Большая реставрация обеда - Иржи Грошек

– Обойдусь, – отзывался я.

– Отрицательные факторы благоприятно сказываются на творчестве! – намекали они, не переставая барабанить. – Такие как – шум, критика, голод, нищета и инвалидность!

– Спасибо за поддержку, – благодарил я, а сам был мысленно далеко отсюда…

Автобиография

Город Биш. 1958–2002 гг.

Я не учился ни геометрии, ни критике, вообще никакой чепухе, но умею читать [надгробные] надписи и вычислять проценты в деньгах и в весе. [ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ТРИМАЛХИОН МЕЦЕНАТИАН. ОН МОГ БЫ УКРАСИТЬ СОБОЙ ЛЮБУЮ ДЕКУРИЮ РИМА, НО НЕ ПОЖЕЛАЛ. БЛАГОЧЕСТИВЫЙ, МУДРЫЙ, ВЕРНЫЙ, ОН ВЫШЕЛ ИЗ МАЛЕНЬКИХ ЛЮДЕЙ, ОСТАВИЛ ТРИДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ СЕСТЕРЦИЕВ И НИКОГДА НЕ СЛУШАЛ НИ ОДНОГО ФИЛОСОФА. БУДЬ ЗДРАВ И ТЫ ТАКЖЕ.]

Петроний Арбитр. Сатирикон

Вначале я родился. И в шесть лет уже бойко зыркал из полуподвала, где размещалось книгохранилище города Биш. «Мама! Папа! Где вы?! Где вы?!» Я не был сиротой, а просто с удовольствием жил у бабушки. То есть успешно скрывался от идиотизма, который стремились привить мне путем воспитания. «Что могут дать родители, кроме сомнительных генов?! – раздумывал я. – И почему им не приходит в голову воспользоваться контрацептивами? А человек после этого борется с наследственной патологией всю свою жизнь!»

Книгохранилище в городе Биш имело жуткую репутацию. Во-первых, все были уверены, что там обитает привидение и разгуливает со свечкой в длинной ночной рубахе. Поэтому, завидя здание городской библиотеки, где находилось книгохранилище, все стремительно переходили на другую сторону улицы, что, безусловно, сказывалось на посещаемости этого «проклятого» места. «Прекрати бродить по ночам, – сетовала бабушка на мой образ жизни, – всех постоянных читателей распугал…» – «А как же Мошка?» – припоминал я. «Он – сумасшедший, – возражала бабушка, – а посему погоды не делает!» Йоган Мошка имел читательский билет под номером два, являлся действительным городским сумасшедшим и служил звонарем в церкви. Он интересовался только специфическими книгами «про девочек». Например, «Марыся и три медведя», «Белыся и семь гномов», «Алыся в Зазеркалье» и так далее… Читательским билетом номер один обладал я. Чем вызывал восхищение у Йогана Мошки, который думал, что по церковной иерархии я важнее архиепископа…

Во-вторых, жители города Биш верили в «черную вдову», которую заживо замуровали в нашем книгохранилище. И, как гласила народная молва, «черная вдова» время от времени испускала леденящие душу звуки и взывала к бывшему мужу: «Йииииржи! Йииииржи! Йииииржи!» После чего две недели в городе Биш никто не хотел жениться. «Пойди накорми поросенка, – говорила тогда моя бабушка, – слышишь, как развизжался?!» Этот свиной бифштекс по кличке Зубарик провалился у нас в погреб и никак не хотел вылезать обратно. Потому что через месяц уже не проходил в дырку. А зарезать его не представлялось возможным и приходилось кормить.

В-третьих, о чем перешептывались в городе Биш, нашу библиотеку посещал антихрист. Во всяком случае из окна музыкальной школы видели, как однажды ночью, во время дождя, антихрист залетел в помещение книгохранилища прямо на огненной колеснице и через две минуты выскочил обратно словно ошпаренный! «Во как!» – отмечали жители скорость, с которой антихрист покинул городское книгохранилище. А на самом же деле это была шаровая молния, которая едва нас не подпалила. И мы с бабушкой сильно рисковали, ведь никакая пожарная команда не отважилась бы войти в книгохранилище в темное время суток.

В шесть с половиной лет я вынужден был отправиться в школу и долгое время придуривался, читая вслух по складам. Дабы никто не догадался, что библиотечное привидение давно изучило Ги де Мопассана, «лишенного иллюзорности при описании чувств…». Однако в шесть с половиной лет я видел из полуподвала больше женских трусов, чем Ги де Мопассан за всю свою жизнь, что, собственно, никак не сказалось на моей иллюзорности, а только выработалась манера задирать на дамах юбки при близком знакомстве.

