II. Отсрочка - Жан-Поль Сартр

Сара мягко положила руку ему на плечо. Ей хотелось попросить у него прощения.

— Я пастух, — сказал он.

— Что вы делаете в Марселе? Он покачал головой.

— Я не хочу воевать, — повторил он.

Пабло вернулся, Сара кое-как промыла рану и быстро наложила повязку.

— Вставайте, — сказала она.

Он встал. Он растерянно смотрел на нее.

— Значит, мне нужно в Монпелье?

Она порылась в сумочке и вынула две купюры по сто франков.

— Вам на дорогу, — сказала она.

Человек взял их не сразу: он пристально смотрел на нее.

— Возьмите, — тихо и быстро сказала Сара. — Возьмите. И не воюйте, если можете этого избежать.

Он взял деньги. Сара сильно сжала его руку.

— Не воюйте, — повторила она. — Делайте, что хотите, вернитесь домой, спрячьтесь. Все лучше, чем воевать.

Он смотрел на нее, не понимая. Она схватила Пабло за руку, сделала полуоборот, и они пошли дальше. Через некоторое время она обернулась: он смотрел на повязку и влажный платок, которые Сара бросила на мостовую. Потом наклонился, взял их, пощупал и положил в карман.

Капли пота катились по его лбу до висков, спускались по щекам от ноздрей до ушей, он сначала подумал, что это насекомые, он ударил себя по щеке, и его рука раздавила теплые слезы.

— Черт возьми! — сказал его сосед слева. — Ну и жара. Он узнал голос, это был Бланшар, жирная скотина.

— Они это делают нарочно, — сказал Шарль, — часами оставляют вагоны на солнце.

Наступило молчание, потом Бланшар спросил:

— Это ты, Шарль?

— Я, — сказал Шарль.

Он пожалел, что заговорил. Бланшар обожал выбрасывать разные фортели: он брызгал на людей из водяного пистолета, или же скатывался на них и прикалывал картонного паука к их одеялам.

— Вот и встретились, — сказал Бланшар. — Да.

— Мир тесен.

Шарль получил струю воды прямо в лицо. Он вытерся и плюнул: Бланшар хохотал.

— Мать твою за ногу! — выругался Шарль. Он достал платок и вытер шею, принуждая себя засмеяться. — Это опять твой водяной пистолет?

— Да, — смеясь, сказал Бланшар. — Я не промахнулся, а? Прямо в рожу! Не огорчайся, у меня шуточек полные карманы: будем развлекаться в дороге.

— Ну и мудило! — сказал Шарль со счастливым смехом. — Ну и мудило же ты!

Бланшар внушал ему страх: их фиксаторы соприкасались, если он захочет меня ущипнуть или бросить мне под одеяло колючку шиповника, ему достаточно протянуть руку. «Мне не везет, — подумал он, — нужно быть начеку всю дорогу». Он вздохнул и заметил, что смотрит на потолок, большую мрачную поверхность, усеянную заклепками. Он повернул свое зеркальце назад, стекло было черное, как закопченная стеклянная пластинка. Шарль приподнялся и огляделся вокруг. Раздвижную дверь оставили широко открытой; в вагон проникал золотистый свет, пробегая по лежащим телам, он касался одеял, высвечивал лица. Но освещенная часть была строго ограничена рамкой двери; слева и справа была почти полная темнота. Счастливчики, они, должно быть, дали деньги носильщикам; у них будет и воздух, и свет; время от времени, приподнимаясь на локте, они будут видеть, как снаружи мелькает зеленое дерево. Обессиленный, он снова упал, его рубашка взмокла. Хоть бы скорее тронуться! Но поезд стоял, заброшенный, окутанный солнцем. Странный запах — гнилой соломы и духов «Убиган» — застоялся на уровне пола. Шарль вытянул шею, чтобы избавиться от него — он вызывал тошноту, но, обливаясь потом, оставил эти попытки, и запахи плотной салфеткой накрыли его нос. Снаружи были рельсы, и солнце, и пустые вагоны на запасных путях, и выбеленные пылью кустарники: пустыня. А чуть дальше было воскресенье. Воскресенье в Берке: дети играют на пляже, семьи пьют кофе с молоком в кафе. «Забавно, — подумал он, — забавно». В другом конце вагона раздался голос:

— Дени! Эй, Дени! Никто не ответил.

— Морис, ты здесь?

Снова молчанье, потом голос огорченно заключил:

— Негодяи!

Тишина была прервана. Рядом с Шарлем кто-то застонал:

— Какая жара…

Слабый и дрожащий голос, голое тяжело больного, ответил:

— Когда поезд тронется, будет полегче.

Они говорили вслепую, не узнавал друг друга; кто-то со смешком сказал:

— Вот так и ездят солдаты.

Потом снова наступила тишина Жара, тишина, тревога. Вдруг Шарль увидел две красивые ноги в белых нитяных чулках, его взгляд поднялся вдоль белого халата: это была красивая медсестра. Она только что поднялась в вагон. В одной руке она держала чемодан, в другой — складной стул; она алым взглядом окинула вагон.

