Четверть века назад. Часть 2 - Болеслав Маркевич

— Мое дѣло, а не твое! запѣлъ опять «московскій воевода». — Зови его сюда!

Чесминъ повернулся и вышелъ.

Нашему герою было не по себѣ: и усталость, и чувство человѣческаго достоинства оскорбленнаго безцеремонностью вызова его и «доставленія» сюда, и перспектива объясняться съ этимъ московскимъ «пашой» въ качествѣ актера, какъ предсказывалъ ему Чесминъ, — все это мутило его и раздражало… Съ угрюмымъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ лица вошелъ онъ въ кабинетъ графа.

— Дверь за собой заприте! едва успѣвъ переступить порогъ его услыхалъ онъ голосъ хозяина.

Сергѣй сдѣлалъ шагъ назадъ, потянулъ незатворенную имъ при входѣ дверь…

— Подойдите, продолжалъ голосъ.

Онъ подошелъ къ самому столу.

Графъ засыпалъ пескомъ только-что подписанную имъ бумагу, излишекъ песку ссыпалъ обратно въ песочницу, снялъ очки, вложилъ ихъ аккуратно въ футляръ, и только теперь взглянувъ на молодаго человѣка, указалъ ему кивкомъ на стоявшій противъ него у стола стулъ:

— Садитесь!

Гундуровъ молча опустился на него.

— Ну, что же вы теперь дѣлаете? началъ «паша», помолчавъ и уставившись на него.

«Какъ же я это ему объясню?» сказалъ себѣ нѣсколько озадаченный этимъ вопросомъ Сергѣй.

— Я жилъ теперь у себя въ деревнѣ отвѣчалъ онъ вслухъ.

— Хозяйствомъ занимаетесь?

«На что это все ему?» продолжалъ думать молодой человѣкъ.

— Нѣтъ… я въ хозяйствѣ мало смыслю. У меня… тетушка, воспитавшая меня… и которая продолжаетъ управлять моимъ имѣніемъ.

— Какъ зовутъ?

— Меня… или тетушку? нѣсколько оторопѣло спросилъ Сергѣй.

— Вашу тетушку!

— Софья Ивановна Переверзина.

— Переверзина! Мужъ служилъ по интендантской части? Генералъ-майоръ? Онуфрій Петровичъ звали?

— Да-съ.

— Знаю! И ладони графа поднялись вверхъ:- добрый человѣкъ былъ, только слабый! Мошенники окрутили, подъ судъ попалъ. Хорошо что умеръ, въ солдаты бы разжаловали!

«Къ чему это все, къ чему?» спрашивалъ себя, ничего не понимая, Гундуровъ.

— Зачѣмъ не служите? услышалъ онъ новый ex abrupto вопросъ.

— Я готовилъ себя къ ученой карьерѣ, отвѣчалъ онъ, — имѣлъ въ виду занять каѳедру въ здѣшнемъ университетѣ, и для этой цѣли думалъ съѣздить въ славянскія земли…

— Не пустили, знаю! прервалъ его голосъ, — все знаю! Сами виноваты! Зачѣмъ ѣздили въ Петербургъ? Должны были явиться ко мнѣ, какъ главному здѣшнему начальнику! Я бы отпустилъ.

— Я… очень жалѣю… въ такомъ случаѣ, пробормоталъ Сергѣй.

— Жалѣть поздно! А тамъ неосторожно себя вели, кричали, обратили на себя вниманіе!

— Я не кричалъ, сказалъ Гундуровъ, — а удивлялся и старался узнать тѣ поводы которыми я могъ бы себѣ самому объяснить этотъ отказъ мнѣ въ паспортѣ за границу, когда цѣль моей поѣздки была прямо и ясно прописана въ моемъ прошеніи…

— Нечего было удивляться, и прописывать нечего было! прервалъ его опять голосъ, — сами виноваты!.. И до сихъ поръ не унялись, всякій вздоръ мелете!..

