Хаджибей (Книга 1. Падение Хаджибея и Книга 2. Утро Одессы) - Юрий Трусов

   — Чьи пушки бьют? — спросил Кондрат.

   — С острова Сулина, там стоят девять наших батарей. Бьют, да все без толку. Разве пальбою такую крепость возьмешь? Только порох зря жгем.

   — Очень. Хотя там вала нет, да берег обрывистый. И десять батарей с восьмьюдесятью пушками и пятью мортирами на нем укреплены, одна из коих бросает ядра в пять пудов весом.

   Зюзин хотел продолжать свой рассказ о крепости, но мрачный вид товарища заставил его умолкнуть.

   — Ты чего закручинился? — спросил он Кондрата. Но тот не ответил и, тяжело вздохнув, круто повернул коня обратно к лагерю.

   «У него, поди, своего горя хватает, а тут еще я добавил», — подумал Зюзин и помчался вслед за Хурделицей.

XX. СУВОРОВ ПРИБЫЛ

Турецкая крепость обоим друзьям показалась неприступной. После ее осмотра Кондрат возвращался в расположение войск еще более мрачным. Он тяжело вздыхал и все глядел, глядел пустыми глазами куда-то вдаль.

   «Туманы с Дуная плывут. Дождя со дня на день жди. Размоют они глину на земляных валах, морозец ударит, заблестит гололед, и совсем тогда не взберешься на стены измаильские. Упускаем мы время для штурма. Проплясал светлейший крепость сию в Яссах», — невесело думал офицер.

   Въехав в лагерь, они были удивлены необычным здесь оживлением. Солдаты и офицеры, собираясь в группы у гудящих на ветру палаток, взволнованно жестикулируя, обсуждали, очевидно, что-то важное.

   — Не одержали ли наши викторию где? — сказал Зюзин и, приблизясь к группе, спросил: — Что, братцы приключилось?

   — Суворов приехал! — хором ответили те. В их простуженных голосах звучала радость.

   — Слава богу! — воскликнул Василий. — Теперь все по-иному будет...

   Кондрат промолчал. Он слышал о Суворове много хорошего, но бедственный вид русских воинов настроил его на грустный лад, и он не мог принять сразу эту весть так восторженно, как Василий. У Кондрата лишь затеплилась слабая надежда на лучшие перемены...

   Но никто не ожидал, что перемены эти начнутся в ту же ночь. Еще задолго до рассвета весь русский лагерь подняли на ноги звуки утренних горнов.

   — Вот она, суворовская побудка, — говорили бывалые воины. — Так у него всегда. Ни свет, ни заря, а он, соколик, все войско поднимает.

   И ночью же, при свете факелов, начались воинские учения и подготовка к эскаладе. Тогда каждому — от генерала до солдата — стало ясно, что штурм Измаила неотвратим.

   Солдат для штурмовых отрядов не хватало, и многие кавалерийские полки тут же были превращены в пехотные подразделения.

   Полк Кондрата не избежал этой участи. Гусары стали обучаться искусству вести бой в пешем строю. У новоиспеченной пехоты не было ружей, и ее вооружили укороченными пиками. С ними-то и повел Кондрат свою сотню в лихую учебную штыковую атаку.

   Под барабанную дробь сомкнутым строем, ощетинившимся пиками бросались гусары с криком «ура!» вслед за Хурделицей на воображаемого врага.

   После одной из таких атак Кондрат, потный и усталый от бега, едва успел вложить саблю в ножны, как услышал над собой негромкий, но звучный голос:

   — Лихо, поручик! Помилуй бог, лихо!

   Хурделица обернулся и увидел перед собой всадника. Пламя факела вырвало из темноты худощавое бледное лицо в струистых морщинах. Железная каска с зеленой бахромой закрывала его высокий лоб. И Кондрат, как и вся его сотня, мгновенно, по каким-то ему самому непонятным признакам, узнал, вернее, почувствовал, что это он, Суворов.

   — Но толку так бегать по степи мало! Ведь мы турка не в степи бить будем. Так за мной, братцы! — Суворов взмахнул шпагой, тронул лошадь, и Хурделица снова повел своих гусар в темную степь.

   Они остановились почти у самой турецкой крепости, у высокого неожиданно выросшего перед ними земляного вала, слабо освещенного чадящими на ветру факелами.

   Кондрат остолбенел. Вал был, видно, только что насыпан. Он походил на Измаильский. Перед ним в сиреневой мгле рассвета чернел широкий ров. Тут же стояли возы с фашинами (Связки соломы или хвороста для заполнения крепостного рва) и лестницами.

   Суворов по-юношески легко спрыгнул с лошади. Бросил подбежавшему адъютанту поводья. Тускло сверкнул клинок его шпаги.

