CITY - Алессандро Барикко

Фил Уиттачер хранил молчание.

— Дай нам умереть в назначенный час, парень, и чтобы пыль не лезла в глаза.

Фил Уиттачер улыбнулся.

Он подумал: сколько в мире повернутых.

Он подумал о человеке в черном и почему-то представлял его пьяным: опершись на стойку бара, тот выслушивает всякую хрень.

Он подумал о Старике: правда ли это самые большие часы на Западе.

Он подумал о трех своих великолепных часах, показывающих время Лондона, Сан-Франциско и Бостона. О часах, которые не ходят.

Он взглянул на двух старух, держащих дом в идеальном порядке, дрейфующих в не своем времени.

Голос его прояснился.

— Хорошо.

И еще:

— Что нужно сделать?

Джулия Дольфин улыбнулась.

— Завести те часы.

— Какие часы?

— Старика.

— Почему именно его?

— Если он пойдет, то все остальные тоже.

— Это всего лишь часы. Они не изменят ничего.

— Ваша задача — завести их. А дальше произойдет то, что должно произойти.

Фил Уиттачер задумался.

Фил Уиттачер помотал головой.

— Бред какой-то.

— Что, наложил в штаны, приятель?

— Моя сестра спрашивает, не питаете ли вы, случаем, чрезмерного доверия к своим способностям…

— Не наложил. Я только говорю, что это бред.

— Вы и вправду считаете, что за такие деньги вам должны предложить нормальную работу?

— Моя сестра говорит, что мы платим тебе не за рассуждения о том, бред это или нет. Заведи часы, больше от тебя ничего не требуется.

Фил Уиттачер встал.

— По-моему, это полный идиотизм, но я все сделаю.

Джулия улыбнулась.

— Мы были уверены в этом, мистер Уиттачер. И мы вправду вам благодарны.

Мелисса улыбнулась.

— Поимей в зад этого ублюдка. И без церемоний.

Фил Уиттачер поглядел на нее.

— Это не поединок.

— Конечно же, поединок.

Музыка.

30

Старик был велик настолько, что входили в него, словно в дом. Открываешь дверь, взбираешься по ступенькам и оказываешься внутри корпуса. В некотором роде — блоха, пробравшаяся в карманную луковицу. Фил Уиттачер стоял в изумлении перед чудесным механизмом. Только дерево, кожаные ремни и воск. Заводились часы благодаря цистерне с водой, расположенной наверху. Железными были только стрелки. На покрытом лаком деревянном циферблате виднелись цифры, выполненные в цвете. Но цифры необычные. В виде игральных карт, и все бубны. От туза до королевы, обозначавшей двенадцать. Король помещался в центре, там, где принято изображать знак фирмы.

Страна дураков, подумал Фил Уиттачер.

Он поднимался и спускался, окруженный сцепленными шестеренками, колеями, крюками, канатами, весами, рычажками.

Все обездвижено.

Если бы только ветер не свистел между щитками в виде тузов, подумал Фил Уиттачер.

Он провел внутри часов три дня, подвешивая во всех уголках фонари, делая множество рисунков. Потом заперся в своей комнате, изучая их. А однажды вечером спустился к сестрам Дольфин.

— Чем занимался ваш брат?

— Тебе платят не за вопросы, парень, — отрезала Мелисса.

— Вы хотите сказать — до того, как приехал на Запад? — спросила Джулия.

— До того, как соорудил Старика.

— Шлялся с ворюгами, — откликнулась Мелисса.

— Конструировал несгораемые шкафы, — откликнулась Джулия.

— Ах вот как.

Затем Фил Уиттачер вернулся в свою комнату на втором этаже. И снова принялся изучать рисунки.

Однажды вечером в дверь постучали. Он открыл и увидел какого-то старика разбойничьего вида. С бандитскими принадлежностями. Два пистолета в кобуре, болтавшейся сзади, причем рукоятями вперед.

— Ты часовых дел мастер? — вопросил Берд.

— Ага.

— Я войду?

— Прошу.

Берд вошел. Рисунки там и сям.

— Присаживайтесь, — предложил Фил Уиттачер.

— Мне мало что есть тебе сказать, и я могу сказать это стоя.

— Я слушаю.

— Я писаю кровью, болезнь крадет мои ночи, я опротивел даже шлюхам, на свой хер я давно не гляжу. Давай-ка скорее чини часы. Я хочу умереть.

Фил Уиттачер закатил глаза к небу.

— Неужели вы верите в эти россказни…

— А во что здесь еще верить?

— Тогда садитесь в любую повозку, двигайтесь куда-нибудь, пока не стихнет ветер, и ждите. Если вы и вправду об этом мечтаете, подождите немного, и кто-нибудь вас прикончит.

Как это Берд сумел наставить на него пистолеты? Мгновение назад они лежали в кобуре.

— Полегче, парень. На таком расстоянии мне видеть не обязательно.

