Прозябая на клочке земли - Филип Дик

— Почему это убило бы их? — продолжала недоумевать Лиз. — Неужели они бы не пережили? Разве это настолько плохо… по сравнению с чем-нибудь другим?

— Позавидуют, — пробормотал он.

Она поцеловала его.

«Ты не прав, — мысленно размышляла Лиз. — Я тебя люблю, но ты не понимаешь. С чего бы им завидовать? Мужчины такие странные. Гуляют с девушкой и подают другим мужикам сигналы. Эй, ребята, гляньте, кого я трахаю. Знаю я вас. — Она еще крепче обняла его. — Ну, может быть, кто-то из них тебе и завидует, те, у кого этого какое-то время не было. А что остальные? Я про них думаю. Про мистера Шарпа, мистера Дэниелса и миссис Фелтон.

Они стояли бы с разинутыми ртами, потому что чувствовали бы, как теряют силы, — думала она. — Выдыхаются с каждой секундой и не знают, что с этим делать. А я вот так, не старею. Пока я лежу тут, а он во мне, я не теряю силы, не угасаю. Я никуда не стремлюсь. Я — это просто я. Покуда мне этого хочется. Покуда я могу быть с ним».

— Это вера такая. Ты с этим согласен? — вслух спросила Лиз.

Он уже почти уснул.

— С чем?..

— Что пока занимаешься сексом, не стареешь.

Пошевелившись, он сказал:

— Никогда такого не слышал.

Он приподнялся, сдвинулся в сторону и, высвободившись, лег лицом к ее шее, положив руку ей на живот.

— Знаешь, почему она меня ненавидит? — спросила она и подумала: «Да потому, что я здесь». — Потому что не может иначе. Я бы ее тоже ненавидела. Я ее не обвиняю. Этим можно заниматься только с одним человеком. Разве не так? Если ты здесь, со мной, то ты не с ней, ты ее вычеркнул. Я забрала тебя целиком. И я хочу этого. Именно к этому я и стремилась с самого начала.

«Что Вирджиния получит обратно? — думала она. — Что я оставлю, когда все кончится? Что за существо, дрожа, вернется домой, слабой рукой откроет дверь? Вымотанное, бесцветное. Я все из него высосала. Он излил себя в меня. Я чувствовала его. Он кончил в меня всем, чем он является и что у него есть. Влажной жизнью, облаченной в кожу. Настоящей жизнью. Есть это маленькое местечко, этакое несовершенство, откуда она может выйти наружу. И если знать, как это делается — а я знаю, — можно взять ее себе. В том случае, если все пойдет хорошо, твой любимый сделает последний рывок. И ты узнаешь об этом в тот же момент, когда и он поймет, что с ним: он уже знает, что кончает, и не может остановиться, он не властен над этим. Он покидает себя, свое тело и пытается вернуться, но не может. Тогда ты знаешь: он твой. Ты его получила.

С чего он взял, что у него что-то осталось? Что у него есть? А ну-ка, покажи. Только что он просто кое-где побывал — здесь он побывал (она извлекла из коробки, стоявшей рядом с кроватью, салфетку «клинекс» и стала вытираться), а теперь снова вышел. Но я-то это взяла в себя, и оно сейчас во мне. Плевать на то, что я читала в «Британской энциклопедии», я верю, что взятое мной впитывается в меня и навсегда становится частью меня. Я чувствую это всем телом».

Она подняла кисти рук, прижала их к глазам и увидела вспышки яркого света разных цветов и форм. Везде. В каждой частице. И если кому-то знакомо это, он сразу поймет.

«Вирджиния могла бы понять сегодня ночью, как только увидела бы меня. Увидела бы цветное сияние вокруг меня».

— Ты счастлив в постели? — спросила она.

В постели у женщины, в самом безопасном месте. Мирно растянувшись.

Лиз вытерлась носовым платком.

— Липкая, — сказала она. — Она ко мне прилипнет, внутри? Не ускользнет?

Она прилипла к ней, оставалась в ней. А еще у тебя есть?

— Это все? Ты истощился, да?

Не много же ее у тебя. Что осталось, то в основном для нее. Но я хочу всю. Она моя. Она принадлежит мне, это часть меня.

— Хочу от тебя ребенка, — сказала она. — Представь, как бы это было. Я была бы хорошей матерью.

Я его мать, а не Вирджиния. Я знаю, как ею быть.

Даже если я останусь с Чиком. У меня может быть мой малыш, я могу носить его в себе, внутри себя. Растить его. Он мой. Я знала это, когда впервые увидела тебя.

— Почему так мало? — Она встала в постели на колени и положила на него руки. — Ты так хочешь?

— Нет, — пробормотал он.

Спи. Спи тут, в моей постели, а не в ее. А я возьму тебя, когда ты будешь спать. Буду за тебя держаться. Что ты принес для меня?

— Я люблю тебя, — сказала она.

И обхватила его руками, вдавила себя в него. А потом села на кровати, отодвинувшись. Затем слезла с кровати и встала. Я оберну тебя собой, возьму тебя, хотя бы твою маленькую частичку. Она все меньше и меньше. Ты не уйдешь. Хоть частичка эта, да останется.

