Убей страх: Марафонец - Сергей Абрамов

Лихо. Превозмогая головную боль, Чернов соображал, как бы повернуть события в выгодное ему русло. Получалось не очень.

— Знаешь, Свен, ваш солдат долбанул меня по голове… сильно. Я, кажется, позабыл многое… Я даже забыл, как меня зовут…

— Ты же сказал: «Бегун»?

— Сказал. Чтобы хоть что-нибудь сказать, уж прости. Теперь я вижу, ты нормальный человек, с тобой можно говорить по-дружески. Поверь, я действительно ничего не помню, мне нужно время, чтобы прийти в себя. А ещё лучше, если ты мне напомнишь, где я, что я, что происходит вокруг… ну всё такое.

— Знаешь, — Свен усмехнулся, — я бы на твоём месте не врал так неубедительно. Если у тебя с памятью проблемы, мы тебе быстренько укольчик сделаем, и ты расскажешь всё, что помнишь и что забыл. Даже интерьер утробы матери нам опишешь. Но я сомневаюсь, что ты захочешь испытать на себе химию. На вид ты совсем не дурак. Так что лучше не придуривайся, а говори по-хорошему. Нужно время? У тебя оно есть. Немного, но есть. Думай, парень.

«Парень» он произнёс по-датски — «fyr». И вышел, захлопнув за собой гулкую дверь.

Во попал! Какое недружелюбное ПВ оказалось: сначала головой в снег, потом чуть не взорвался, потом в тюрьму угодил по дурацкому обвинению. Хотя тюрьма — это уже становится доброй традицией… Но любопытно другое: что, у них тут в Скандинавской Империи веет дух тридцатых-сороковых родного Чернову ПВ? Когда в каждом подозрительном и непонятном человеке видели шпиона?.. Хорошо хоть идентификационную карту не потребовали, а то Чернов показал бы свою птичку с еврейской надписью — и получил бы в очередной раз между рогов.

Погрузившись обратно в темноту и тишину, Чернов спросил себя о том, что делают люди, сидящие в одиночных камерах, и как они не сходят с ума от скуки. Видимо, просто думают, если есть о чём. Сейчас ему, конечно, было о чём подумать: о том, закономерно ли такое повторение условий игры в разных ПВ или случайно — это глобальное размышление. И помельче — о Вефиле и его испуганных жителях, о своём незавидном положении, о «добром» следователе Свене… Кстати, если есть «добрый» следователь, то должен быть и «злой»? От этой мысли Чернову стало ещё больше не по себе.

Тюремные философствования заключённого-неофита Чернова были прерваны новым дверным лязгом и визитом тюремного доктора. Невысокого роста человек в белом халате поверх той же зелёной формы явился в сопровождении двух мрачных охранников, заполнивших собой дверной проём и стоявших этакой живой стеной, пока Чернов подвергался нехитрому осмотру. Ни слова не говоря, доктор ухватил цепкими пальцами Чернова за голову, надавил на переносицу, вызвав острую боль. Наверное, там теперь нехилый синяк, подумал Чернов, морщась, жаль, что нет зеркала — рассмотреть свою физию… Удовлетворившись увиденным, врач приложил к груди Чернова какой-то блестящий прибор со стрелками, как на манометре, бесстрастно посмотрел на показания, чмокнул губами и, ничего не сказав, вышел. Через пять минут вернулись два верзилы и, надёжно, но не больно зафиксировав Чернова, повели его куда-то по длинному полутёмному коридору. Босиком идти было неприятно, но Чернов философски рассудил, что это сейчас наименьшая из проблем. Путь троицы завершился перед дверью, которая, оказалось, была входом в другую камеру — побольше и существенно светлее прежней. Но главное отличие оказалось не в этом — теперь у Чернова имелся сосед. Коренастый смугловатый мужичок лет пятидесяти с обветренным лицом и острыми глазами. Прямо с рекламы Мальборо сошёл, не иначе. Он вальяжно полулежал на койке, испытующе смотрел на нерешительно топчущегося на пороге Чернова и жевал спичку.

Жевал спичку!

С зелёной головкой!

У Чернова даже голова прошла. Он тотчас сунул руку в карман штанов и извлёк оттуда найденную в пещере пожеванную сестрицу той, что находилась во рту у сокамерника. Показал. Спросил по-шведски:

— Твоя?

Чернова сейчас не заботили приличия и условности, которые могли быть приняты в тюрьмах этого ПВ. Он не думал, что это может быть местный пахан, к которому так запросто обращаться нельзя, или, не исключено, подставной сиделец, задача которого — выпытать у Чернова всё, что не удалось узнать следователю. Чернов даже не подумал, что, может, здесь традиция такая национальная — каждый взрослый мужчина жуёт зелёные спички…

Интуиция не подвела. Мужик приподнялся, удивлённо уставился на протянутую спичку, ответил на очень скверном шведском:

— Моя. А откуда она у тебя? Ты кто?

Чернов внутренне расслабился: всё о'кей, ситуация под контролем. Сел на свободную койку, произнёс стандартное:

— Я Бегун. А тебя как звать?

— Я… Как ты сказал? Бегун? — Глаза, мужика округлились.

— Да, а что? — спросил Чернов, подозревая нечто.

— Бегун… Странное имя. Где-то я слышал такое… — тихо произнёс человек, почему-то перейдя со шведского на мёртвую латынь.

Но в том-то и штука, что в устах человека со спичкой латынь оказалась живой: певучей, раскатистой, вовсе не той, которую учил и знал Чернов. Он даже не сразу понял, что за язык, лишь мгновение спустя, уложив в голове услышанные слова и сопоставив их с более-менее известными, сообразил: да, латынь, но, судя по всему, такая, какой она была в славные годы сенаторов, гладиаторов, кесарей и богов. Не слышанная никем и никогда, но всё же понятная, абсолютно понятная, как, вероятно, всё-таки понятен певучий итальянский усидчивому абитуриенту, изучавшему его по учебникам. А вот, кстати, откуда корни певучего итальянского: из неё, из латыни-матушки…

— Где слышал? — Чернов изо всех сил постарался, чтоб его латинский хоть отдалённо напоминал по звучанию только что произнесённое.

Получилось пока плоховато, но, во-первых, человек со спичкой не стал придираться к произношению сокамерника, а во-вторых, Чернов знал себя и знал, что ещё час-другой беседы — и он будет говорить на истинном латинском вполне пристойно; слух на языки у него был отменный.

— Где-то, когда-то… — странно ответил человек со спичкой. — Вспомню — скажу. А пока давай знакомиться, Бегун. Меня зовут Джованни Романо. Я римлянин.

Римлянин! Ни больше ни меньше. Даже не итальянец.

— А как же ты сюда угодил, римлянин?

— Меня посадили за шпионаж…

— Какое совпадение! И меня тоже.

— И тебя? Но ведь ты не римлянин, Бегун, так? У тебя странная речь…

Что ж, пока странная; пока латынь для Чернова мертва, но оживёт, оживёт непременно, Джованни Романо!

— Совершенно верно.

— Но ведь и не скандинав? Скандинавский твой тоже странен…

Увы, и здесь римлянин прав. У Чернова имеются в запасе шведский, норвежский, датский. Финский — худо-бедно, скорее — очень худо и очень бедно. А скандинавского он, извините, не учил.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});