История цивилизации в Европе - Франсуа Гизо

Все эти препятствия становятся заметными уже в V веке, при самом зарождении великой попытки, рассматриваемой нами. Однако они не помешали продолжению ее, не помешали даже успеху ее в течение нескольких веков. Наиболее знаменательным ее моментом, решительным ее кризисом было правление Григория VII в конце XII века. Мы уже видели, что преобладающею идеею этого великого человека было подчинение всего мира духовенству, духовенства – папской власти, Европы – обширной благоустроенной теократии. В стремлении своем к этой цели, Григорий VII, по моему мнению и насколько можно судить о столь отдаленных событиях, сделал две ошибки: одну – как теоретик, другую – как революционер. Первая состояла в том, что он громогласно объявил о своем плане, систематически изложил свои убеждения о свойствах и правах духовной власти и заранее, с железною логикою, извлек из них самые отдаленные заключения. Таким образом, не обеспечив еще за собою средств к победе, он грозил нападением всем светским государям Европы. В делах человеческих успех не достигается таким самовластным образом действий. Кроме того, Григорий VII впал в ошибку, свойственную всем революционерам: он пытался сделать более, нежели мог исполнить, он не хотел принять возможное за меру и предел своих усилий. Чтобы ускорить торжество своих идей, он вступил в борьбу с империею, со всеми государями, даже с духовенством. Он не отказался ни от одного вывода из своей теории, не пощадил ничьих интересов; он громогласно объявил, что хочет властвовать и над царствами, и над умами, и таким образом восстановил против себя, с одной стороны, все светские власти, устрашенные неминуемою опасностью, с другой – свободных мыслителей, которые начинали появляться и уже чуждались тирании, тяготевшей над мыслью. Вообще, Григорий VII больше повредил, нежели помог осуществлению им задуманного предприятия.

Однако предприятие это продолжалось еще, и без успеха, в течение всего XII и до половины XIII века. Это время величайшего могущества церкви. Не думаю, чтобы она в это время сделала значительный шаг вперед. До конца правления Иннокентия III, она более пользовалась своею славою и могуществом, нежели расширяла их. В минуту наибольшего, по-видимому, успеха своего, в большей части Европы обнаруживается против нее народная реакция. На юге Франции появляется ересь альбигойцев, распространившаяся на целое общество, обширное и сильное. Около того же времени на севере, во Фландрии, также зарождаются подобные идеи и желания. Несколько позже в Англии могущество церкви с большею энергиею подрывается Виклефом, основателем секты, которой не суждено было погибнуть. На этот путь вслед за народами вскоре вступают и государи. В начале XIII века могущественнейшие и искуснейшие европейские государи – императоры Гогенштауфенского дома – погибают в борьбе с папскою властью; но еще ранее конца того же столетия Людовик Святой, благочестивейший из королей, объявляет независимость светской власти и обнародывает первую прагматическую санкцию, послужившую основанием всех прочих. В начале XIV века завязывается спор между Филиппом Красивым и Бонифацием VIII; столь же непокорным Риму является и король Английский Эдуард I.

Попытка теократической организации очевидно не удалась; с тех пор церковь принимает оборонительное положение; она уже не надеется покорить Европу и заботится единственно об удержании прежних приобретений своих. Эмансипация светского европейского общества относится к концу XIII века; с этого времени церковь перестает стремиться к преобладанию над ним. Она еще раньше отказалась от этого стремления к той сфере, где, по-видимому, должна была иметь наибольший успех. В самом центре церкви, вокруг ее престола, в Италии, теократия давно уже потерпела окончательную неудачу и уступила место совершенно другой системе – той демократической организации, тип которой мы видим в итальянских республиках, и которая играла в Европе столь блестящую роль между XI и XVI веками.

