Криминальные сенсации (Часть 1) - Гюнтер Продьоль

Наконец королевский генеральный прокурор сэр Рэджинальд Буллер, являющийся к тому же депутатом палаты общин и членом правительства ее величества, поправил свеженапудренный парик и выразительным громким голосом произнес:

— Джон Бодкин Адамс, вы обвиняетесь в том, что 13 ноября 1950 года из корыстных побуждений убили Эдит Элис Морелл. Вы признаете себя виновным?

Спокойно, почти невозмутимо, Адамс поднялся с места, посмотрел, прищурившись, на прокурора и вежливо ответил:

— Я невиновен, милорд.

Это было все, что сказал провинциальный врач за семнадцать дней судебных заседаний. Он снова уселся на место и уткнулся двойным подбородком в прорезиненный воротничок, который носил по соображениям экономии. К этому времени скупость Адамса стала так же хорошо известна, как и его утонченное чревоугодие. Одна солидная газета писала, будто он настолько избаловал свое нёбо, что перед отходом ко сну клал вставную челюсть в стакан с рейнским вином.

Интерес к происходящему в зале выдавали только глаза Адамса, лицо же его все время оставалось неподвижным. Постороннему наблюдателю могло показаться, что это просто один из любопытствующих, а уж никак не человек, судьба которого здесь решалась.

Прокурор Буллер, судя по всему, всецело находился под влиянием кампании, развернутой средствами массовой информации. Он выдвигал предполагаемые доказательства, подробно описанные в газетах. Как отмечал впоследствии главный инспектор Хэннэм, прокурор одного за другим предъявлял присяжному суду свидетелей обвинения и заставлял их слово в слово повторять то, что уже давно было всем известно из газет.

Медсестра Энн Мэйсон снова поведала о том, что Адамс за последние пять дней жизни миссис Морелл назначил ей семьдесят семь уколов морфия и героина. Кэролин Рэнделл еще раз поклялась, что Адамс был единственным, кто имел ключ от шкафчика с медикаментами, а старшая медсестра Хелен Стронэк опять подтвердила, что доктор дважды собственноручно в последнюю ночь делал инъекции паральдегида. Скоропалительное изменение завещания в пользу обвиняемого, кремирование тела по его распоряжению — все это было еще раз подтверждено свидетелями. Чтобы завершить портрет местечкового врача-убийцы, королевский прокурор дополнительно предоставил возможность целому хору специально подобранных свидетелей обрисовать образ жизни подсудимого. Два десятка уважаемых граждан Истборна — соседи, пациенты, знакомые доктора — выходили на свидетельское место и рассказывали нелицеприятные вещи о его поведении и профессиональной деятельности. И хотя никто ни слова не сказал по существу дела, все было направлено на то, чтобы убедить присяжных, что этот, такой добродушный на вид, человек вполне способен на приписываемые ему преступления.

И когда поднялся невысокий, невзрачный адвокат обвиняемого, чтобы подвергнуть свидетелей перекрестному допросу, зал загудел. "Какая здесь еще может быть защита?" — спрашивали одни. "Из этих показаний уже ничего не выжмешь", — думали другие. А лицо королевского прокурора Буллера выражало самодовольство и уверенность в победе.

Первые слова Джеффри Лоуренса пока еще не смогли изменить общего настроения. Тихим голосом, почти робко, он попросил присутствующих с пониманием отнестись к его выступлению.

— Я лишь пытаюсь узнать правду. Помогите мне, пожалуйста, в этом, обратился он к свидетелям, чтобы затем исподволь, постоянно извиняясь, заманить их в расставленные им сети.

Первой его жертвой, не заметив этого, стала старшая медсестра Хелен Стронэк, производившая впечатление чопорной старой девы. С подчеркнутой вежливостью Лоуренс спросил ее, не имеют ли обыкновение медсестры, если, конечно, они добросовестно относятся к своей работе, делать во время дежурства записи о всех происшествиях. Стронэк с готовностью подтвердила это, поскольку хотела, чтобы ее считали добросовестной медсестрой.

Лоуренс задал следующий вопрос:

— Вероятно, по ходу лечения умершей миссис Морелл вы тоже делали подобные записи?

Старшая медсестра, не подозревая опасности, подтвердила и это.

Лоуренс продолжал:

— Миссис Стронэк, прошло больше шести лет, как умерла миссис Морелл. Если я сейчас спрошу о подробностях вашей работы у постели больной в последние дни ее жизни и попрошу при этом дать точный ответ, на что вы станете больше полагаться — на вашу память или на записи, которые тогда делали?

