Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа

Через тридцать лет юный помощник присяжного поверенного, став главой большевистского государства, повторил ту же мысль: голод может и должен послужить делу нанесения «смертельного удара в голову врага». Этим врагом являлась Церковь. «Электричество заменит бога. Дайте крестьянину возможность молиться электричеству, и он поверит в могущество властей более, чем в могущество бога», — говорил Ленин в 1918 году во время дискуссии с Леонидом Красиным об электрификации России. С самого прихода большевиков к власти отношения между ними и Православной Церковью постоянно ухудшались. 23 января 1918 года в официальном правительственном органе «Газете рабочего и крестьянского правительства» появился Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви, провозглашавший свободу совести и культов, а также объявлявший о предстоящей национализации церковного имущества. Против этого посягательства на Православную Церковь резко протестовал патриарх Тихон в четырех посланиях к верующим. большевики учащали провокации, подвергая «экспертизе» православные реликвии — мощи святых, организовывая в дни церковных праздников «антирелигиозные карнавалы», требуя превращения Троице-Сергиевой Лавры, где хранились мощи святого Сергия Радонежского, в музей атеизма. В атмосфере, когда многие архиереи и священники были арестованы за противодействие этим провокациям, большевики по инициативе Ленина использовали голод как предлог для нанесения решающего удара по Церкви.

26 февраля 1922 года в «Известиях» было опубликовано постановление ВЦИК, в котором предлагалось «местным Советам в месячный срок со дня опубликования сего постановления изъять из церковных имуществ (…) все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы культа, и передать в органы Наркомфина, со специальным назначением в фонд Центральной комиссии помощи голодающим». Операции по изъятию ценностей начались в первые дни марта и сопровождались повсюду многочисленными столкновениями между членами комиссий по изъятию и верующими. Самый крупный из таких инцидентов произошел 15 марта 1922 года в Шуе, маленьком промышленном городе вблизи Иваново-Вознесенска, где войска открыли огонь по толпе, убив двенадцать человек. Ленин сейчас же воспользовался этим убийством, чтобы усилить антирелигиозную кампанию.

В строго секретном письме («просьба ни в коем случае копий не снимать») от 19 марта, адресованном членам Политбюро, он с обычным для него цинизмом объясняет, каким образом голод может помочь нанести «смертельный удар врагу»:

«По поводу происшествия в Шуе, которое уже поставлено на обсуждение Политбюро, мне кажется, необходимо принять сейчас же твердое решение в связи с общим планом в данном направлении (…).

Если сопоставить то, что сообщают газеты об отношении духовенства к декрету об изъятии церковных ценностей, а затем то, что нам известно о нелегальном воззвании патриарха Тихона, то станет совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение именно в данный момент (…).

Я думаю, что здесь наш противник делает громадную стратегическую ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна, наоборот, для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы имеем 99 из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства (…).

Мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр). Без этого фонда никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство, в частности, и никакое отстаивание своей позиции в Генуе, в особенности, совершенно немыслимы (…).

А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать нам этого не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечивал нам сочувствие этой массы, либо, по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализирование этих масс (…).

Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий.

Самую кампанию проведения этого плана представляю себе следующим образом:

Официально выступать с какими бы то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, — никогда и ни в коем случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий (…).

В Шую послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК (лучше одного, чем нескольких), причем дать ему словесную инструкцию через одного из членов Политбюро. Эта инструкция должна сводиться к тому, чтобы он в Шуе арестовал, как можно больше — не меньше, чем несколько десятков представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии — по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету об изъятии церковных ценностей. Тотчас по окончании этой работы он должен приехать в Москву и лично сделать доклад на полном собрании Политбюро. На основании этого доклада Политбюро дает детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности, также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров (…)

Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше: надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать (…)».

Как свидетельствуют еженедельные сводки политической полиции, кампания по изъятию церковных ценностей, достигшая своего апогея в марте, апреле и мае 1922 года, вызвала 1414 зарегистрированных инцидентов и привела к аресту многих тысяч священников, монахов и монахинь. Церковные источники приводят другие данные: 2691 священник, 1962 монаха, 3447 монахинь были убиты в 1922 году. Правительство организовало многочисленные судебные процессы над служителями Церкви в Москве, Иваново-Вознесенске, Шуе, Смоленске, Петрограде. С 22 марта, через неделю после событий в Шуе, Политбюро наметило, согласно указаниям Ленина, ряд мер: «Синод и патриарха арестовать не сейчас, но через две-три недели. Обнародовать обстоятельства событий в Шуе. Провести через неделю судебный процесс над священниками и мирянами Шуи. Зачинщиков приговорить к расстрелу». В записке Политбюро Дзержинский указывал: «Патриарх и его банда (…) открыто противодействуют изъятию церковного имущества. (…) Сейчас уже более чем достаточно оснований для ареста Тихона и наиболее реакционных членов Синода. ГПУ полагает что: 1) арест Синода и патриарха вполне своевременен; 2) избрание нового синода не должно быть допущено; 3) всякий священник, сопротивляющийся изъятию церковных ценностей, должен быть отнесен к врагам народа и отправлен в наиболее пострадавшие от голода районы Поволжья (…)».

В Петрограде 76 священников и мирян были приговорены к заключению в лагерь, а четверо: митрополит Вениамин, очень популярный в народе, всегда стремившийся оградить Церковь от политики; архимандрит Сергий, избранный в 1917 году, бывший член Государственной думы; профессор Новицкий и адвокат Ковшаров — расстреляны. В Москве приговорили к заключению в лагерь 148 священников и мирян, а шестерых расстреляли. Патриарх Тихон был помещен под строгий надзор ГПУ в Донской монастырь в Москве.

Через несколько недель после этих судилищ, 6 июня 1922 года, начался грандиозный открытый судебный процесс, сообщения о котором появились в прессе еще 28 февраля (на следующий день после ареста 34 руководителей партии эсеров). Судили партию эсеров. Подсудимые обвинялись в том, что вели «активные контрреволюционные и террористические действия против советского правительства». Среди этих действий фигурировали такие, как покушение на Ленина 31 августа 1918 года и «политическое руководство» крестьянским восстанием в Тамбовской губернии. Согласно практике, получившей в дальнейшем широкое распространение на процессах 30-х годов, на скамье подсудимых находилась разношерстная группа: руководители партии, среди которых были 12 членов ЦК во главе с Абрамом Гоцем и Дмитрием Донским, и агенты-провокаторы, чья задача была изобличать товарищей по процессу и «исповедоваться в своих преступлениях». Этот процесс позволил также, как пишет Элен Каррер д'Энкос, опробовать следующую «методику обвинений: исходя из точно установленного факта, что с 1918 года эсеры были в оппозиции к большевистскому самодержавию, делается принципиальный вывод, что всякая оппозиция обязательно прибегает, как к последнему средству, к сотрудничеству с международной буржуазией»(39).