Герой нашъ вспыхнулъ весь, и отъ рѣзкости выраженія, и отъ неожиданности самаго обвиненія.

— Позвольте узнать…. ваше сіятельство, неловко какъ-то примолвилъ онъ, вспомнивъ что надо было хоть разъ употребить этотъ титулъ въ разговорѣ съ «воеводой», — что же я говорилъ такого вздорнаго?

Ладони поднялись.

— Императора Петра Перваго браните! Пьяницѣ мужику, говорите, надо волю дать! О Славянахъ какихъ-то болтаете!

Сергѣя покоробило опять, но глядя на добродушное лицо сидѣвшаго противъ него старца онъ не могъ не сознавать внутреннимъ чувствомъ что въ словахъ его не было никакого обиднаго намѣренія, и что все очевидно это говорилось имъ такъ, потому что онъ иначе говорить не умѣлъ. Гундурову и досадно было, и смѣяться хотѣлось… «Но какъ же объяснить ему цѣлую теорію, цѣлую историческую школу?» думалъ онъ.

— Мы, сказалъ онъ безсознательно, разумѣя именно всю ту «школу» къ которой принадлежалъ онъ (и противъ которой, объяснялъ онъ себѣ, московскій правитель почиталъ почему-то нужнымъ ратовать въ его лицѣ) — Петра Перваго не бранимъ, а упрекаемъ его въ томъ что онъ все русское незаслуженно подавилъ, а все иностранное не въ мѣру возвысилъ.

— И иностранцы есть хорошіе и полезные слуги! пропѣлъ графъ;- князь Барклай-де-Толли Нѣмецъ былъ, и его дураки у насъ измѣнникомъ считали, и я самъ видѣлъ что почтенный человѣкъ плакалъ отъ этого! А онъ лучше каждаго Русскаго служилъ государству, и съ нашими войсками въ Парижъ вошелъ!

Сергѣй могъ только смолкнуть на этотъ неожиданный аргументъ.

— И опять вы про мужиковъ, продолжалъ не останавливаясь пѣть свой акаѳистъ графъ, — что ихъ надо отпустить на волю. Вы хотите разбойниковъ наплодить, Россію вверхъ дномъ поставить!.

— Не разбойниковъ, а вѣрныхъ и преданныхъ сыновъ Россіи и ея государя чаемъ мы видѣть въ освобожденномъ русскомъ народѣ, отвѣтилъ нѣсколько рѣзко задѣтый за живое Гундуровъ, — и, какъ извѣстно, примолвилъ онъ, приводя доводъ который по его мнѣнію долженъ былъ имѣть наиболѣе вѣса въ глазахъ его собесѣдника, — мысль эта существуетъ у самого правительства, и оно уже два раза пыталось…

— Знаю! перебилъ его графъ, вознося горѣ свои ладони;- и что было бы хорошаго? Одинъ вредъ! Потому распустить легко, а потомъ и остановить нельзя.

— Мы полагаемъ напротивъ, графъ…

— Что вы мнѣ говорите «мы»! вскрикнулъ вдругъ тотъ, раздосадованный недостаточною почтительностью тона съ которымъ объяснялся съ нимъ молодой человѣкъ, — я про васъ говорю, а не про другихъ! Все отъ того что нечего вамъ дѣлать! Отъ того и болтаете пустяки!.. Я получилъ изъ Петербурга… сказать вамъ чтобъ вы опредѣлились на службу! неожиданно заключилъ онъ.

«Насильно заставляютъ, значитъ!» воскликнулъ мысленно Гундуровъ, и все лицо его вспыхнуло вновь.

— О васъ уже писано оренбургскому генералъ-губернатору! запѣлъ опять старецъ, не давъ ему времени произнести слова, — вы, я знаю, хорошо учились, можете быть тамъ полѣзны!

