На веки вечные - Джасинда Уайлдер

Была ли я хрупкой?

Больше я ничего не знала.

А это зеркало... оно не вернуло мне самоуважение волшебным образом, но оно и, правда, помогло. В основном, хотя бы потому, что показывало: Кейден думает, что я действительно такая.

Я не решалась раздумывать, почему мне стало лучше из-за того, что он думал обо мне так, чувствовал это ко мне.

Я смотрела на себя в зеркало, изучала почерк Кейдена, думала о нем. О его чувствах. О том, что бы случилось, если бы я вдруг появилась в его дверях. Думала о том, остались ли у него чувства ко мне, как и у меня, на каком-то глубоком уровне.

Я боялась. Это была суровая реальность.

До этого момента меня отвлекали другие дела. Школа, драма с Иден, Билли. Теперь Иден жила своей жизнью, обычной жизнью студентки, она была довольна и, казалось, вполне счастлива. Занятия больше не отвлекали, как раньше. Я рисовала. Изучала искусство, посещала другие необходимые лекции, но этого было недостаточно, чтобы отвлечь меня. И Билли больше не было. Не было. И я осталась одна, и все, что у меня было, — письма Кейдена, его слова и чувства, которые скрывались за ними. Как ни странно, но он — это все, что у меня по-настоящему было. Все, что утешало меня.

Это было неправдой. Иден постоянно утешала меня. Она приютила меня, позволила упиваться в своей злости и жалости к себе, а потом мягко подбодрила меня, чтобы я встала и пережила это. Когда я говорю «мягко подбодрила», то подразумеваю: однажды утром спихнула меня с кровати, сказала, чтобы я перестала страдать и жалеть себя, что Лорд Капитан Командир всех козлов Харпер не стоит моего времени и энергии, и что я должна переступить через его скорбный зад.

Что в какой-то степени сработало. Я оторвала задницу от дивана и вышла в свет, стала рисовать и ходить в спортзал, чтобы согнать галлоны мороженого, которые съела, пока смотрела сопливые романтические комедии и что угодно с Ченнингом Татумом.

Но советы Иден и ее жесткая любовь не помогли излечить ту психологическую травму, которую нанесла мне измена Билли и которая ранила сильнее, чем я думала. Я ведь его и не любила по-настоящему, так как получилось, что его ложь потрясла сами основы моего существования и нанесла такой вред моему рассудку?

И почему письма Кейдена, его рисунки и зеркало сделали так много, чтобы исцелить меня?

И почему я так боялась продолжить отношения с Кейденом? Почему я сторонилась всякой мысли о реальных отношениях с ним?

По крайней мере, на последние два вопроса у меня были ответы: потому что если бы я попытала счастья с Кейденом, и это не сработало, или если бы он обманул меня или подвел, оказался бы вовсе не таким восхитительным образцом мужественности, который я себе вообразила, я была бы разбита. Уничтожена. И у меня даже не было бы его, чтобы помочь мне пережить это.

И я рисовала. И вся боль, вся растерянность, вся тьма уходили на холст. 

Глава 24

Запах смерти

Кейден

Страх. Ужас. Запах смерти. Я знал о таких вещах. Слишком хорошо знал. Я стоял рядом с дверью в спальню Алекса и чувствовал, как все это бушует внутри меня. Колени у меня подкосились, тряслись, как листья на ветру. Мои пальцы сжимали потертую латунную ручку двери, я стоял там, как парализованный, отказываясь повернуть ручку и толкнуть дверь.

Я прижал лоб к потрескавшейся, грубой деревянной двери. Дыхание было частым, прерывистым — нервные, панические всхлипы. Я знал, что найду за дверью.

Он вернулся два дня назад, глаза у него были стеклянные, веки — набухшими, кожа — грязной, сальной, грязные, нечесаные волосы висели сосульками. Он захлопнул за собой дверь в спальню, и я услышал, как он открывает бутылку виски. Как он, закашлявшись, делает три глотка прямо из горла. Услышал, как щелкает зажигалка, что-то поджигая, как он затягивается. Слышал его кашель. Запах, который я тогда почувствовал, был не тем знакомым, резким, невинным запахом травки. Нет, он был густым, темным, ядовитым.

Я постучал в дверь кулаком.

— Алекс! Впусти меня, чел.

— Отвали, Кейд. Оставь меня, — голос у него был тихим, дрожащим, еле слышным.

— Поговори со мной, Алекс.

— Я сказал ей, чел. Сказал. Сказал, что я люблю ее, — он закашлялся, затянулся, думаю, чтобы скрыть рыдания. — Она сказала именно то, что я и ожидал: «Прости, но ты просто не мой тип, чтобы между нами было что-то серьезное».

— Вот дерьмо, чел. Просто отстой.

Он рассмеялся безрадостным, болезненным смехом.

— Да. Отстой.

После этого он не отвечал. Я его слышал — иногда подслушивал под дверью. Несколько часов ничего не было слышно, и я стал волноваться. Я постучал в дверь, сначала нерешительно, потом все более настойчиво. Наконец я набрался храбрости и повернул ручку. Закрыто. На дне рюкзака я нашел скрепку, разогнул ее, просунул в маленькую дырочку в центре ручки, взломал замок.

Я не верил в Бога или во что-то подобное, но в этот момент я молился: «Господи, пожалуйста. Я не хочу найти его мертвым».

Я открыл дверь, понимая, что несмотря на мои молитвы, именно это я и обнаружу. Так и было.

Он лежал на кровати, на спине. На полу, справа от кровати, валялась бутылка «Джима Бима». Его правая рука, слегка вывернутая, лежала на бедре. В ладони у него была трубка вместе с прозрачной желтой зажигалкой. Он был без рубашки, и ядовито-желтая рвотная масса стекала у него изо рта на горло, на подушку. Глаза у него были открыты, смотрели в потолок. Безжизненно.

Я рухнул на колени, не в силах дышать, плакать, сделать хоть что-нибудь.

Наконец я вынул из кармана телефон, набрал 911.

— Девять один один, в чем дело? — женский голос был ровным, резким.

— Алекс. Мой сосед по квартире. Вообще-то, уже ни в чем. Он уже мертв.

— Вы можете сказать, почему считаете, что он уже мертв, сэр?

— У него передоз. Крэк. Он мертв. Знаю, что мертв. Чувствую это. Запах. Не знаю. Кому сказать. Он мертв. Кто-то должен забрать его, — я слышал, как говорю, но эта часть меня была далеко от той части, которая стояла на коленях на полу и смотрела на Алекса. Еще одна смерть.

Я знал, что он принимает наркотики. Почему я не помог ему? Почему не заставил его пойти в больницу? Обратиться к врачу? Мне надо было … надо было что-то сделать. Я не знал, что, ну хоть что-то. Ему бы это не понравилось, его бы это взбесило, взбесило то, что я вмешался. Мы не были друзьями. Он сам так сказал. Просто соседи по комнате. Конечно, он извинился после того, как сказал это, но думаю, это было правдой. Он был мне другом, но был ли я другом для него? Мог ли я спасти его?

Оператор что-то говорила, а я не слышал, не понимал ее. Я скороговоркой выпалил адрес и уронил телефон на пол. Прошло какое-то время — я не знал, сколько и мне было все равно — я услышал звуки шагов, голоса, почувствовал, как кто-то подошел ко мне, поставил на ноги, вывел из комнаты, посадил на диван. Они говорили со мной, кто бы это ни был. Парень лет тридцати, с черными волосами. Карие глаза, в которых читалось, что он слишком часто видел подобное.