— Боже, — вздохнула она.

С тобой я могла бы не останавливаться. А так можно? Вообще кто-нибудь может так? Почему мы тут, в конце концов, оказались? Каким образом нам удалось получить хоть эту малость? Никто нам этого не предлагал, никто не хочет, чтобы у нас это было. Я не должна была пускать тебя сюда, прятать тебя в себе — никогда в жизни. Мне положено стареть и умирать.

Ей представилось, как он однажды ловил рыбу и вдруг свалился в воду, пошел ко дну далеко от берега. И жил с принцессой-черепахой. Рыбак и черепаха.

Люди, которых он встречал на улице, стали другими; изменились дома; собаки, когда-то встречавшей его веселым лаем, больше не было — она сдохла, и ее закопали. Другими стали цветы, все поменяло форму, и он никого и ничего не узнавал — ни зерно в элеваторах, ни камни, ни муравьев на земле. Исчезли ящерицы, и высокие деревья, и болота. И остыла вода. Дело к ночи, подумал он. Вода стала холодной и прозрачной, и он снова увидел землю и поплыл к ней, помня ее. Но все изменилось. Никто его не знал.

— Что ты ей скажешь? — спросила Лиз.

Роджер что-то пробормотал в полусне, лежа на простыне посередине кровати. Одеяло они сбросили на пол.

Ты знаешь, кто она? А ее имя? Можешь открыть рот и сказать, как ее зовут? Что бы случилось, если бы я спросила тебя сейчас? Что-нибудь исчезло бы из комнаты, как будто улетело обратно? Все стало бы разматываться и пропадать, как в фильме, прокручиваемом назад? Перья облаками взлетают из кучи и приклеиваются к индейке. Брызги уходят в воду, из которой ногами вверх поднимается человек и на огромной скорости взмывает к небу, вода собирается, опускается и выравнивается. Из ошметков возрождается лопнувший воздушный шар. Шевелится земля, и под ней что-то движется. Сквозь расселину видно, как что-то перемещается в глубине. Потом из-под земли поднимаются иссохшие дряхлые тела: садятся, встают, выходят, начинают махать руками и разговаривать. И, наконец, возвращаются в город, к тому, что когда-то покинули.

Прокричи она ее имя, и все непременно проснутся. Произнеси кто-нибудь ее имя или их имена.

Ему казалось, что дома вдоль улицы — с освещенными окнами, звуками радио и телевизоров, детишками на коврах, женщинами на кухнях — стали совсем другими. Он искал свой дом. Где-то должен быть гараж с подъездной дорожкой и розовыми кустами, растущими на решетке у парадной двери, игрушки сына, оставленные на крыльце. Дверь открыта, но это не то крыльцо. Исчез и сам дом, и гараж, и розовые кусты. Остались лишь колючки и ежевика. И сорняки, которые пропалывали, пропалывали еженедельно. По всему дворику.

Пока мы здесь, она постарела и умерла. Если я укажу на нее, она отступит. Рот ее открыт, руки подняты вверх. Губы шевелятся, но она ничего не произносит. Ни звука я не слышу, ни имени.

Дверь в дом открылась, и он вошел — все в том же костюме, туфлях и галстуке — и обнаружил внутри лишь высохшую старую каргу. Он спросил, кто она, но она не помнила.

Но это не я с ней сделала. Это произошло само собой. Я лишь лежала здесь, удерживала тебя. Я прилепила тебя к моей постели.

— Слушай, — сказала она, рухнув на кровать рядом с ним. — Давай-ка выйдем.

— Куда?

— На улицу.

Лиз слезла с кровати, схватила его за руку и потащила. Когда он встал на ноги, она повела его из спальни к двери, выходившей в сад.

Они ступили на мокрую траву, и их обдало холодным ветром. Весь двор был погружен в темноту.

— Я не хочу выходить, — сказал Роджер. — Нас могут увидеть.

— Не увидят.

Опрокинувшись на траву, она увлекла его с собой, к себе.

— Сюда, — шепнула она.

На землю, в сырость, где можно дышать. Я нахожу тебя в темноте. Она нашла его и ввела в себя, туда, где он уже был. Темно? Не теряйся. Я здесь, сказала она. Под тобой. Вокруг тебя. Чувствуешь меня со всех сторон? Ты разве не понимаешь, что это я? Он опустился на нее всем весом, вдавив в траву. Какое-то насекомое, может быть, паук, проползло по ее ноге на бедро. От травинок у нее зачесалось тело. Ей хотелось извиваться. Двигай меня всю. Я чувствую, как шевелится каждая мышца. Теперь я везде. Лиз прикоснулась к нему в темноте и стиснула его в объятиях, придавила к себе.

Слейся со мной, просила она. Кто я? Я та же, какой была всегда. Я не меняюсь. Но меняется все остальное. Я вижу, как она стареет, как ненавидит меня. Это так же верно, как то, что во мне кипит настоящая жизнь. Вирджиния, я здесь: ты найдешь меня в темноте? Найдешь. Ты узнаешь меня по запаху — так пахнет трава.