— Въ Оренбургъ! Что же это, ссылка!..

Гундуровъ вскочилъ съ мѣста. Громовой ударъ павшій у его ногъ не поразилъ бы его такъ какъ эта «невозможная» вѣсть.

— За что же это, графъ? Что я сдѣлалъ!.. Вѣдь это насиліе! Я никогда не готовилъ себя къ административной службѣ, я посвятилъ себя ученымъ занятіямъ…

— Можете заниматься и тамъ! возразилъ невозмутимо старецъ;- а вы дворянинъ, должны служить!

— Противъ воли, противъ призванія? Кто имѣетъ право дѣлить это съ неповиннымъ ни въ чемъ человѣкомъ!.. Это гибель всѣхъ надеждъ моихъ, всего моего будущаго!..

Ладони вознеслись еще разъ.

— Неправда! Будущее все отъ васъ зависитъ! Василій Алексѣичъ [13] умный человѣкъ, любитъ образованныхъ! Можете у него карьеру сдѣлать!

— Но я не хочу карьеры, я ѣхать не согласенъ! вскрикнулъ Гундуровъ, безсильный сдержать негодованіе свое и волненіе.

— О согласіи вашемъ не спрашиваютъ! Я васъ отправлю съ жандармомъ!

Сергѣй глянулъ на него во всѣ глаза, глянулъ на этого «пашу», сидѣвшаго передъ нимъ въ на глухо застегнутомъ военномъ сюртукѣ безъ эполетъ, съ мясистыми подбородкомъ и щеками, подпертыми высокимъ чернымъ галстукомъ, и все такъ же добродушно выпяченною впередъ нижнею губой, словно смѣявшеюся надъ строгостью напущенною ея владѣльцемъ на всѣ остальныя черты его широкаго, оголеннаго лица, и понялъ что протестовать, что возражать было бы безполезно, что цѣлый міръ лежалъ между его понятіями и тѣмъ строемъ воззрѣній среди которыхъ взросъ, дѣйствовалъ и благодушествовалъ этотъ старецъ такъ жестоко располагавшій теперь его судьбой, и что поступая съ нимъ такъ, старецъ этотъ поступалъ безъ малѣйшей злобы, какъ и безо всякой тѣни сомнѣнія въ законности своего права и правильности своего рѣшенія.

«Что же съ этимъ подѣлаешь!» подумалъ несчастный. Онъ стиснулъ зубы и смолкъ.

Графъ остался видимо очень доволенъ впечатлѣніемъ произведеннымъ грозою его словъ. Онъ уже почти ласково взглянулъ на молодаго человѣка.

— Вы не должны огорчаться на то что для вашей же пользы дѣлается! Послужите, вернетесь назадъ — все будетъ позабыто! Я первый готовъ буду тогда оказать вамъ содѣйствіе!

«Что позабыто, что я сдѣлалъ!» говорилъ себѣ Сергѣй, все такъ же не понимая какъ могъ пасть на него этотъ ударъ.

— Гдѣ вы остановились здѣсь? спрашивалъ его между тѣмъ «московскій воевода».

— Въ собственномъ домѣ, въ Денежномъ переулкѣ.

Графъ взялъ со стола карандашъ, и записалъ на бумажкѣ.

— Даю вамъ три дня на сборы. А потомъ отправляйтесь съ Богомъ! пропѣлъ онъ, — о васъ въ Оренбургъ уже писано, я вамъ сказалъ. Я велю полиціи наблюсти чтобы вы черезъ три дня выѣхали!

Гундуровъ поднялъ глаза.

— Я говорилъ вамъ, графъ, что у меня тетушка; она меня воспитала замѣсто матери… Я не могу не повидаться съ нею; она осталась въ деревнѣ… позвольте мнѣ (какъ странно, обидно Зазвучало въ его ушахъ это произнесенное имъ сейчасъ слово «позвольте») съѣздить къ ней!