   — Валы измаильские высоки. Рвы — глубоки. А все-таки нам надо их взять!

   По широкой степи прокатились слова команды. Зазвенело оружие. Грянуло «ура!».

   Началось учение войск по подъему на крепостной вал. Гусары быстро забросали ров фашинами, перенесли через него связанные лестницы и приставили их к земляной стене. После ряда неудачных попыток, ободрав в кровь руки, Хурделица одним из первых поднялся на вал. С его высоты он оглянулся, ища глазами Суворова. Но главнокомандующего не было видно среди бегущих, кричащих людей.

   Позже, возвращаясь с гусарами на исходную позицию, он снова увидел Суворова. Александр Васильевич уже с ружьем в руках показывал солдатам Херсонского полка, как с разбега надо колоть неприятеля штыком. Он ловко и быстро орудовал тяжелой гренадерской фузеей...

   А потом уже суворовская каска замелькала среди других солдатских рядов. Главнокомандующий обходил батальоны, проверяя обучение и готовность воинов к предстоящему штурму. До каждого офицера и солдата он старался донести мысль: необходимо совершить небывалый подвиг.

   — Помилуй бог! Последнее гнездо супостата на земле нашей взять надобно. И возьмем! Дунай-то — наша река! — донесся до Кондрата задорный, по-юношески звонкий голос Суворова.

   — Видно, торопится Александр Васильевич, — поговаривали солдаты.

   И командующий в самом деле торопился со штурмом. Ведь каждый день могла измениться погода — начаться дожди, промозглые придунайские туманы. Тогда земляные валы вражеской крепости станут скользкими — на них не взойти. Суворов спешил за несколько дней подготовить слабо обученные, плохо вооруженные войска к решительной битве. Предстояло совершить чудо...

   Через пять дней после своего приезда в армию, осаждавшую Измаил, он писал Потемкину: «Уже бы мы и вчера начали, если б Фанагорийский полк сюда прибыл».

   Никогда еще в мировой истории подготовка к такой сложной и ответственной операции не совершалась за столь короткий срок.

XXI. СЕКРЕТ ПОЛКОВОДЦА

Дунай вздымался свинцово-черными волнами. С севера все еще дул морозный ветер, и оледеневшие палатки продолжали гудеть, как корабельные паруса.

   Но в русском лагере теперь никто не обращал внимания на холод, потому что каждому здесь, по меткому выражению ефрейтора Ивана Громова, уже стало «дюже жарко».

   Учебные тревоги следовали одна за другой, днем и ночью.

   Всю армию разделили на девять боевых колонн. Каждая колонна получила все необходимое для эскалады: фашины, лестницы, доски, топоры, пилы, ломы, веревки...

   6 декабря к Измаилу прибыл, наконец, из Галаца его любимый. с нетерпением ожидавшийся Суворовым Фанагорийский гренадерский полк, а с ним сто пятьдесят человек апшеронцев, части донских казаков и арнаутов.

   Можно было начинать штурм, но русский полководец сделал попытку уговорить упрямого врага сдать крепость без сопротивления, «дабы отвратить кровопролитие и жестокость».

   С этой целью в Измаил был послан наш офицер с письмом от Потемкина для переговоров к начальствующему над тамошним гарнизоном сераскир Айдозле-Мехмету-паше.

   Суворов от себя также послал турецкому командующему письмо, а с ним отдельно решительное требование:

   «Сераскиру, старшинам и всему обществу.

   Я с войском прибыл. 24 часа на размышление — воля. Первый мой выстрел — уже неволя. Штурм — смерть. Что оставляю вам на размышление».

   Опытный военачальник и хитрый дипломат Айдозле-Мехмет-паша только на другой день прислал уклончивый ответ с явной целью выиграть, затянуть время. Его помощник с открытой издевкой сказал парламентеру: «Скорее Дунай остановится в своем течении и небо упадет на землю, чем сдастся Измаил».

   Все было ясно. Пришла пора действовать. Об этом высокомерном ответе врагов Суворов приказал оповестить каждую роту. Всю армию охватило негодование. Военный совет, на котором русские генералы еще десять дней назад постановили отступить от Измаила, теперь единогласно потребовал немедленного штурма.

   ...Александр Васильевич вышел из мазанки, где заседал военный совет, легко прыгнул в казацкое седло своего дончака и, окруженный свитой, помчался вдоль лагерной линейки, где были выстроены полки. Но как ни быстро мчался на своем коне Суворов, видно, радостная весть о решении военного совета успела его опередить. Он прочел это на лицах солдат и офицеров, услышал в раскатистом громовом «ура!», которым армия приветствовала своего полководца.