Баронесса из ОГПУ - Хачик Мнацаканович Хутлубян

болезни женщина смягчилась сердцем и в один из дней предложила ему, после своей смерти, вступить в наследство домом, будучи не против оформить соответствующий документ.

– У меня не осталось никого из родных. Сын пропал под Москвой, муж погиб в ополчении в Берлине. Невестка с двумя маленькими девочками, внучками моими, попала под ночную бомбежку. У нас ведь к тому времени перестали предупреждать о налетах сиренами. Вот и спят теперь мои миленькие… вечным сном, под руинами четырехэтажного дома. Одну меня Бог миловал, правда, не знаю зачем. Всех убили проклятые оккупанты, даже могил нет. Не хочу, чтобы и мой дом достался им, – сказала она устало, что очень понравилось Хольмсту.

– Спасибо, фрау, вы очень добры, – впервые за все время с трогательной интонацией произнес он, не догадавшись выразить сочувствие.

– Вы тоже, – смахнула старческую слезу старушка, еще не зная, что подписала себе приговор, поставив через неделю подпись под завещанием. Прошел месяц. Вечером, ровно в шесть, фрау Шменкель постучала в дверь комнаты Хольмста, что означало приглашение к ужину. На столе был овощной салат и ржаные булочки. Когда квартирант вышел к столу, брови фрау поползли вверх.

– У вас праздник? – с тревожными нотками в голосе спросила она.

– Поминки, – криво усмехнулся тот, поставив рядом с салатом початую бутылку шнапса.

– Что это значит?

– Помянем бывшего штурмбаннфюрера СС Алвиса Эйхманса.

– Ваш родственник?

– Он перед вами, – поставил початую бутылку на стол Хольмст.

Тут только Шменкель заметила, что бутылка наполовину пуста.

– Алекс, вы никогда себе такого не позволяли.

– Я позволял себе и большее, – произнес он с металлом в голосе. – Несите стаканчики.

Испуганная старушка пошла к буфету.

– Старая карга, – отпустил ей в след оскорбление Хольмст. Он произнес это тихо, почему-то по русски и, аккуратно вытащив из кармана брюк сложенный вдвое лист бумаги, расправил его и положил на стол.

– Я не узнаю вас. Что происходит? – поставила перед ним стаканчик перепуганная старушка.

– Стаканчик один? Ладно. Можно и так. – Хольмст налил в него шнапс и, достав из нагрудного кармашка рубашки маленькую белую таблетку, бросил туда. – Пейте.

– Что вы делаете?..

– Долго объяснять. Пей! – немного взболтнув, протянул ей стаканчик квартирант. – Это вас успокоит… навеки.

– Что?.. Что это за бумага на столе?

– Справка о вашей смерти, фрау. Вы же скучаете по своим родственникам. Думаю, пора их уже навестить.

– Но…

– Хватит болтать! – Решив, что время для разговоров вышло, Хольмст встал, схватил бедную старушку за шиворот, жестко усадил на стул и, навалившись на нее, запрокинул ей голову и влил в открывшийся рот содержимое стаканчика. Бедная женщина, непроизвольно глотнув, закашлялась, попыталась вырваться из рук, несколько раз дернула ногами, но не в силах совладать с мужчиной, вскоре испустила дух.

1946 год. Месяцем ранее

Когда Шменкель заболела, Хольмст по ее просьбе вызвал врача, номер телефона которого дала сама старушка.

– Это хороший лекарь, – сказала она. – Поселился у нас в районе не так давно, но заслужил добрую репутацию. Вызовите его, Алекс.

Доктор пришел через час. Осмотрев больную, спросил:

– Где я могу помыть руки?

– Прошу сюда, – проводил его квартирант.

– Я распишу фрау лечение…

– Это лучше сделать в соседней комнате, пожалуйста, проходите, – указал на свою дверь Эйхманс. – Фрау Магде нужно отдохнуть, а ухаживать за ней буду я. Так что мне вы все и расскажите.

– Хорошо, – пожал плечами эскулап.

Когда дверь за ними затворилась, Эйхманс усмехнулся и произнес:

– Ну, здравствуйте, доктор Йохан Кляйн. Или, может, вам более привычно слово «Хайль»?

– Что вы несете?..

– Я узнал вас, едва вы успели войти. В 43-м году вы служили в гестапо, определяли психическую устойчивость сотрудников, которым поручались ответственные задания, и ставили опыты над заключенными Бранденбургской тюрьмы, будучи врачом. Мне тогда предстояла поездка с важной миссией в Швецию, по поручению Гиммлера. Правда, к самому рейхсфюреру СС меня не допустили, со мной говорил ответственный офицер. Он же похвастал, что доктор, который должен дать заключение о моей психической устойчивости, светило медицины. Сказал, что вы ставите выдающиеся опыты над заключенными еще и как хирург. Я хорошо вас запомнил, Йохан Кляйн. Допускаю, что вы могли не узнать меня, потому что пациенты перед вашими глазами в те годы проходили десятками за день. А возможно, вы сделали только вид, что не узнали меня. В нынешней Германии смертельно опасно узнавать друг друга бывшим сотрудникам СС и гестапо. Теперь слушайте сюда, Кляйн, мне нужно от вас дело, и я не намерен упускать шанс. Йохан, говорят, вы здорово преуспели при новой власти…

– Меня зовут Герхард Шульц, – глядя в глаза Хольмсту, ответил тот. – Вы ошиблись.

– Конечно, ошибся. Йохан Кляйн не лечил старушек. Он ставил опыты над заключенными и проверял психическую устойчивость сотрудников СС. Не припоминаете такого?

– При нынешней власти хорошая память может выйти боком. Э-э… Эйхманс. Так ведь вас тогда звали?

– Меня и сейчас так зовут, – не моргнув, соврал Хольмст.

– Отчаянный вы человек. Но я запомнил вас. Потому что с такой психикой, как ваша, я встречался нечасто. Ваша психика находилась на грани помешательства еще тогда. На приеме вы вели себя достаточно эксцентрично. Никто еще не отвечал мне на вопрос: «Что вы готовы сделать для рейха ради победы над русскими?» так, как ответили вы: «Готов вырезать собственную печенку и съесть ее».

– И что?

– Ничего. Просто следовало ответить, как это делало большинство: «Готов отдать жизнь за Фатерлянд!»

– Глупый вопрос.

– Я тогда тоже подумал, что причиной тому ваше специфическое чувство юмора. Но когда погонял вас по другим вопросам теста, введя в кровь экспериментальный препарат, вызывающий у пациента прилив откровенности, то понял, что передо мной более серьезный случай – приграничное состояние сознания, за которым, уж извините, следует умственное помешательство. Но я дал вам тогда положительное заключение. Мне было интересно, свихнетесь вы, или нет. Скажите, вас не мучают фобии, раздвоение личности?

– А вас не пугает вид «парабеллума», приставленного к вашему лбу? А то я могу ведь его достать. Чего замолчали? В общем, так, не пудрите мне мозги. Мне нужно от вас дело, а не слова. Вы дадите мне справку о смерти этой старухи от сердечной недостаточности, ну или еще от какой-нибудь чертовщины. Сейчас и здесь. Так надо.

– Не могу пойти на такое. Вы что, собираетесь убить ее? Это преступление.

– Я не ослышался? Это сказал человек, который пачками отправлял на тот свет людей, над которыми ставил опыты, как над кроликами?

– Не знаю, чем вы сейчас промышляете, но догадываюсь, что не чистыми делами. Не впутывайте меня в это дерьмо. Иначе я…

– Сотрете меня в пыль, упрячете