Упущенный шанс - Любен Дилов

Почувствовав, как налились силой его по-интеллигентски хилые мускулы, и испытывая от этого восторг, он едва сдерживался, чтобы не вскочить: Позвольте, в таком случае, принести мой самый любимый бокал, а потом…

Что будет потом, он не знал, но на него накатила волна радости, а потом, наверное, станет еще забавнее. Да, из-за этих ямочек и заварилась вся эта каша.

Блондинки с ямочками они не нашли, вот и прислали эту брюнетку, ведь он сам настаивал на ямочках, подчеркивал это. Впрочем, посланная ими особа тоже была хороша, пока приходилось с этим согласиться.

Конечно, она несет чепуху, ее речь полна избитых клише, наверное, ей приказано держаться именно так, ведь известно, что во все времена влюбленные говорили друг другу милые глупости.

Поскольку у него никогда не было любимой посуды, он вернулся с первым попавшимся ему на глаза бокалом, в котором небрежно торчал цветок, и остановился, ожидая услышать очередной комплимент. Он не обманулся в своих ожиданиях.

— О, как вы его несете! Словно собираетесь положить на алтарь драгоценную жертву! — воскликнула гостья.

Теперь даже такие выспренные архаичные, словно специально для него подобранные, фразы не могли испортить ему настроения. Теперь он по-настоящему увлекся игрой, подогреваемый любопытством, над которым почти перестал иронизировать. Он поставил бокал с цветком на колени женщины, низко склонился перед ней.

— Вот это и будет наш алтарь!

— Не заставляйте меня краснеть! Прошу вас! — прошептала Миранда и с трогательным смущением робко уперлась руками в его плечи, как будто собираясь оттолкнуть. Но, разумеется, ничего подобного она не сделала.

— Разве богине пристало краснеть? — воскликнул он, продвигая бокал вверх и пытаясь отвоевать еще одну позицию.

— Да, если ей трудно устоять перед соблазном… — все так же шепотом ответила Миранда.

Oн в очередной раз изумился. Никаких ямочек и в помине не было на ее холодном, надменном лице — лице античной богини, изваянном из темного мрамора. И выражение этого лица никак не вязалось с только что сделанным признанием. Только в темных глазах вспыхивали веселые огоньки — в полном соответствии с модной тенденцией сезона.

— Могу я вас поцеловать? — спросил он, понимая, что без разрешения не посмеет прикоснуться к этому прекрасному лицу.

— Если не побоитесь… Потому что… я немного боюсь.

О, она намекает на любовный трепет. Он должен был признать — гостья отлично справлялась со своей ролью.

Он попытался найти ее губы, но его остановил страстный шепот Миранды:

— Прошу вас, не будьте со мной грубым… Я хочу, чтобы вы были ласковы со мной…

Конечно, он имел право ответить: «Я буду вести себя так, как мне заблагорассудится, ведь именно за это я и платил!» или пошутить: «Не бойся, ты ведь не хрустальная!», но вместо этого он осторожно, благоговейно охватил ее лицо ладонями и поцеловал сначала в обе щеки, с которых таинственным образом куда-то подевались ямочки. И ямочки, вернувшись на свое место, затрепетали, подобно лепесткам цветка.

Губы ее были теплыми и мягкими. Когда, чувствуя пьянящее головокружение, он оторвался от них, до него донесся шепот:

— Милый, иди ко мне, подними меня на руки и отнеси в благословенную страну блаженства…

Будучи болезненно чувствительным к слову, он никогда бы не простил той, другой Миранде такой напыщенности слога, но этой Миранде он мог бы чистосердечно признаться, что каждое ее слово отзывается в его душе звоном свадебных колоколов. Похоже, он где-то встречал такое выражение. Впрочем, ирония теперь была неуместна. Он принялся осыпать все ее лицо поцелуями, попутно зарегистрировав сознанием внезапно открывшуюся ему маленькую родинку под аккуратным ушком — бледную, забытую им родинку, специально заказанную к этому случаю. Он поцеловал ее долгим, признательным поцелуем.

Потом бокал с жертвенным цветком полетел на пол, а алтарь был перемещен на розовый диван. Прекрасный алтарь из безукоризненно гладкого темного мрамора, с двумя куполами средней величины, украшенными двумя тонкими голубоватыми полосками вен. При виде такой красоты хочется или преклонить колени, или слиться с ней в экстазе. Он сделал и то, и другое.

Потом из глубины алтаря до него донесся горячий взволнованный шепот: «Милый мой, любимый…! Мой дорогой…» Постепенно шепот усиливался и наконец вылился в потрясающий каждого мужчину крик боли и сладкого блаженства. Из-под опущенных ресниц брызнули жаркие слезы, собиравшиеся в ямочках и блестевшие, как алмазы.

— Ты плачешь? — изумленно спросил он, так как никогда не видел плачущих представительниц сверхгуманного общества.

— Это было нечеловеческое наслаждение, — прошептала женщина мокрыми от слез губами. — Неземное наслаждение… О, милый, милый, что ты со мною сделал…

В порыве страсти она прижала его к своей груди, и, блаженствуя в ее объятиях, он подумал, что ничего подобного ему не приходилось испытывать ни с одной женщиной.

Она нежно отстранила его, видимо, вспомнив о каких-то своих женских делах.

— Прости, мне нужно встать.

Он послушно отпустил ее и с восторгом стал любоваться красотой гибкого тела, каждое движение которого было исполнено утонченной грации, и спокойно лежал до тех пор, пока не понял, что женщина одевается.

Процедура эта, представленная в виде прекрасного балетного этюда, показалась ему удивительно короткой.

— Но куда же ты? — потрясение воскликнул он, понимая, что она собралась уходить по тому, как она стала приводить в порядок прическу.

— Я не могу больше оставаться у тебя, дорогой…

Приблизившись к нему, она сжала в ладонях его лицо и стала осыпать поцелуями губы, нос, щеки. При этом она нежно шептала:

— Дорогой мой, любимый… Мы ведь еще встретимся, правда?

Губы ее подрагивали, в глазах стояли слезы.

— Конечно, встретимся, завтра же! А еще лучше — сегодня, через час! Какой у тебя код? — пылко заговорил он, стараясь заглушить внутренний голос, бесцеремонно пытавшийся внушить ему, что его попросту надувают, деньги уплачены за два часа, а они еще не прошли, и он поморщился от того, что не может посмотреть на часы, потому что это обидело бы женщину, а в голове мелькнули мысли о том, что торговаться неудобно и что в таких бурных любовных утехах время и впрямь может пролететь незаметно.

— Я ведь твой идеал, милый, — проворковала женщина ему прямо в ухо, потому что была почти одного с ним роста. — Придуманный тобой и потому только твоя, навсегда твоя…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});