Семья Эглетьер - Анри Труайя

— Я еще написал фирме «Кодак». Посмотри и скажи свое мнение.

Даниэль сунул под нос Франсуазе письмо, которое она прочитала, дивясь предприимчивости шестнадцатилетнего корреспондента. На его месте она никогда не решилась бы писать о своих «будущих успехах», просить «ответить возможно скорее» и, «надеясь на положительное решение», заверять директора в «самых искренних чувствах».

— По-моему, ты хватил через край! — сказала Франсуаза.

— Если они не почувствуют, что я верю в свою затею, они в нее тем более не поверят.

— По-моему, они бросят твое письмо в корзину.

— Тогда я пойду к директору. Я часами буду торчать у его кабинета. В конце концов он меня примет…

Франсуаза вернула брату письмо.

— Что ж, может быть, ты и прав.

— Ты мне его отпечатаешь?

— Только не сейчас. Скоро у меня урок.

— Ладно! В таком случае я удаляюсь в свои апартаменты. Можно взять машинку? Конечно, получится хуже, чем у тебя, но черт с ним, сойдет!

Даниэль взял пишущую машинку и, насвистывая, вышел из комнаты. Франсуаза бросилась к зеркалу: она забыла причесаться. Волосы висели как пакля, лицо было болезненно бледным. А уже без двадцати пяти пять! Она причесалась, попудрила нос и щеки. Разглядывая себя то в фас, то в профиль, она пыталась найти в своем лице хоть немного привлекательности, и ей хотелось плакать. Сегодня она впервые будет заниматься с Козловым наедине. Какой он странный! После вечеринки на пасхальных каникулах они уже трижды прогуливались после занятий, и с каждым разом Козлов казался ей все непостижимее. Он шагал рядом с ней по набережным. Листал книги на лотках букинистов, смотрел на баржи и катера, рассуждал о смерти, политике, искусстве, точных науках. Потом вдруг, словно сбрасывал с себя что-то, делался моложе, уверял, что самая прекрасная литература — это полицейские романы «Никелированные ноги» или «Арсен Люпен», восторгался ковбойскими фильмами и мечтал о кислой капусте с пивом. Тогда Франсуазе казалось, что перед ней сверстник Даниэля. Но это продолжалось недолго, и Козлов снова вовлекал ее в водоворот своих парадоксальных суждений. О чем бы он ни говорил, он никогда не думал о том, что уже было сказано по этому поводу. И это неприятие сложившихся взглядов придавало его высказываниям особую искренность и убедительность. Он ненавидел всякие ограничения, социальную иерархию, мундиры, условности, традиции, законы, брак, чинопочитание. Он без труда мог бы получить ученую степень и профессуру, но вовсе не стремился к этому. Франсуаза знала, что должность ассистента в Институте восточных языков очень низко оплачивается. Переводы, которые, помимо своей основной работы, он время от времени выполнял для каких-то издателей, не могли его обеспечить. Его потребности были невелики, но честолюбие еще меньше. Материальная сторона жизни не интересовала Козлова. Он говорил Франсуазе, что она для него — неизведанный мир, недоступная планета, подчиняющаяся каким-то таинственным законам, и заклинал девушку хранить самое ценное, что в ней есть, — искренность, независимость и простоту. Когда Франсуаза слушала эти слова, она чувствовала себя взрослой. Он учил ее понимать себя самое и впервые вызвал у Франсуазы интерес к себе.

Звонок в передней заставил ее вздрогнуть с головы до ног. Это он.

Чувствуя слабость в коленях, она вышла в переднюю и увидела Козлова, который отдавал Мерседес пальто.

— Я очень огорчена: Мирей заболела. Она не может сегодня прийти…

На ходу они обменялись обычными в таких случаях фразами, и вдруг до Франсуазы дошло, что они в ее комнате, около ее стола, среди ее книг, безделушек и сувениров. Счастье, охватившее Франсуазу, было столь острым, что она не стала задумываться над его причинами.

Глубоко усевшись в кресло, так что плечи пиджака поднялись, и свободно вытянув ноги, Козлов курил, перелистывая книгу в синей обложке. Франсуаза открыла тетрадь, взяла ручку и приготовилась слушать. Обычно он немного диктовал, а потом просил Франсуазу или Мирей прочитать и перевести. Но на этот раз Козлов сказал, что выбранный на сегодня текст, стихотворение Пушкина «Пророк», слишком сложен и что сначала он сам прочитает его вслух. Франсуаза решила поразить Козлова своим усердием и вся превратилась в слух. Низкий неторопливый голос отдавался в самом ее сердце. Стихи, разумеется, были слишком трудны для первокурсницы, и с самого начала Франсуаза почувствовала, что содержание от нее ускользает. Она понимала отдельные слова, но не смысл стихотворения. Отказавшись от попыток уследить за содержанием, она стала наблюдать за движением губ Козлова. Красив он или уродлив? Эти понятия ровно ничего не говорят, когда видишь его нервное лицо, сверкающий взгляд, порывистые движения. Он держался небрежно и так же небрежно был одет: серый свитер, грубошерстный коричневый пиджак, мягкие мокасины… Курил много, как тетя Маду. Сигарета, которую Козлов отложил во время чтения, тлела в пепельнице. Франсуазе хотелось, чтобы стихотворение никогда не кончалось, чтобы она часами слушала русскую речь Козлова и он не задавал ей вопросов. Вдруг ей вспомнились слова Маду: «Будь осторожна и не торопись полюбить по-настоящему». Ах, Маду старомодна и романтична, как и все ее поколение. Козлов замолчал, и Франсуаза словно провалилась в глубокий колодец.