Фил Уиттачер поднял руки.

Как это Берд засунул пистолеты в кобуру? Мгновение назад они были нацелены в него.

— Опусти руки, кретин. Если я хочу умереть, как я могу тебя прикончить?

Фил Уиттачер рухнул в кресло. Берд достал из кармана пачку долларов.

— Вот все мои деньги. Я копил их на марьячи, но года шли, и ничего не вышло. Нет больше поэзии в мире. Почини часы, и деньги твои.

Берд положил деньги обратно.

— Я не желаю денег, не нужны мне деньги, я сглупил, согласившись на эту работу, но теперь ладно, я ее доделаю, только оставьте меня в покое, я хочу покинуть как можно скорее эту страну дураков, даже знаете что? Мне кажется, я сюда и не приезжал, вот именно, так какого хрена я все еще здесь?

— Очень просто: поединок не останавливают на середине.

— Это не поединок.

— Конечно же, поединок.

Так говорил Берд. Потом коснулся двумя пальцами полей шляпы, повернулся и пошел к двери. Перед уходом остановился. И снова приблизился к Филу Уиттачеру.

— Парень, ты знаешь, как держать пистолеты при поединке?

— Я не бандит.

— А я бандит. Стреляют всегда в глаза противника. В глаза, парень.

Берд кивнул головой в сторону рисунков, загромождавших стол и всю комнату.

— Целиться бесполезно. Пока что-нибудь увидишь, уже будет поздно.

Фил Уиттачер повернулся к своим рисункам. До него донеслись последние слова Берда:

— Кто хочет победить, стреляет в глаза, парень.

Шатци поведала, что на следующий день Фил Уиттачер велел убрать два туза, прикрепленные к циферблату Старика. Стрелки были поставлены на 12 и 37. Сестры Дольфин говорили правду: часы напоминали старого слепца с лицом, обращенным на тебя. Со всеми тринадцатью бубновыми картами. Уиттачер стал часами наблюдать за ним из своей комнаты. Он придвинул стол поближе к окну: погружался в рисунки, временами поднимал взгляд и пристально смотрел на Старика. Иногда он выходил на улицу, пересекал ее и оказывался внутри механизма. Что-то наблюдал, измерял. Возвращаясь в комнату, усаживался за стол и вновь припадал к рисункам. Через порывы ветра пристально смотрел в ослепшие глаза Старика. На четвертый день утром встал рано на заре. Разлепил веки и сказал себе:

— Вот кретин.

Оделся, отправился к Карверу и спросил: кто самый старый житель города. Карвер показал на метиса, спавшего сидя, прямо на земле, в руке — полупустая бутылка водки.

— Есть тут хоть один, кто не выпил свои мозги вместе с водкой?

— Сестры Дольфин.

— Кроме них.

— Тогда судья.

— Где его найти?

— В собственной кровати. Дом за складом Паттерсона.

— А почему в кровати?

— Он говорит, что мир ему омерзителен.

— Ну и?

— Он заявил это десять лет назад. С тех пор встает только ссать и срать. Говорит, что остальное не стоит труда.

— Спасибо.

Фил Уиттачер вышел из салуна, добрался до судейского дома, постучал в дверь, отворил ее, оказался в полумраке, увидел большую кровать и на ней — громадного полуголого человека.

— Я Фил Уиттачер.

— Иди в жопу.

— Я чиню Старика.

— Удачи.

Уиттачер взял стул, пододвинул к кровати, сел.

— Кто его построил?

— Что ты хочешь узнать?

— Всё.

— Зачем?

— Я должен посмотреть ему в глаза.

31

Сперва Шатци оставалась ненадолго: посидит и уйдет. Могло пройти несколько дней, прежде чем она опять появлялась. В то время я лежала в больнице. Бог знает что со мной происходило. Так могло пройти несколько дней, прежде чем она опять появлялась. Не знаю, как случилось, но она стала задерживаться у нас, и наконец объявила, что ее взяли на работу. Не знаю, так ли это. Думаю, что нет. Просто ей нужно было работать. Медсестрой без образования ее не приняли, но она делала то же, что медсестры. Проводила время с больными. Не всех она любила одинаково, нет-нет, кое-кого она не выносила. А один раз я застала ее сидящей в углу, она плакала и не говорила отчего. Может быть, неприятности из-за всех этих идиотов. Может быть, неприятности из-за всех нас.

Вонь от сигар и дерьма, полузадернутые шторы на окнах, комната завалена газетами, старыми газетами, горы старых газет. А посредине — большая железная кровать, и на ней валяется громадный судья: брюки расстегнуты, башмаки не как у людей, волосы напомажены и старательно зачесаны вперед, борода выкрашена хной. Порой он нагибается, берет с пола тазик, выплевывает туда коричневатую жидкость, ставит тазик на пол. В остальное время судья говорит. Фил Уиттачер слушает.