Злой дух Ямбуя - Григорий Федосеев

 Выстрел моргнул ярким светом. Я увидел зверя. В следующее мгновенье он метнулся к закрайку, упал и остался на еле заметном ягеле темным бугром.

 Струдом переставляя ноги, неслышно подошел к нему. Зажег спичку... У ног лежала убитая росомаха.

 Ноги подламываются, не могут удерживать тяжесть тела. Опускаюсь на землю, приятная слабость растекается по всему телу. Нащупываю руками Загрю, прижимаю к себе. И вдруг в полудремоту врывается вой: "Ую-ю!.."

 Вскакиваю.

 Это ветер. С жутким посвистом он налетает на стланик, расползается по склонам гольца, уходит на болота. Повалил густой, липкий снег. Будет ли когда-нибудь конец этой ночи! Или так и останутся мрак, холмик и воющий стланик?

 У подножья гольца протяжно взревел зверь. Мне почему-то показалось, что в руках у меня не карабин, а палка. С ужасом ощупываю ружье: не начинается ли у меня галлюцинация?

 Возникают новые сомнения: а есть ли в карабине патроны?.. С нервной поспешностью отбрасываю затвор и с облегчением убеждаюсь, что все в порядке.

 Чертовски обидно, но что поделаешь, если мне сегодня не везет.

 До рассвета еще два часа - целая вечность. Вряд ли так долго я смогу бодрствовать. Всю ночь стою на ногах, как за какую-то провинность. И не сойду Ли я с ума от этих безнадежных ожиданий? Разве уйти из котловины, забраться в россыпи, разжечь костер?.. Но и там, у огня, не спасешься от людоеда. Да и нельзя бросить Елизара.

 Ударил дятел. Расползся долгожданный звук по зарослям, свалился в равнину.

 На востоке горизонт отделился от хмурого ночного неба. Тронулись тени. И как-то сразу, точно по сигналу, на болотах послышался птичий гомон...

 Утро. Какое счастье! Даже не верится, что я дождался его, что снова увижу людей, солнце, смогу отогреться у костра.

 - Ого-го!.. - перекрывая звуки наступающего утра, сползает с россыпей человеческий голос.

 - Ого-го! - отвечаю я и окончательно убеждаюсь в том, что я жив и что уже утро.

 Слышу людские голоса. Хочу пойти навстречу товарищам, но не могу сдвинуться с места - ноги не мои. Из чащи с берданой наготове высовывается Карарбах. Я пытаюсь улыбнуться. У старика на морщинистом лице вспыхивает удивление. Он вскидывает ружье на плечо и, вытянув вперед руки, спешит ко мне. Хлопает загрубевшей ладонью по моему плечу и что-то бормочет на своем непонятном мне языке.

 За ним появляются Цыбин, Павел, Долбачи. Они разом подходят к Елизару, снимают шапки. И все мы долго стоим молча.

 У Павла затуманились глаза, дрогнули подбородок и губы. Он опустился на колени.

 - Прости, Елизар, я не думал, что так получится, - прошептал он. Ко мне подошел Цыбин.

 - Здесь, видимо, все против нас, - проговорил он. - Было страшно?

 - Хорошо бы сейчас костер развести и согреться, потом все расскажу.

 Карарбах и Долбачи не стали дожидаться моего рассказа. Им захотелось самим разгадать, что произошло в котловине ночью. Они долго ходили по просветам в кустарниках, рассматривали следы. Потом подошли к убитой росомахе.

 Стланиковые дрова разгораются быстро. Лежа у костра, я с наслаждением глотаю горячий, смольный, разбавленный дымком воздух, подставляя огню то грудь, то спину. Я не сопротивляюсь усталости, отдаюсь ей полностью и засыпаю.

Глава 17

МОГИЛА ЗЕМЛЕПРОХОДЦЕВ

 Меня будит неожиданный звук, будто гул набатного колокола в широкой степи. Хаотически всплывают, как нечто очень далекое, жуткие отрывки ночи, рев зверя и клыкастая пасть медведя.

 Со страхом открываю глаза. Вечнозеленый стланик окружает меня кольцом одиночества. Небо пустое, высокое. Земля кажется чужой, ни звука на ней, ни шороха. Кто-то стоит с ружьем у костра. Знакомый овал спины и латки на одежде.

 Кто этот человек и почему днем горит такой большой костер?

 Человек подходит ко мне, улыбается, помогает подняться. С трудом встаю, все болит, ноги не повинуются.

 - Хорошо спал? - спрашивает он, ощупывая меня пристальным взглядом.

 Я молча киваю головой.

 Лицо у него плоское, будто молотом приплюснутое, где-то уже встречалось мне, но где - никак не вспомню!

 - Моя вода тащи, чай варим, потом ходить будем, а ты хорошо кругом смотри, - предупреждает он меня и, захватив чайник, скрывается в чаще.