Вы помните сказанное мною об истории городских общин и о способе образования их. В Италии они развились раньше и были могущественнее, нежели в других странах; города Италии были гораздо многочисленнее и богаче, чем города Галлии, Англии, Испании; римское муниципальное устройство сохранило в ней более жизни и правильности. Итальянские поля не представляли удобного места жительства для новых завоевателей. Они повсюду были обработаны, высушены, возделаны; они не были покрыты лесами; варвары не могли предаваться там охоте в обширных размерах, не могли вести той жизни, какую вели в Германии. Притом часть итальянской территории вовсе не принадлежала им. Южная Италия, Рим и окрестности его, Равенна – по-прежнему зависели от греческих императоров. Благодаря отдалению государя и превратностям войны, в этой части Италии весьма рано утвердилось и развилось республиканское устройство. И не только Италия не вся принадлежала варварам, но самые варвары, завоевавшие ее, не остались спокойными и окончательными ее владельцами. Остготы были разбиты и уничтожены Велизарием и Нарциссом. Не лучше утвердилось и Лангобардское королевство: оно было разрушено франками, и хотя Пипин и Карл Великий и пощадили лангобардское народонаселение, но они поняли, что для борьбы с недавно побежденными лангобардами необходимо соединиться с коренными жителями Италии. Итак, в противоположность прочим странам Европы, варвары не были исключительными, мирными владельцами итальянской территории, итальянского общества. Вот отчего по ту сторону Альп феодальные владельцы были слабы, малочисленны, без всякой связи между собою. Перевес по-прежнему остался за городами, не переходя к обитателям сел, как это случилось, например, в Галлии. Когда такое положение дел обнаружилось с полною ясностью, то большая часть феодальных владельцев добровольно или в силу необходимости оставили сельскую жизнь и переселились в города. Варвары-дворяне сделались горожанами. Понятно, какую силу, какое превосходство, благодаря одному этому факту, приобрели итальянские города над другими городскими общинами Европы. В последних, как мы уже имели случай заметить, население отличалось своею униженностью и робостью. Жителей их мы сравнили с вольноотпущенниками, с трудом сопротивляющимися постоянно угрожающему им господину. Судьба итальянских горожан была другая; здесь в одних и тех же стенах смешались и победители, и побежденные: города не имели надобности защищаться от соседних владельцев; городские жители, по крайней мере большая часть их, была искони свободными гражданами, отстаивавшими свою независимость против чужеземных, отдаленных государей – то против франкских королей, то против германских императоров. Отсюда это огромное и раннее превосходство итальянских городов; в то время как в других странах с величайшим трудом образовались жалкие общины, здесь развились и утвердились республики, государства. Вот чем объясняется успех попытки республиканской организации в этой части Европы. Республика здесь издавна обуздала феодальный элемент и сделалась господствовавшей формой общества. Но по самому свойству своему, она не могла не утвердиться, не распространиться в нем: она заключала в себе весьма мало зародышей усовершенствования, составляющих необходимое условие развития и прочности.

Всматриваясь в историю итальянских республик от X до XV века, нельзя не обратить внимание на два факта, по-видимому, противоречащие друг другу, но тем не менее бесспорные. Мы видим удивительное развитие отваги, деятельности, гения – развитие, влекущее за собою значительную степень благосостояния; мы замечаем движение и свободу, которых недостает остальной Европе. Но спросим себя, какова была действительная судьба жителей, как проходила их жизнь, сколько счастья выпадало на их долю? Тогда представляется нам совершенно другое зрелище. Нет, быть может, истории более печальной, более мрачной; нет, быть может, страны, в которой жизнь людей подвергалась таким бурям, таким печальным случайностям, в которой было бы больше раздоров, преступлений, несчастий. В то же время нас поражает и другой факт: в политическом устройстве большей части этих республик свобода постепенно уменьшается. Недостаток безопасности так чувствителен, что партии неизбежно должны искать убежища в менее бурной, менее демократической системе, нежели та, при которой возникло государство. Возьмите историю Флоренции, Венеции, Генуи, Милана, Пизы, – везде вы увидите, что общий ход событий не только не развивал свободу, не расширял сферу политических учреждений, но, напротив того, клонился к стеснению их, к сосредоточению власти в руках меньшинства. Одним словом, этим столь энергичным, блестящим, богатым республикам не доставало двух необходимых благ: безопасности – первого условия общественного быта – и усовершенствования политических учреждений.