Время вороньих песен - Мара Вересень

можно и полюбоваться тем, что я недавно трогала.

– Естественно, –  согласилась я, совладав с собой. Относительно. Губы все равно разъезжались. – У меня в спальне двое мужчин, один из них голый, а второго я вообще впервые вижу. Вернее, уже не вижу, потому что ваша з… спина все заслоняет. 

– Вылезайте оттуда.

– Не могу.

Пешта, все такой же вопиюще голый, подошел и руку протянул. 

– Оденьтесь, ваши вещи в ванной и наверняка уже высохли, или на вас и досохнут. Или хоть в простынь замотайтесь, – сказала я, глядя ему… в глаза. Я, правда, старалась. – Это неприлично.

Он выдернул меня, как репку, всучил трость и заявил:

– Некоторое время назад вас не особо волновали приличия.

Меня окатило волной горячих мурашек. Пешта замер и резко отвернулся. Сдернув с постели покрывало, он спрятал под ним совсем уж неприличное и под мое сдавленное хихиканье с невероятно независимым видом и полным осознанием, что его реакция на мои мурашки не осталась незамеченной, удалился.

Дом затеплил светсферы. Я посмотрела на незнакомца, мнущего в руках шляпу.

– Ты! 

– Я, – смутился парень и запоздало спрятал предательский элемент гардероба за спину.

– Шатался за мной по улице, в парке по кустам шуршал, – он кивнул, глаза забегали, и меня обожгла догадка. – Окно! 

– Какое окно? – спросил явившийся из ванной полностью одетый Пешта. Парень вновь пошел пятнами. Тьма… Ему хоть двадцать есть? По виду вряд ли больше.

– Что это за персонаж?

– Это Гай Саванн, помощник, секретарь и стажер управления, мои глаза, уши и заноза в… – Я изобразила оскорбленный вид, Пешта ухмыльнулся и добавил: – Заноза и вулкан явления разных категорий. Ваши лавры никому не отнять.

Пешта глянул на помощника, и тот бодренько скатился вниз по лестнице. Мы спустились следом. Ведьмак задержался у стола, распихивая по карманам так и лежащее там с вечера его появления добро. Склонился, будто писал что-то, потом повернулся, предельно собранный и серьезный. Протянул мне плотный корешок с отсвечивающей магической печатью, настолько похожий на банковский чек, что он просто не мог им не быть.

– Что это, – спокойно спросила я, хотя ответ мне был, собственно уже и не нужен.

– Вы сказали, что от меня одни убытки.

– Теперь – да. – Я отодвинула его руку, стараясь не касаться ни кожи, ни гадкой бумажки. 

Он отвел взгляд, снова посмотрел, небрежно сунул корешок в карман пальто и провез пятерней по волосам, но не пригладил, а еще больше растрепал. 

– Малена…

– Вы знаете, где выход, советник.

Он кивнул. Открылась и закрылась дверь. Влажный воздух вполз низом и растворился в тишине.

Хотела остаться в доме одна, а стало просто пусто. Свои сны я уже однажды оплакала. Значит сейчас это было уже ни к чему.

Я поднялась наверх, убрала чашки со стола и банку от варенья. И маленькую вазочку с колючей темной веткой. Без ягод. Сначала хотела убрать только ветку, но схватила неловко. Ойкнула и сунула палец с проступившей каплей в рот.  Железо… Нашла в ящике коробку с печатями чистоты, которые купила в один из своих походов в лавку, взяла несколько, подождала, пока на пальце вызреет еще одна капля, продолговатая, как ягода барбариса, и скатится мне в ладонь. А потом еще одна. Надо же, как глубоко вошло…

– Ничего лишнего, – сказала я себе и дому и собрала отложенные печати в горсть.

Меня не уронило на пол, как в прошлый раз и глаза не слепило чрезмерное сияние, но я точно знала, что все получилось. А потом подняла глаза на полку. Нелепая чашка с неровной глазурью была там, скрытая за другими, обычными, и смотрела на меня кривовато приклеенным клювиком на ручке. Дом поскребся на краю сознания и покаянно скрипнул дверцей шкафчика. “Ничего, – утешила я его, а заодно и себя, – все мы иногда ошибаемся.”

В Дат-Кронен мне казалось, что ночи невероятно коротки. Может так и было, но две последние были просто бесконечны, словно вобрали в себя все недостающие часы тех предыдущих ночей. Я пошла спать, чтобы бесконечность закончилась поскорее, чтобы все закончилось поскорее.

Но нет, я снова давила на тормоза, визжали шины, распластался перед лобовым стеклом ворон с алыми когтями и крылями из тьмы, тени, света и радужных звезд, я снова падала с моста в машине, а тот, кто стоял на дороге, в плаще из шевелящихся черных лент, обмотанный от запястий до горла нитью-паутиной протягивал руку ладонью вверх, а на ней – белая сфера с черными прожилками… нет, красная. Бросок.

…удар, и невероятная тяжесть давит на грудь и нечем дышать…

Где-то четверо говорят как один, а от них ко мне тянутся невесомые темные ленты.

Где-то властный низкий голос читает нараспев на непонятном языке, заставляет слушать.

Из-под глубокого капюшона видны только губы над узким темным подбородком. Они шевелятся беззвучно, приказывают, и я подчиняюсь. 

…я умираю. 

И хватая ртом сладкий вкусный воздух, повторяю вслед за ним: 

– (Тебя)Меня зовут Малена Арденн, (тебе)мне двадцать четыре, (ты)я жена Огаста Арденна, землевладельца из Дат-Кронен…

Голоса грохотали, снова билось в груди сердце, и от этого стука дрожал дом. Я вздрогнула тоже, села. Вспыхнул свет, но в комнате стало черно от фигур в форменных мундирах.

– Госпожа Малена Арденн, вы арестованы…

Мне позволили одеться и взять кое-что из вещей. Трость взять не разрешили. Дом жаловался на боль от отпирающих заклятий высшего приоритета, которыми вскрыли защиту. Мешался сползшим с постели покрывалом, пока я искала в шкафу белье, и цеплялся ковром внизу, когда спустилась. Бросился под ноги порогом, а потом жалобно скулил шатающейся от ветра вывеской во дворе. Я не оборачивалась. Я, скорее всего, сюда не вернусь, незачем и оборачиваться.

6.7

Моя камера оказалась примерно три на три с половиной метра. Очень щедро. В ней было тепло и даже не сыро. Просто комната с голыми стенами. Серая и унылая. Узкая кровать, узкая полоска окна высоко над головой. Я едва доставала до подоконника, если вытянуть руку вверх. Удобства за пологом невидимости. Я их даже не сразу нашла, и потом, после первой пары шишек и сбитых пальцев на ногах, просто оставляла дверцу кабинки приоткрытой. В окно мне была видна полоска неба в цвет стен, серая, и я перестала туда смотреть.

Единственное, что было точно таким же, как мне угрожали,