— Безумие, — сказала она, — чистое безумие.

— Чего-чего? — грубо переспросил кто-то снаружи.

— Если бы вы хоть чуть-чуть подумали, то, конечно, уразумели бы, что нельзя помещать мужчин в одном вагоне с женщинами.

— Мы их разместили в том порядке, как нам их привезли.

— Так что, я должна их обихаживать друг при друге?

— Нужно было быть здесь, когда их привезли.

— Не могу же я быть одновременно повсюду! Я в это время занималась багажом.

— Какая неразбериха! — возмутился какой-то мужчина.

— Это еще мягко сказано.

Наступило молчание, потом медсестра сказала:

— Окажите мне любезность и позовите ваших сотрудников; мы переведем мужчин в последний вагон.

— Еще чего! Кто нам заплатит за дополнительную работу?

— Я подам жалобу, — сухо сказала медсестра.

— Хорошо. Можете подавать жалобу, моя красавица. Мне на это плевать.

Медсестра пожала плечами и отвернулась; она осторожно прошла между лежащими и села на свой складной стул неподалеку от Шарля, на самом краю светового прямоугольника.

— Эй! Шарль! — позвал Бланшар.

— Чего? — вздрогнув, отозвался Шарль.

— Оказывается, здесь бабк. Шарль не ответил.

— А как же, если мне понадобится постель? — громко сказал Бланшар.

Шшьшашежотбшненстшиствда, но тут же вспомнил о колючке шиповника и издал заговорщицкий смешок.

На уровне пола кто-то копошился, наверняка мужчины выворачивали шеи, чтобы разглядеть, есть ли у них соседки. Но в общем и целом в вагоне было нечто вроде смущения. Туг и там раздался шепот и умолк. «А что, если мне понадобится пос…тъ?» Шарль почувствовал себя грязным изнутри, каким-то свертком липких и влажных кишок: какой стыд, если придется просить судно в присутствии девушек. Он натужился и подумал: «Я буду держаться до конца». Бланшар сопел, его нос издавал какую-то невинную мелодию, надо же, он умудрился уснуть. У Шарля мелькнула надежда, он взял из кармана сигарету и чиркнул спичкой.

— Что такое? — всполошилась медсестра.

Она положила вязанье на колени. Шарль видел ее разгневанное лицо очень высоко и далеко над собой, в синей тони.

— Я зажигаю сигарету, — сказал он; собственный голос показался ему чудным и нескромным.

— Нет-нет, — сказала она. — Это нельзя. Здесь не курят.

Шарль задул спичку и кончиками пальцев пощупал вокруг себя. Между двумя одеялами он обнаружил влажную и шероховатую доску, которую он шздарашд нолем, перед тем как положить туда маленький, наполовину обуглившийся кусочек дерева; но вдруг это прикосновение привело его в ужас, и он положил руки на грудь. «Я на уровне пола», — подумал он. На уровне пола. На земле. Под столами и стульями, под каблуками медсестер и носильщиков, раздавленный, наполовину смешанный с грязью и соломой, любое насекомое, бегающее в бороздках пола, может вскарабкаться мне на живот. Он пошевелил ногами, поскреб пятками о фиксатор. Но так тихо, чтобы не разбудить Бланшара. Пот струился по его груди; он поднял колени под одеялом. Бесконечные мурашки в ягодицах и в ногах — такие же мучили его в первое время в Берке. Со временем все успокоилось: он забыл свои нош, он привык, что его толкают, катят, несут, он стал вещью. «Это не вернется, — с тревогой подумал он. — Боже мой, неужели это уже никогда не вернется?» Он вытянул ноги и закрыл глаза. Нужно было думать: «Я всего лишь камень, просто камень». Его стиснутые ладони открылись, он почувствовал, как его тело медленно окаменевает под одеялом. Камень среди других камней.

Он резко выпрямился, открыв глаза, шея напряглась; был толчок, затем скрип, монотонное движение, умиротворяющее, как дождь: поезд тронулся. Он что-то миновал; снаружи проходили прочные и тяжелые от солнца предметы, они скользили вдоль вагонов: неразличимые тени, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, бежали по светящейся перегородке напротив открытой двери; это было как на экране кинотеатра. Свет на перегородке немного побледнел, затем посерел, потом совсем поблек: «Выезжаем с вокзала». У Шарля болела шея, но он чувствовал себя спокойнее; он снова лег, поднял руки и повернул свое зеркальце на девяносто градусов. Теперь в левом углу зеркала он видел кусочек освещенного прямоугольника. Ему этого было достаточно: эта блестящая поверхность жила, на ней видоизменялся целый пейзаж, свет то дрожал и бледнел, как будто собираясь окончательно истаять, то снова затвердевал и застывал, принимая вид охряной побелки; потом на мгновение он вздрагивал, пронзенный косыми волнообразными движениями, как бы морщинясь от ветра. Шарль подолгу смотрел на него: через некоторое время он почувствовал себя освобожденным, ему казалось, будто он сидит, свесив ноги, на подножке вагона и созерцает пробегающие деревья, уходящие поля, море.