 Вижу под стланиковым кустом скрадок, и тут как-то сразу все встало на свое место. В прозрачном утреннем воздухе стоит знакомый Ямбуй, впаянный в неподвижную синеву неба. Вокруг вчерашняя тайга, одетая в лохмотья осеннего пурпура, и контур свинцовых озер у подножья гольца. Слышу крик осиротевшей чайки на болоте. И все события ночи, до мелочей, стали реальными. Вспомнил и эвенка - это же переводчик Цыбина - Тешка. Он с ружьем караулил меня у костра.

 В котловине ни трупа медведицы, ни Елизара. Куда они девались?

 Снизу доносится стук топора. Это наши что-то делают у подножья гольца.

 Из-под стланикового куста смотрит на меня пара собачьих глаз. В них боль и усталость. Загря!

 У собаки поранен правый бок. Зверь ударил кобеля лапой, содрав лоскут кожи. Я переношу Загрю на поляну, достаю нож. Собака недоверчиво следит за мной, готовая защищаться. Беру осторожно свисающий кусок кожи на боку и одним взмахом отсекаю его.

 Кобель вскакивает, вырывается и со всех ног бросается в кустарник. Оттуда тайком поглядывает на меня.

 У изголовья, где я лежал, замечаю сверток. Развертываю. Вид лепешки и куска отварной оленины, чуточку пахнущей чесноком, окончательно отрезвляет меня. Жадными пальцами отламываю кусок лепешки. Какое блаженство! Я действительно жив и не рехнулся!

 Загря пристально следит за мной из глубины кустарника. Он голодный, как и я. С отвисшей губы стекают на землю прозрачные струйки слюны. В широко открытых глазах ожидание,

 - Иди, Загря, помиримся, - и я показываю ему кусок мяса.

 Сломилась обида. Кобель поднимается, встряхивает лохматую шубу, подходит ко мне, следит, как я делю лепешку и мясо на две равные части. Одну отдаю ему. Он, как тигр, набрасывается на кусок, мгновенно проглатывает"

 - Ну и дурень же ты, Загря, слопал без удовольствия!

 В стланиках послышался шорох. Засунув недоеденный кусок в карман, хватаю карабин, Загря поднимается, громко тянет носом воздух. А шорох ближе.

 Крайний куст вдруг качнулся, раздвоился, и из темной глубины зарослей высунулся ствол берданы, затем показалась голова Ильи.

 Он окидывает спокойным взглядом поляну, чуточку задерживается на костре, уже развалившемся на угли, и, увидев меня с карабином в руках, смотрит, точно впервые встретились. Из-за его спины появляется голова Карарбаха с копной нечесаных волос.

 Илья пропускает вперед Карарбаха, недружелюбно косится на меня.

 - Где люди? - спрашиваю его.

 - Там. - Он кивает головой в сторону, откуда давно доносится стук топора. - Елизара тащили в тайгу, могилку делают. Цыбин говорил, тебе скоро надо идти туда.

 В голосе каюра по-прежнему неприкрытая враждебность. Видно, никогда этот вольный и доверчивый житель леса не переживет обиды и не простит жестокости людей.

 - Сейчас пойдем, - и я вскидываю на плечи котомку, привязываю к поясу Загрю. Только теперь заметил, какой у нас с ним жалкий вид!

 Карарбах разгребает посохом тлеющие угли, вытаскивает наружу медвежий череп и кости.

 - Зачем сожгли медведя? - спрашиваю Илью.

 - Старик сказал: не надо оставлять амакану пищу. Когда он сытый, все равно что люди, много спит, его не увидишь, а когда голодный - туда-сюда ходит, везде след оставляет, можно скоро найти его, - поясняет Илья. - Карарбах хочет посмотреть место, где амакан убил Елизара.

 Появляется Тешка. Он принес чайник воды и полную чашку спелой голубики.

 - Я мало-мало чай пью, потом ходить буду туда, - он показал рукой в сторону, откуда слышался стук топора.

 - Хорошо.

 Мы все покидаем поляну. Впереди идет старик. Он ведет нас по волоку, где несколько дней назад медведь тащил Елизара. Лицо проводника спокойно, как застывший базальт. В руках у него бердана.

 По его поведению ни за что не подумаешь, что он совершенно глухой. Я серьезно начинаю верить, что у старика развито какое-то неизвестное нам чувство, позволяющее ему ощущать невидимый глазу мир.

 Идем густым стлаником. Небо не разъяснивается, повисает над нагорьем серыми взлохмаченными тучами. Но осень становится все щедрее на цветы. Сегодня, в отличие от вчерашнего, она по-новому украсила землю, все золотистее делаются ее бесконечно разнообразные краски. Киноварью забрызгала склоны Ямбуя, лазурью залила озера, а от подножья гольца до самого края равнины положила густой, тяжелый пурпур. Прошила его тончайшими голубыми ручейками. И какими бы ты заботами ни был обременен, не можешь оставаться равнодушным к этой чарующей картине увядания природы.