Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая

был?

– Отец Кронид, – стала припоминать баба Параскева. – А прежде него отец Пеон… вроде отец Феогний… или Феогност, это уж я не помню.

– Они разумели по-гречески? – спросил Воята с таким выражением, будто спрашивал, умели ли они летать.

Откуда здесь, в Сумежье, таким умельцам взяться? В Новгороде-то по-гречески не всякий протопоп в соборе знает. Сам он выучился, на спор с братом Кириком, по-гречески читать, но языка не знал и прочитанного не понимал.

Не могли иереи сумежские читать по-гречески. Значит, если и держали Псалтирь в церкви, то только ради уважения к святой книге, а псалмы пели по памяти.

Воята осторожно погладил крышку. Знал ли по-гречески сам старец Панфирий или просто не сыскал себе другой книги – писанной по-славянски? Значит, те надписи, что сделал он сам, и есть единственные в книге записи на славянском языке. Воята ещё раз осмотрел эту страницу. Если приглядеться, то видно, что раньше там были иные речи записаны, а потом соскоблены. Сам ли Панфирий освободил место для записи того, что лежало на душе, или получил книгу в таком виде из какой-то корсуньской церкви? Уж не узнать.

Но мать Агния прочла начало первого псалма! Или она так над ним подшутила? Воята вспомнил, как она посмотрела на него при этом – глаза её улыбались.

Потому и отдала дорогую книгу так легко – знала, что в Усть-Хвойском монастыре её читать некому?

– Но что же это выходит, – Воята снова посмотрел на бабу Параскеву, – тот бес, что за книгой приходил, по-гречески читает?

– Бес? – Та широко раскрыла глаза. – Читает? По-гречески? Это что же – греческий бес?

– Вель… Вельзаул… – припомнил Воята имя беса, что явился к святому Никите в ангельском облике. – Дело-то было в Греческом царстве где-то, стало быть, и бес там греческий.

– Бесу-то греческому зачем эта книга – не будет же сам псалмы распевать!

Вояте этот оборот, впрочем, восхищаться Псалтирью не мешал. Зная всё наизусть, он мог просто любоваться красивым письмом, яркими росписями страниц, золотыми буквицами, а слова текли в памяти сами собой.

Может, и не отдавать её отцу Касьяну? Он-то уж точно ни одной греческой буквы отродясь не видал, что ему в ней? Но эти мысли были внушены уж верно каким-то мелким бесом, и Воята гнал их прочь. Хотя расставаться с книгой было так жалко, будто это была царевна, спасённая им от Кощея в густом лесу. Такая же красивая, вся в золоте…

* * *

Отец Касьян вернулся на три дня позже Вояты, ещё более хмурый и неразговорчивый, чем обычно. Докучать ему рассказом о своих приключениях Воята не стал, только показал, где лежит привезённое из Иномеля, и на этом отец Касьян кивком его отпустил. Обмолвился, что в Навях захворал – видно, простыл по дороге через поля, – и пришлось отлежаться. Но и сейчас он ещё был не в полном здравии, и старая Ираида прихромала к бабе Параскеве за какими-то особыми целебными травками. Воята, парень здоровый, сам в зельях и кореньях не нуждался, но не раз видел, как к его хозяйке с той же целью прибегают и другие сумежские бабы. Успеется ещё рассказать про Псалтирь, утешал себя Воята, когда отец Касьян поправится.

Близились Никольщины, давая о себе знать необычной суетой хозяек, молодёжи и даже мужиков. Как рассказала баба Параскева, зимние Николины дни в этом краю считают главным праздником, даже более почитаемым, чем Рождество Христово. Мужики и бабы сновали из одной избы в другу, обсуждая будущее пиршество. По обычаю, на Николины дни справляли братчины и резали бычка, совместно для этого выкормленного – летом он ходил со стадом, а сейчас стоял в хлеву у старосты Арсентия. Заранее по дворам был собран ячмень и сварено пиво, ждавшее своего часа в погребах.

Накануне праздника, вечером, Саввина дня выйдя поколоть дрова, Воята увидел, как в ворота погоста въезжает некий всадник на светло-сером коне. Шёл снег, мелкий и частый, и сквозь его сеть всадник казался призраком. Воята в изумлении опустил колун и шагнул навстречу удивительному гостю. От снега тот сам был весь бел, как и конь, и выглядел истинным гостем с того света. Даже потянуло перекреститься, но Воята сделал несколько шагов к воротам и вгляделся.

Белый всадник приветливо помахал ему рукой:

– Помогай Бог!

Голос показался знакомым, и Воята пошёл навстречу.

– Бывай здоров… Миколка! Да это ты!

– Признал дружка!

– Чего ты здесь?

– А на Никольщины к родне. Не одному же на святой праздник мне куковать, а тут и брат Савва, и сестра Варвара – я ж говорил тебе. Запамятовал?

Может, и говорил, но в тот вечер, что Воята провёл в гостях у Миколки, сразу после встречи с ведунцом, он не очень вслушивался в разговор хозяина, пока речь не зашла о Страхоте.

– А чей конь такой добрый?

В Миколкином хозяйстве Воята из живности не приметил ничего крупнее козы.

– В Мурашах мне Семята одолжил. Не то волки съедят по дороге! – хмыкнул Миколка. – Я к тебе ещё загляну! Для тебя подарочек имеется.

Он помахал рукой и направился к дальним избам, где жил старик Савва – раньше Воята не знал, что он Миколкин брат.

Подарочек? Воята недоверчиво хмыкнул. Что Миколка может ему подарить? Кулёк грибов сушёных?

Услышав о госте, баба Параскева засуетилась, выбирая, чего подать на стол из приготовленного на завтра. Миколка объявился, когда совсем стемнело; его уже кормили и поили у родни, но баба Параскева тоже усадила его за стол, и отказываться он не стал. Воята тем временем рассказал ему о Псалтири: как он её добыл и что в ней нашёл. Умолчал только о своей встрече с отцом Ефросином и о том унынии, в которое эта беседа его было повергла.

И сам подумал: почему я не хочу об этом рассказывать? Потому что опять… надеюсь найти путь, в котором у старца в келлии было разуверился?

Покончив с угощением, Миколка вынул из-за пазухи лоскут, в который что-то было завязано. Вид у него при этом был самый важный и загадочный.

– Вот что прислали тебе… с благословением.

– Это от кого? – Воята хотел взять лоскут, но Миколка не дал.

– Чем-то угодил ты матушке нашей Агнии. Она хоть ко всем ласкова, а для тебя сама списала некое чудо…

– Списала чудо?

– Из жития, сказала, святого мученика Никиты.

– Никиты? – Воята снова вспомнил беседу с отцом Ефросином и Никитину молитву, которую тот заставил его заучить.

– Сказала, для тебя важное, для дела, о коем ты спрашивал. Сказала,