— Вы уловили смысл стихотворения? — спросил он, вставая.

— Сказать по правде, нет, — пробормотала девушка, густо краснея.

— Оно показалось вам слишком трудным?

— Да…

— Тогда я не стану диктовать, а попытаюсь растолковать вам «Пророка». Это одно из лучших стихотворений Пушкина. Он написал его в 1826 году в Михайловском во время ссылки. Только что взошедший на престол император Николай Первый вернул поэта в столицу…

И опять Франсуаза не слышала слов Козлова. Широко открыв глаза, она задумалась бог весть о чем.

— Что с вами, Франсуаза? — мягко спросил Козлов.

Девушка вздрогнула:

— Нет, нет… ничего…

Она чувствовала, как его медленный и внимательный взгляд изучает ее лицо: лоб, глаза, рот и подбородок. Это было и приятно и страшно.

— Я давно наблюдаю за вами, — сказал он. — Вы где-то витаете…

Козлов положил руку на ее запястье, и это прикосновение потрясло Франсуазу. Секунды бежали, а Франсуаза, не в силах справиться с собой, чувствовала, что Козлов приобретает над ней все большую власть. И когда он нарушил затянувшееся молчание, каждое его слово звучало весомо и страшно, как приговор.

— Франсуаза, милая Франсуаза, — он улыбался, — а ведь вы затеяли опасную игру!

— Но… я вовсе не играю!

— Тогда это еще серьезнее!

Не отрывая от нее взгляда, он взял голову Франсуазы обеими руками. Она ощущала на щеках тепло его ладоней, в голове шумело, как в час прибоя. Козлов ласково покачивал ее застывшее лицо. Его тяжелый взгляд проник в душу Франсуазы, словно камень, упавший в водную глубь. Стараясь высвободить голову, Франсуаза коснулась губами его ладони: запах табака, мужской запах ударил ей в ноздри. Словно подхваченная какой-то могучей волной, Франсуаза поднялась. С грохотом опрокинулся стул. Это была уже не она, и не она сделала шаг вперед и тихо прильнула к его груди. Шершавая ткань пиджака царапала ее щеки. Две руки сомкнулись за ее спиной. Уткнувшись лицом в плечо Козлова, Франсуаза ничего не видела и, затаив дыхание, ждала, охваченная радостью и ужасом. Теплые губы прикоснулись к ее виску. Как это чудесно! Если бы руки Козлова не держали ее, она бы упала. Но второго поцелуя не последовало. Прошло несколько долгих мгновений, и Козлов отпустил ее. Франсуаза растерянно отстранилась. Он улыбнулся ей с грустной нежностью. Франсуаза ничего не понимала.

— Я буду ждать вас у себя завтра в пять часов. Подумайте хорошенько, прежде чем решиться. Или вы придете, заранее зная, что я никогда не даю никаких обещаний, или же предпочтете благоразумие и наши отношения останутся прежними. А теперь сядьте. Я все-таки хочу обяснить вам содержание «Пророка». Я перевел его, как сумел. Вот мой перевод…

Ошеломленная Франсуаза села, не спуская с Козлова глаз. Помолчав, он прочитал по-французски:

Духовной жаждою томим,В пустыне мрачной я влачился,И шестикрылый серафимНа перепутьи мне явился;Перстами легкими, как сон.Моих зениц коснулся он.Отверзлись вещие зеницы,Как у испуганной орлицы,Моих ушей коснулся он,И их наполнил шум и звон…

Неужели это Пушкин? Франсуаза была готова принять стихотворение за импровизацию, высмеивающую ее волнение.

И внял я неба содроганье,И горний ангелов полет,И гад морских подводный ход…

Больше, до конца урока, Козлов ни разу не взглянул на нее ласково. Он диктовал отдельные фразы, разъяснял смысл того или иного выражения, обращал внимание на смелые синтаксические обороты или на изысканность стиха. Франсуаза безучастно записывала все подряд. Ровно в шесть Козлов объявил, что должен идти. Она испугалась, не забыл ли он того, что сказал, выпустив ее из объятий. Но уже в дверях Козлов тихо напомнил: