Заповедник»)

Виктор Никифоров:

Этот дом принадлежит одной пожилой женщине, она время от времени приезжает и живет там. В нем более или менее сохранилась обстановка того времени, рядом — подзапущенный садик. Мы в Заповеднике хотели выкупить этот дом и сделать в нем музей памяти Сергея Довлатова. Но хозяйка потребовала за это квартиру в Пушкинских Горах, пока нет возможности найти на это деньги. Поэтому пока все заглохло.

Милая Эра!

Туча пронеслась. Я пил еще сутки в Ленинграде. Затем сутки в Луге и четверо — во Пскове. Наконец добрался к Святым местам. Работаю, сочиняю. Даже курить бросил. Жду Вас, как мы уславливалисъ. […] Напоминаю свои координаты: дер. Березино (около новой турбазы), спросить длинного из Ленинграда. Или бородатого. Или который с дочкой. Или просто — Серегу.

Жду Вас, милая.

(Из письма Сергея Довлатова к Эре Коробовой от 29 июля 1976 года)

Итак, я поселился у Михал Иваныча. Пил он беспрерывно. До изумления, паралича и бреда. Причем, бредил он исключительно матом. А матерился с тем же чувством, с каким пожилые интеллигентные люди вполголоса напевают. То есть для себя, без расчета на одобрение или протест.

Трезвым я его видел дважды. В эти парадоксальные дни Михал Иваныч запускал одновременно радио и телевизор. Ложился в брюках, доставал коробку из-под торта «Сказка». И начинал читать открытки, полученные за всю жизнь.

Читал и комментировал:

«…Здравствуй, папа крестный!.. Ну, здравствуй, здравствуй, выблядок овечий!.. Желаю тебе успехов в работе… Успехов желает, едри твою мать… Остаюсь вечно твой Радик… Вечно твой, вечно твой… Да на хрен ты мне сдался?..»

(Сергей Довлатов, «Заповедник»)

Наталья Антонова:

Сережа мне прислал письмо, которое, к сожалению, у меня не сохранилось. Оно было замечательно оформлено — обклеено марками по 2 копейки. Обратный адрес был указан такой: гостиница Астория, Рассолу Гамзатову. Когда у меня на работе увидели такой обратный адрес, меня тут же вызвали к директору. Я дрожащими руками вскрыла конверт и прочитала следующий текст:

«Будучи великим („великим“ зачеркнуто, написано — „известным“) поэтом, остальное излагаю в стихах:

Я жил, не ведая печали.Доволен жизнью был сполна.Детишки грязные кричали,Ворчала глупая жена.Но есть во мне такое свойство,Которому и сам не рад.Мной овладело беспокойство,И я поехал в Ленинград.Желая встретиться с поэтом,Узреть священные места,Я столько лет мечтал об этом.И вот исполнилась мечта!Автобус трогается плавно,Туристы замерли вокруг.И вдруг Наталья НиколавнаПередо мной явилась вдруг.Я задрожал, свершилось чудо,Сбылись невинные мечты.Я задрожал не в смысле блуда,А в смысле чистой красоты.Ведь я, хоть лет уже немало,В душе Антоний, Гамлет, Сид,Но то, что до войны стояло,Теперь, пардон, едва висит.Увы, не смею вас неволить,Но все же есть проект такой:Нельзя ль Антонову уволить,Чтоб не смущала мой покой?Не заслоняла б важной темы,Не растлевала слабых душ.Позвольте мне спросить вас, где мы:В музее или в Мулен Руж?Кровоточит живая рана,Стучит в висках, болит нога.Народный гений Дагестана,Рассол Гамзатов, ваш слуга.»

Людмила Кравец:

Я помню, как-то раз он мне дал почитать какие-то машинописные листочки. Потом я поняла, что это, видимо, был будущий «Компромисс», который он начал писать в Пушкинских Горах. Тогда то, что он писал, мне совершенно не понравилось. Я в то время зачитывалась Распутиным, плакала над «Прощанием с Матерой» или «Последним сроком», так что Сережины редакционные хохмочки не произвели на меня никакого впечатления. Еще я читала его рассказ в сборнике «Молодой Ленинград», какие-то газетные заметки. Все это казалось мне каким-то беспомощным. Он сказал, что я отреагировала так же, как и его жена Лена. Видимо, она поначалу тоже не понимала его литературы.

Что касается «Заповедника», я долго не решалась его прочесть. Все мне говорили, что это не произведение, а гнусный пасквиль. Но когда я все-таки прочла эту повесть, я увидела в ней подлинно трагическую книгу. «Заповедник» — художественное произведение, которое почти не имеет отношения к реальности, поэтому не надо искать в нем прямых параллелей с ней и прототипов.

Владимир Герасимов:

Многим, наверное, известно, что именно меня Довлатов изобразил в своей повести «Заповедник» под видом Володи Митрофанова. Я эту повесть прочел позже, чем многие наши с ним общие знакомые. Я слышал о том, что выступаю там в качестве одного из персонажей. Но когда я интересовался, как же я там изображен, ответы получал довольно уклончивые. Потом я прочел «Заповедник» и нашел, что Довлатов нарисовал довольно злую карикатуру на меня, но это такая уж у него есть человеческая и писательская черта — рисовать карикатуры.

Митрофанова интересовало все: биология, география, теория поля, чревовещание, филателия, супрематизм, основы дрессировки… Он прочитывал три серьезных книги в день… Триумфально кончил школу, легко поступил на филфак.

Университетская профессура была озадачена. Митрофанов знал абсолютно все и требовал новых познаний. Крупные ученые сутками просиживали в библиотеках, штудируя для Митрофанова забытые теории и разделы науки. Параллельно Митрофанов слушал лекции на юридическом, биологическом и химическом факультетах.