Искусство психотерапевта - Джеймс Бьюдженталь

всего. Но тогда честность требует, чтобы мы прямо указывали на сам факт умолчания:

Я могу кое-что сказать тебе о том, что тебя интересует, но я не скажу тебе всего, что я знаю об этом, потому что, если бы я это сделал, я нарушил бы конфиденциальность (или сказал бы больше, чем, как мне кажется, нужно в данное время и в данных обстоятельствах).

Если это сказано спокойно и твердо, то, как правило, пациент относится к этому с пониманием. Если пациент начнет спорить, упрашивать или попытается нарушить границы, то само по себе это может быть вполне подходящим предметом психотерапевтического исследования (и может рассматриваться как сопротивление; см. главу 10).

Второе – раскрытие непосредственных, относящихся к данной ситуации реакций более приемлемо, чем обсуждение вещей, которые не относятся к психотерапии с данным конкретным пациентом. Психотерапевт имеет право на неприкосновенность личной жизни, и тот факт, что он просит своих пациентов быть полностью открытыми, не налагает аналогичных обязательств на него самого.

Третье – разговор о реакциях по процессу (чувствах и мыслях о самой работе, о том, как она происходит), как правило, более полезен (и больше соответствует действительным ожиданиям клиента), чем обсуждение деталей личной жизни психотерапевта за пределами психотерапии. Конечно, когда внешняя жизнь вторгается в психотерапевтическую работу, важность этого положения снижается.

Четвертое – раскрытие чувств психотерапевта по отношению к пациенту, связанных с враждебностью, обидой, желанием наказать, эротическими побуждениями, желанием соблазнить или соперничеством, должно предприниматься только в том случае, если пациент был к этому тщательно подготовлен. Кроме того, психотерапевт должен принять это решение вне сессии, должен располагать временем для того, чтобы насколько возможно тщательно проверить свои собственные потребности, мотивы и намерения. Если такие чувства очень сильны, то, прежде чем хоть сколько-нибудь затрагивать этот предмет, психотерапевту хорошо бы прибегнуть к супервизии или консультации с коллегами.

Резюме

Когда психотерапевт слушает пациента и решает, когда и как ему ответить, он, скорее всего, обращает внимание на множество вещей помимо очевидного содержания: вид эмоции и степень ее выраженности, качество и направленность объяснений, описание себя, общие установки и ценности, как их воспринимает психотерапевт, и т. д. Опытный и эффективный психотерапевт действует одновременно на многих уровнях восприятия и интуиции. Само собой, еще многое из того, что требует внимания психотерапевта, невозможно подробно описать или полностью проанализировать так, чтобы это было ясно и очевидно. В этой главе мы определили четыре точки приложения особого внимания психотерапевта. Мы назвали их «локусами внимания»: сосредоточенность на отношениях пациента с другими, на отношениях пациента с психотерапевтом, на психотерапевте и на внутреннем мире пациента, на его субъективности.

Путешествие психотерапевта

Я слышал, что в языке хопи[51] нет местоимения первого лица единственного числа, нет «я», «меня», «мое». Есть только «мы», «нас», «наше». Эрих Фромм[52] указывает на то, что индивидуальность – относительно недавний продукт эволюции человека. На протяжении тысячелетий она была привилегией немногих. Возможно, они даже знали о том, что это ставит их в особую позицию, что это что-то не совсем человеческое, что-то, что всегда несет с собой аромат опасности.

Ну а если индивидуальность – это новейшее приобретение эволюции человеческих существ, то что же такое личностная субъективность? Мы не должны необоснованно ставить знак равенства между чувствами и эмоциями, с одной стороны, и личностной субъективностью – с другой (эта ошибка была описана в главе 6). Люди обладали эмоциями на протяжении всей своей истории. Разумеется, всю историю человечества можно рассматривать как историю изменения чувств в масштабе наций, культур и жизней миллионов людей. Как неумолимо доказывает Барбара Тачмен[53] эмоции влияют на историю гораздо сильнее разума. Конечно, нам всегда была присуща врожденная субъективность. Она проявляется в снах, легендах и мифах, великих произведениях культуры, продуктах любого художественного творчества, в креативности в науке и бизнесе и в скромном совершенстве, которое любящее сердце и руки могут внести в любую мелочь – в приготовление пищи, в обустройство жилья, в дружескую беседу, в заботу о прохожем.

Конечно, эти проявления субъективности для всех очевидны и обычно о них судят по результатам, как и показывает мой перечень. Конечный результат оценивается так, как будто он является суммой своих источников, хотя, на самом деле, чаще всего это просто побочный продукт. Вряд ли великий творческий дух растрачивает свой потенциал на столь очевидное.

Дело в том, что мы опять спутали указующий на луну палец с самой луной. Продукт субъективности не есть субъективность[54].

Тогда что такое наша субъективность?

Здесь мы можем рассуждать, выдвигать определения, поэтические или философские, но определить это точно мы не можем. Разумеется, не можем. Определить – значит объективировать, объективировать субъективность – значит разрушить самую ее суть.

Возможно, здесь опять онтология воспроизводит филогенетический путь: снова эволюция индивида проходит путь эволюции вида.

Отдельный пациент, скорее всего, захочет говорить о внешних по отношению к нему событиях, силах, людях, обстоятельствах. Он будет стараться объяснить, что находится под влиянием всего этого. Он будет сопротивляться обвинению в том, что он сам выбрал путь, который довел его до нынешнего плачевного состояния, до того, что он не удовлетворен своей жизнью.

Как странно! Почему он с такой же страстью не ищет подтверждения собственной силы? Почему он так настаивает на том, что он жертва, а не автор? Почему кажется, что он предпочитает искать, требовать, молить об освобождении, вместо того чтобы открыть двери своей клетки и выйти на свободу?

Наша культура научила нас детерминизму, она настойчиво объективировала нас, она измеряет нас, обвиняя и порицая, определяя, что хорошо и что плохо. Она хочет быть правой, не испытывать чувства вины и иметь возможность помогать. За это она платит свободой, возможностью выбора и способностью самостоятельно добиваться того, чего мы хотим.

В этой главе мы показали, что, в конце концов, сценой для глубинной психотерапевтической работы должен стать локус интрапсихического, конфронтация человека с самим собой, со своей собственной идентичностью, с тем миром, который он создал для себя. Но мы видели и то, как пациенты направляют наше внимание вовне, на их отношения с другими, на их отношения с нами, их психотерапевтами, а иногда и только на нас; мы видели, как они сопротивляются погружению внутрь себя, в центр себя, в свою субъективность.

Это сопротивление определяется не только нашей культурой. У каждого пациента есть смутное ощущение, что с того момента, как он погрузится внутрь себя, он уже никогда не сможет воспринимать знакомый