Пасмурный полигон - Олег Евгеньевич Кириллов

насторожившийся было при затянувшейся паузе, рассмеялся.

— Ну и сукин же ты сын, Крейчке! Ладно, я доложу группенфюреру. Все будет зависеть от твоего усердия.

— За шкафом. В прихожей есть ниша. Она закрыта занавеской. Вот там он и будет…

Зауэр подумал.

— Ладно. Мы придем с понятыми. Так что имей это в виду. Можешь немного поломаться, прежде чем открыть нам дверь. Но не перегибай, а то может случайно достаться от наших ребят. Они очень не любят, когда приходится долго стоять перед закрытой дверью. Будь здоров, Крейчке. Завтра ты уже можешь стать ротенфюрером.

Пауль взял коричневый чемодан с блестящими застежками. Быстро перебежал улицу, зашел в дом. В прихожей вскрыл чемодан. Рация, картонка с шифрами, пачка патронов к «вальтеру», две запасные батареи. Этого достаточно, чтобы приговорить Эккерта к смерти.

Он запрятал чемодан за висящей в нише одеждой. Стал ожидать шефа. Через несколько минут тренькнул телефон. Инга поинтересовалась:

— Не сможете ли вы сейчас заехать за господином советником?

— Выезжаю!

Верно. В машине можно поговорить спокойнее. Жаль, что ехать куда-либо за город нельзя: сейчас, после звонка, за машиной может быть наблюдение.

Эккерт уже ждал у подъезда министерства. Он сразу же сел в машину, снял шляпу, вытер платком взмокший лоб.

— Домой!

Пауль, выруливая на Бендлерштрассе мимо застывшего в своей будочке полицейского, тихо сказал:

— Нужно поговорить, шеф…

— Что случилось?

Пауль коротко рассказал о посещении Зауэра. Эккерт слушал, не перебивая. Когда Пауль замолчал, он тихо сказал:

— Ну вот, кажется, и все…

Пауль решительно перебил его:

— Вы должны уехать куда-либо… Я у них в доверии после Рихтера, прикрою.

— И куда же я уеду? — Эккерт горько усмехнулся. — Это чепуха, Пауль. Самая настоящая чепуха. Меня возьмут самое позднее через день. Не надо недооценивать гестапо. Но тогда будет хуже.

— Но вы же не вырветесь оттуда…

— Может быть, — спокойно сказал Эккерт, — может быть. Но это не главное, Пауль. Главное в том, что тогда ты будешь вне подозрений и сможешь работать. Если разведчик обратил чем-то на себя внимание — он уже не сможет выполнять в полном объеме своих обязанностей. Это закон. Со мной было покончено уже тогда, когда погиб Игорь.

— Это чепуха!

— Не советую в таком тоне разговаривать со старшими, — устало сказал Эккерт, — это совсем не красит вас, Пауль.

— Простите… Но я не могу понять, почему вы ничего не хотите сделать для своего спасения.

Эккерт ответил не сразу. Он закурил, судорожно сглотнул дым, закашлялся.

— Видите ли, милый мой юноша… Иногда человек живет целую жизнь ради того, чтобы в нужный момент сделать одно-единственное дело. Для меня этим делом стала передача «плана Отто». Двадцать лет я жил в чужой шкуре, под чужим именем, и только для того, чтобы в нужный момент сделать то, для чего я здесь. Мы получили «план Отто». Я проверил его достоверность по многим источникам и только тогда отослал. Это и есть мое единственное дело… И теперь моя задача — обеспечить условия, в которых вы могли бы спокойно ждать своего главного дела…

— Это верно…

— Выслушайте меня. У вас что-то с нервами за последнее время. Так нельзя… Посудите сами: я раскрыт Остером. До тех пор, пока он надеется, что я работаю на англичан, он помогает мне. Но вот я его просил узнать об этой гестаповской затее. И он исчез. Я звонил ему. Я узнал его голос, но он положил трубку, когда понял, что это я. Что случилось? Возможно, они выследили в Стокгольме Виталия. Тогда Небе перейдет к действиям. Учтите, у них есть факты, у Небе и Остера. Это Мюллеру надо прибегать к провокациям: у него ничего нет, как я предполагаю, иначе зачем этот трюк с рацией? Давайте посмотрим, что будет, если Небе решится действовать. Передавать меня в руки Мюллера ему невыгодно: я могу сказать о том, что они с Остером основательно помогали мне. Значит, они заинтересованы в том, чтобы я молчал. Лучший вариант для обеспечения моего молчания — это арест и немедленная смерть. Попытка к бегству или еще что-либо… Что с Мюллером? Я предполагаю, что я — пешка в игре между Гиммлером и Герингом. Гиммлеру особенно выгодна моя кандидатура потому, что сам Геринг когда-то просил за меня Гитлера. Значит, он будет скомпрометирован. Мой арест — это удар по Герингу. А толстяк ждет решения об объявлении его «наследным принцем». Я не думаю, что он позволит сделать со мной что-либо. Это не в его интересах. Он должен будет опять меня защищать. Плохо, что я не могу пустить в ход этот козырь с подсунутой рацией. Это была бы плюха Гиммлеру. Но тогда погибли бы вы. А это невозможно, Пауль… У вас отличный шанс крепко зацепиться в гестапо. Тогда вы сможете спокойно работать. А может быть, и сделаете карьеру… — Он шутливо постучал Пауля по плечу. — Вам здесь обещан чин обер-ефрейтора… Итак, какой вывод? Для меня сейчас наиболее опасен арест Небе. Это смерть. Наиболее безопасен арест людьми Мюллера. Тут есть возможность выбраться. Что ж, пусть они арестовывают меня с шумом. Тем больше у толстяка будет оснований покрепче ввязаться в драку. Кстати, если Небе не удастся меня взять, он будет помалкивать о том, что ему известно. Более того, у него будут неприятные деньки. А вдруг я расскажу о его помощи и сотрудничестве…

— Все это слишком опасно… — сказал Пауль.

— Иного выхода нет. Самое главное для нас, Пауль, это то, что посылка доставлена по адресу. И еще вот что: если со мной что-либо случится — не забывайте о семье моего сына. Это моя просьба…

Голос Эккерта звучал обычно: немного глуховато и спокойно. Будто говорил он о самых прозаических вещах. И в какой уже раз Пауль подивился необычайному самообладанию этого человека, спокойно рассуждавшего об игре, где ставкой была его собственная жизнь…

Они опять разошлись по своим комнатам. Эккерт достал чемодан, привезенный гестаповцем, осмотрел аппаратуру. Медленно пошел к себе в кабинет. Может быть, это последний спокойный вечер. Нужно его провести за любимым занятием. Он снял с полки томик Гёте, наугад раскрыл его. Сел в кресло…

А Пауль думал. Один за другим рождались в его мозгу самые сумасшедшие проекты. Почти все они были связаны с бегством, стрельбой… Нет, так нельзя. Это глупо, по-мальчишески.

Он вышел во двор, прислонился щекой к холодному мокрому стволу дерева. Дом глядел на него тусклыми глазницами темных окон. Свет горел лишь в одном окне: там был кабинет шефа. Так что же он должен делать?