«А скажи-ка, Мошка, – спрашивал я, – чем же Марыся отличается от Белыси?» – «Если не вдаваться в подробности, – важничал Мошка, перелистывая свои книги, – то надо обобщать!» – «Валяй!» – разрешал я. «Марыси ходят гуськом, – обобщал Мошка, – на довольно далекие расстояния, подтверждая тем самым американскую мудрость, что у семи гномов – Белыся без глаза». – «Ну, ты и начитался!» – удивлялся я. «Так точно! – Мошка по-военному отдавал честь и раскрывал страшную церковную тайну. – У нас батюшка-то – партийный!» Каким образом этот батюшка стал членом коммунистической партии – Мошка не уточнял.

И в какой-то момент меня стали одолевать разногласия между органами и чувствами. То есть при осязании мною нередко овладевал страх, а при обонянии нашего поросенка – странная печаль. Всё относительно книгохранилища мне виделось потусторонним, и, выходя на улицу, я боялся навсегда потерять гравитацию и улететь к чертовой матери. Тем более что мои опасения подтверждались картинами Марка Шагала про то, как евреи порхают над странной местностью и никак не могут определиться. Я не был евреем, и город Биш – не земля обетованная. Тогда откуда такое необъективное восприятие реальности?!

Неестественное ощущение отчего дома меня абсолютно не радовало. Когда висишь вверх тормашками и все время рискуешь расквасить морду о свою же малую родину. Поэтому я загружался лозунгами для большего тяготения к отчизне: «Партия – наш рулевой!», «Все мы сгинем, а дело еще поживет!» – и опускался на землю, вроде как остальные люди. Работал, служил, защищал, поглаживал, то есть любил свою малую родину, где находились книгохранилище, бабушка и тополь, который я посадил под окнами книгохранилища. А вот с остальной родиной у меня возникали проблемы. Она была слишком большая для любви и совершала поступки выше моего понимания. Я просто думал, что главная родина не пропадет и не заплачет, если придется ее покинуть. Потому что, по всем приметам, у главной родины были свои сволочные дети, которые о ней заботились и наслаждались взаимностью. А ваш покорный слуга, наверное, уродился бастардом и не мог унаследовать дело, к которому не питал ни малейших родственных чувств.

Но главная родина меня не отпускала, скорее всего из вредности. «Заведите себе волнистых попугайчиков!» – нередко предлагал я. Однако такой равноценный обмен по какой-то причине не устраивал главную родину. Она лицемерно корчила из себя мать-героиню и сообщала соседкам, что в дружной семье уродов живется всем хорошо – и родным, и неродным детям. Воспитанные ребята, выйдя из дома, должны были встать посреди двора и показательно помахать маме ручкой, чтобы все видели – как горячо они любят свою героиню. «Я, такой-то сякой-то, в трезвом уме и светлой памяти перед лицом своих товарищей торжественно клянусь!» Тогда главная родина высунет из окна свою морду, помашет в ответ и улыбнется со всех плакатов. Но мне почему-то не нравилось искусственно возбуждать свои чувства, да посреди двора, и поэтому я сидел дома, чтоб не позорить свою главную родину перед соседками…

– Вы знаете, почему помидор красный?!

– Он воплощает в себе чувство долга.

– Кто?! Помидор?!

– Нет. Чувство долга воплощает в себе цвет помидора.

– Почему?

– Потому, что он частичка красного знамени.

– Кто?! Помидор?!

– Ваша мамаша!

– Прекратите истерику! Ответ неправильный!

– Тогда мой ответ – помидор!

– Что «помидор»?

– Все – «помидор»!

– Ну, хорошо… А что вы думаете о зеленом цвете?

– Он воплощает в себе незрелые помидоры!

– Приходите, когда созреете…

И компетентные органы не выпускали меня за пределы родины с такими неадекватными чувствами. «Вы знаете, почему помидор красный?! Вы знаете, почему помидор красный?! Вы хотите об этом поговорить?!» Органы говорили, что за границей другие органы, среди которых нет сердца. Вначале они поиграют на моих чувствах, а потом дадут тридцать долларов. На эти деньги можно купить жевательную резинку и сдохнуть под забором! «Ты хочешь продать свою родину за бубли-гум?!» – интересовались органы, особенно напирая на «тридцать долларов». И скорее всего органы ждали от меня благодарности, что я появился на свет при их непосредственном участии, но чувства пели другое, и я не испытывал благодарности к органам.

«Come together! Right now! Over me!»[28] – пели чувства, а я аккомпанировал им на ударной установке – «Ффшшших! Бум, бум, бууум! Ффшшших! Бум, бум, бууум!», рискуя получить медицинскую справку, как у Йогана Мошки. Ведь, находясь между органами и чувствами, ты болтаешься, как неизвестный предмет в проруби, а компетентные органы умели мастерски находить синонимы такому времяпрепровождению. Можете назвать это космополитизмом, а у меня язык не поворачивается… Я просто отъехал всеми чувствами за границу, а телом остался на исторической родине. «Come together!» И стал называть себя Йиржи Геллером втайне от компетентных органов.