Зеленая креветка и другие рассказы - Михаил Емцев

Загудел встречный пароходик и проплыл мимо, шипя и хлюпая. Отдаленным эхом отозвались травы. Трубили невидимые слоны, ревели гиппопотамы, плакали чибисы. Тропический закат разметался в полнеба. В голубоватозеленом воздухе нервным, подрагивающим полетом кружились летучие мыши.

— Да… красиво, — протянул Пирсон, — страна фантастических происшествий и удивительных существ, расположенная вдоль берегов большой сказочной реки… Это Бенгт Берг. Вы читали Берга?

— Нет.

— Блестящий исследователь и чуткий художник. Эта страна поразила его и властно привязала к себе. Здесь, словно мыши в осоке, бродят в зарослях тростников тысячные стада слонов.

Пирсон бросил сигару за борт. Окурок зашипел и исчез в красной, как кровь, воде, затянутый под днище.

— Интересно, — пробормотал Пирсон, уходя в свою каюту, что имел в виду Берг, говоря об удивительных существах?

С реки поднималась легкая и нежная прохлада. Береговые травы полиловели. Венчики папируса темнели на фоне заката силуэтами укропных зонтиков. Пахло сыростью, тмином и плесенью. Плескалась вода. Слоновой тушей дыбилось на корме укрытое брезентом оборудование. Смуглые лица матросов отсвечивали красными отблесками. Они играли в кости, варили густой кофе. В камбузе сиротливо чадил мангал. Кок был на палубе. Повернувшись спиной к закату, он справлял вечернюю молитву, доставая лбом до самого коврика. Руки его блестели от жары, оливкового масла и усердия.

До Джубы оставалось еще шесть дней пути. Там ожидали рабочие, письма, газеты и вертолет, который должен был доставить нас в Капоэта.

Капоэта, Капоэта… С чего начать разведку — с Капоэта или с Оберры? Сказочная страна! Эта сказочная страна рвалась в двадцатый век. Ей нужна была нефть. И от меня, молодого советского геолога, она ждала ответа.

Капоэта или Оберра? Оберра или Капоэта? В воздухе запели тончайшие струны комариных скрипок. Нужно было надевать противомоскитную сетку, Я прошел в каюту. Пирсон уже спал.

…Капоэта — большая нилотская деревня. Подобно кучкам опят, спрятались в тени широких банановых листьев маленькие островерхие домики. Единственная улица, делящая деревню на неравные части, переходит в гравийную дорогу на Джубу. В Капоэта много пустырей, заросших колючками и пыльными папоротниками. Повсюду видны плотные муравьиные кучи, достигающие порой высоты двухэтажного дома. Меня поселили в светлом финском домике, волею судьбы попавшем в этот сказочный край. В комнатах сохранился едва уловимый запах сосны. Он напоминает мне Ленинград, заснеженную станцию Васкелово, где мы с братом однажды встречали Новый год. Кажется, стоит выйти на порог, как вьюга хлестнет по щекам зарядом соли и в ноздри ударит морозный аромат колючей хвойной лапы. Но, выйдя на крыльцо, можно увидеть лишь муравейник, у которого по вечерам собираются местные старики. Из окна маленькой кухоньки открывается вид на сушильню хлопка, возле которой нашел последний приют старенький колесный трактор. Худые нилотские мальчишки играют здесь в неведомые мне игры. Когда полуденное солнце буквально добела накалит прохудившийся радиатор, они жарят на нем зерна арахиса. Каждое утро меня будят глухие удары и противный, тянущий за душу скрип. Это полуголые темные женщины приступают к размалыванию проса и зерен. Они делают это на валунах, как тысячи лет назад это делали, наверное, их предки. Зато рядом в дырявой тени пизанга блаженствует парень в новых холщовых штанах и красной феске. Он жует бетель, время от времени сплевывая суриковую слюну, и почитывает газету. Это Махди — местный функционер южносуданской партии. Он работает мастером на маленькой маслобойне.

— Что вы читаете, Махди?

— "Ас-Судан аль Гедид", сэр.

— Ну, и что нового в газетах?

— Это старая газета, сэр. Свежая почта будет только послезавтра. Я уже прочел. Хотите почитать, сэр?

— Нет. Спасибо. Я не знаю языка.

— У меня есть газеты и на английском языке. Я получаю "Судан директори". Могу принести.

— Благодарю, Махди. У меня транзистор. До свидания, Махди.

— До свидания, сэр.

Я вышел на улицу и спустился вниз узкими, утоптанными до металлического блеска тропинками. Жители здесь никогда не идут рядом, а только гуськом, поэтому тропинки напоминают желоба. Маленькая керосиновая лавочка, фруктовая лавка, сарай, в котором сушатся табачные листья, сарай, в котором учатся дети, кузница и снова фруктовая лавка.

Капоэта кончается на желтом берегу широкого вади, на дне которого еще течет мутный, подернутый грязной пленкой ручеек. На другом берегу раскинулась обширная горная долина. В знойном мареве едва удается различить серо-сизые вершины далеких хребтов. Слева Торит, справа Хукудум. Тропинка вьется над самым обрывом, ощетинившимся гигантскими репейниками. Из каждой трещины ползут цепкие, как бешеные кошки, кусты ежевики, кое-где желтеют подсолнухи.

Изможденное, высохшее русло вади тщетно пытаются напоить целых три источника: маленький ручей пресной воды, вытекающий из прохладной впадины, поросшей свежей зеленью папоротников, небольшое озерцо с солоноватой сернистой водой и глубокая щелочная лужа.

В долине расположились банановые плантации, маисовые поля. Они чередуются с ложбинками, в которых пасутся коровы и козы. Коровы здесь тучные, могучие, но молока дают до удивления мало — не больше четырех-пяти стаканов. Оно сладковатое и чуть-чуть отдает полынью.

Меня догнал стройный красивый мальчик с добрым и милым личиком чисто абиссинского типа. Он что-то кричал мне, показывая назад, на Капоэта. Я понял только два слова: господин и Пирсон. Но и этого было достаточно. Я угостил посланца мятными леденцами и возвратился в Капоэта.

Мы не виделись с Пирсоном две недели. Пока я изучал всевозможные структурные карты и профильные разрезы, он был занят какими-то своими делами в Джубе. Пробковый шлем и шорты придавали ему еще большее сходство со Стенли. Мне было приятно видеть его, да и он, как мне показалось, обрадовался нашей встрече. Мы крепко пожали друг другу руки. Пирсон, ожидая меня, стоял возле своего запыленного «виллиса». Я пригласил его в дом.

— Ну, вы, я вижу, уже совсем здесь обосновались! — улыбнулся Пирсон, показывая рукой на вбитые в стенку многочисленные гвозди, на которых были развешаны бинокль, фотоаппараты, оружие, планшет и прочее снаряжение бродячего человека.

Я пододвинул ему табурет.

— Белый человек, — сказал он, усаживаясь, — всюду должен устраиваться прочно, будто он пришел навсегда. Он должен казаться неизбежным, как судьба.

— Боюсь, что времена Киплинга безвозвратно миновали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});