Ветер с севера - Симона Вилар

– Хлое всегда нравился Дафнис.

На этот раз Ги не стал возражать против сравнения с языческими героями.

– Тебя бы я никогда не смог оскорбить, моя Птичка. И ты никогда не прольешь слез по моей вине. В этом клянусь тебе.

Увидев, что девушка поежилась от ночной сырости, он снял с себя хламиду и укутал ее. Так уж получилось, что они остались лежать на старом дольмене, болтая, смеясь, вспоминая свое, детское еще, обручение. Потом по замедлившемуся, чуть охрипшему голосу Эммы Ги понял, что ее клонит в сон. Она ведь почти не спала и предшествующей ночью. Отец тоже поднял его чуть свет. Но когда Эмма прижалась лбом к его плечу и уснула, он еще долго лежал, глядя, как луна опускается за верхушки деревьев. Это место, этот языческий алтарь, где когда-то приносили жертвы и который стал их первым брачным ложем, больше не пугало его. Наоборот – старые дубы священной рощи и прячущиеся в их тени деревянные идолы казались ему друзьями, что охраняют их. Он не заметил, когда сон овладел его существом.

Возможно, Ги был и не совсем неправ, полагая, что они находятся под охраной древнего святилища. Эврар Меченый так и не смог переступить границу кольца, обозначенного строем деревянных истуканов. Он умел двигаться по лесу бесшумно, как рысь, и долго шел за молодыми людьми на звуки их голосов. Когда же древний идол предстал перед ним, Эврар замер, будто громом пораженный, и холодный пот прошиб его. Ги напугала только неожиданность встречи с образом древнего галльского бога, в темной же душе мелита все еще гнездилось немало старых верований, царила религиозная неразбериха, в которой он и сам путался. Древний идол, возникший перед ним, показался ему едва ли не самим Эсусом или грозным владыкой неба Таранисом. Ноги его подломились, и Эврар медленно осел на колени. Из глубины памяти всплыло видение детства: каменный идол, сидящий со скрещенными ногами, безобразный и огромный, а перед ним дымящийся алтарь и женщина-жрица с седыми косами, вспарывающая серповидным ножом грудь жертвы, чтобы протянуть изображению бога трепещущее, облитое дымящейся кровью сердце. Это впечатление оставило неизгладимый след в его душе, след, который не смогли смыть ни кровь множества убитых им людей, ни поверженные монахами древние изваяния. Поэтому сейчас, ночью, в лесу, перед пустыми глазницами деревянного истукана, он ощутил леденящий страх и медленно сделал старинный жест, оберегающий от сил зла, а затем, словно опомнившись, попытался прочесть молитву, но, как на грех, слова не шли ему на ум, он сбивался, а темный идол стоял перед ним весь в бликах лунного света и, казалось, злорадно ухмылялся.

Эврару стало совсем не по себе, он резко вскочил и двинулся прочь, но через несколько шагов набрел на новое изображение божества, затем еще и еще. Вскоре он понял, что идолы стоят по кругу, словно ограждая собой пространство, в котором находились преследуемые им юноша и девушка. Эврар невольно почувствовал раздражение, а с этим несколько поубавился и его нервный страх, но не настолько, чтобы мелит мог позволить себе вступить в очерченный идолами круг. Он пошарил на поясе, где был зашит костяной амулет-хранитель, и пожалел, что с ним нет его меча, где в рукоять вправлены святые мощи. До него долетел смех молодых людей, песня Эммы Птички. Он не был в силах понять, как эти щенки могут веселиться в столь жутком и таинственном месте. Но покидать его они, кажется, не собирались – он понял это, в очередной раз обойдя вокруг капища. Порой голоса их стихали, но затем он вновь слышал их, пока, наконец, не наступила тишина. Эврар, стараясь держаться в стороне от древних изваяний, долго вслушивался в безмолвие ночи. Стояла поразительная тишина, умолкли даже птицы в лесу, и только монотонно трещали сверчки да перекликались вдали соловьи.

– Заснули они там, что ли? – пробормотал мелит и вздрогнул от звука собственного голоса, скосив глаза на тень стоявшего за ближними деревьями идола. Все оставалось неподвижным. Эврар не знал, сколько времени он так простоял, прислушиваясь. Час, полчаса, может быть, больше? Напряжение его постепенно уходило. Ни шороха трав, ни треска сучков под ногой, ни голосов. Эврар бесшумно вернулся на то место, где впервые перед ним предстало изображение идола с кошачьими ушами. Здесь они вошли, отсюда могут и выйти, чтобы попасть на известную одной Эмме дорогу к аббатству. Собственные шаги казались Эврару громоподобными. Он не хотел привлекать к себе внимание и поэтому, отойдя за деревья, опустился на покрытый мхом ствол поваленного дерева, скрестил руки на рукояти секиры и, упершись в них подбородком, стал ждать.

Тишина действовала угнетающе. Тени от опускавшейся за деревья луны медленно ползли по земле. Трава покрылась седой росой, поднялся легкий туман. Эврар из последних сил боролся со сном…

…Внезапно он вздрогнул. Сон как рукой сняло. До него донесся какой-то гул, вызывающий щемящее чувство тревоги. Мелит встал, сжимая топорище, и замер, прислушиваясь. Не приснилось ли ему это? Неужели слух обманывал его? Нет, тихо. Ни единый лист не шелохнется. Эврар огляделся, встряхнул головой, прогоняя остатки сна. Все же, видимо, он проспал довольно долго. Лунный свет поблек, небо над головой стало зеленоватым, и крупная звезда, мерцая, одиноко висела над лесом. Рассвет занимался туманный и серый. Стволы дубов обвивала легкая белесая дымка. Смолкли цикады, и даже запахи леса, казалось, впали в предутреннюю дремоту. И тем не менее Эврар был совершенно уверен, что его что-то разбудило. Чутье никогда еще его не подводило.

Лес светлел с каждой минутой. Все плотнее клубился туман. Где-то пискнула пташка. Наконец Эврар решился. Поудобнее перехватил секиру и, словно согреваясь ее гладкой рукоятью и черпая в верном оружии силы, двинулся вперед.

В предрассветном сумраке древний идол почти не пугал его. Эврар теперь смог различить, как он стар – весь в прозелени и потеках, оставшихся после дождей, изрезанный трещинами. Пустые глазницы глядели мимо него, и он осмелился переступить заколдованный круг.

Эмму и Ги он нашел спящими на древнем алтаре. Девушка была закутана в темную накидку графского сына. От сырости утра они прижались друг к другу, а их лица казались невинными лицами детей. Однако мелит вполне мог представить, чем они занимались здесь этой ночью. Его вдруг охватил гнев. О, если этот молокосос лишил девства невесту его герцога!.. Эврар не мог понять, что его больше бесило – мысль ли о соитии влюбленных или то, что они совершили святотатство, расположившись как на ложе на древнем алтаре.

– Какого дьявола!.. Вставайте!

Он с силой ударил франциской о камень, так что сталь зазвенела в его руках.