Свидетельнице, разумеется, пришлось признать, что записи являются более достоверным источником сведений, чем воспоминания.

— В этой связи еще один, последний, вопрос, — извинился Лоуренс за свою настойчивость. — Если между фактами, которые вы воссоздаете по памяти, и отражением событий в ваших записях будут несоответствия, где в таком случае следует искать истину? В ваших записях или в вашей памяти?

На этот раз медсестра ответила не сразу: теперь она почувствовала подвох. И только после некоторых колебаний, уже не так уверенно, сказала:

— Истиной, видимо, будет то, что я тогда записала.

Как только Лоуренс добился от свидетельницы этого, казалось бы, несущественного признания, он прекратил допрос и извлек из потертого кожаного чемоданчика, в котором носил свои бумаги и завтраки, школьную тетрадь оранжевого цвета. Он раскрыл ее, показал медсестре и спросил:

— Та ли это тетрадь, в которой вы делали записи о работе у постели миссис Морелл?

Хелен Стронэк лишь кивнула головой. Лоуренс вытащил из чемоданчика одну за другой еще семь тетрадей в красных, оранжевых и синих обложках. Оказывается, он раздобыл всю историю болезни миссис Морелл, которую вели медсестры в последние месяцы ее жизни.

Эти восемь ученических тетрадей стали подлинной сенсацией процесса. Главный инспектор Хэннэм, который неделями вел поиски в аптечных архивах, регистрах завещаний и историях болезни, не придал им никакого значения, он даже ни разу не взял тетради в руки, не говоря уже о том, чтобы изучить их. А мало кому известный юрист, занимавшийся до этого лишь гражданскими исками, с их помощью построил такую тактику защиты, которая за несколько дней сделала его самым знаменитым английским адвокатом по уголовным делам. Этими тетрадями он развалил все здание солидно обоснованного обвинения в убийстве. На основании истории болезни Лоуренс неопровержимо доказал, что не только доктор Адамс, но и другие истборнские врачи еще до него назначали миссис Морелл наркотики в таких же дозах. К тому же медикаменты находились не в закрытом шкафу, ключ от которого якобы был только у доктора Адамса, а в открытом, доступном для всех выдвижном ящике стола. И, наконец, не доктор Адамс в роковую ночь сделал последний укол вдове Морелл, а дежурная медсестра Рэнделл. Она собственноручно записала это в истории болезни.

Лоуренс провел также перекрестный допрос душеприказчика вдовы Согноу, который сообщил в свое время Хэннэму о том, что миссис Морелл изменила завещание в пользу доктора Адамса. Согноу вынужден был признать, что эти изменения касались не только Адамса: сестре Рэнделл тоже причиталось триста пятьдесят фунтов стерлингов.

Полностью же подорвать доверие к показаниям медсестер адвокату удалось при помощи следующего приема. После описанного заседания суда Лоуренс поручил частному детективу проследить за женщинами и попытаться подслушать, о чем они будут говорить. На следующий день он представил присяжным заседателям результаты этих "съемок скрытой камерой". Вызванный на свидетельское место детектив показал: "Три свидетельницы по дороге домой подробно обсуждали ход суда и договорились опровергнуть на следующем заседании тот факт, что наркотики хранились в выдвижном ящике стола".

Медсестры, опустив головы, признали справедливость этих слов. В результате их показания потеряли всякую ценность для судебного разбирательства и, в соответствии с британским законодательством, были вычеркнуты из протоколов.

Едва главный инспектор Хэннэм узнал о провале трех своих главных свидетелей, как очередь дошла до него. Со своей обычной, немного старомодной вежливостью защитник Лоуренс попросил его дать показания в качестве свидетеля. Уверенный в себе, с предупредительной улыбкой на лице, Хэннэм поднялся на свидетельское место и благосклонно оглядел переполненный зал.

Адвокат неспешно взял в руки лист бумаги со своими записями, а затем тихо спросил:

— Господин свидетель, я хотел, собственно говоря, задать вам только один вопрос. Не будете ли вы так любезны ответить на него?

Хэннэм был изумлен. Только один вопрос? Да у него были готовы ответы на сотню вопросов. Он хотел рассказать о своем расследовании, о трудностях, с которыми пришлось столкнуться, о деталях предварительного следствия. Поэтому он разочарованно проговорил:

— Пожалуйста, господин адвокат, спрашивайте.