Приключения англичанина - Алексей Шельвах

Справедливости ради следует отметить, что близняшки не пытались прибегнуть к хитрости, скажем, подсыпать мне в суп какой-нибудь порошок. Нет, они признавали за мной право не отвечать на вопросы. Не то – мулаточка, которая в конце концов потеряла терпение: не сводя с меня глаз, она ударила кулаком по столу, и стол разлетелся в щепки. И тогда я вспомнил инженера-гидростроителя Карцева и сам попросил таблетку (которая показалась мне сладкой как финик).  И сразу стало мне хорошо. Во всех подробностях рассказал о себе и своем институте, охотно принял предложение стать сотрудником радиостанции «Голос Америки». И до сих пор ничуть об этом не жалею. Судите сами, работа у меня не бей лежачего: просматриваю советские газеты, подчеркивая красным карандашом все, что касается лесной промышленности, а потом язвительным тоном комментирую прочитанное в отведенные мне радиочасы. И получаю вполне прилично.

Синди зарабатывает еще больше. Синди – это, как Вы, наверное, догадались, та самая мулаточка. У нас дом, две машины и яхта, на которой мы часто путешествуем. В прошлом году, например, побывали на Кубе, посетили дом-музей Хемингуэя. Представьте, Синди от меня впервые услышала об этом писателе. На Западе вообще мало читают, а она после работы массу времени проводит в спортзале, где вместе с другими сотрудницами бегает по стенам и потолку, лбом раскалывает кирпичи, кулаком пробивает деревянный щит. Что поделаешь, в условиях жесткой конкуренции приходится постоянно подтверждать свою профпригодность. В общем, бедняжке не до развлечений. Тогда, в Мариинке, она просто выполняла задание – требовалось передать резиденту микроконтейнер с новыми инструкциями, а на балет ей было наплевать.

Ну, о чем еще написать? На родину меня нисколько не тянет, подозреваю, что ностальгия – это байка из репертуара советской пропаганды. Впрочем, даже если действительно возможна этакая напасть, я ее не боюсь. Таблеточки всегда при мне. Совсем недавно я ими пользовался, и снова помогло.

Мы гостили у друзей в Стокгольме, на обратном пути проходили поблизости от ваших территориальных вод. Ночью я поднялся на палубу выкурить сигару, и вдруг захотелось увидеть старушку «Ариадну», на которой так и не совершил ни одного плавания. Уж не знаю, что на меня нашло, но как-то незаметно для себя облачился в гидрокостюм. Машинально пристегнул баллоны, нацепил маску. В обнимку с мощнейшим подводным скутером бухнулся в черную воду и взял курс на устье Большой Невки!

Что было дальше, Вы знаете. Я ведь заметил, как Вы пасли меня в ту ночь, заметил, но не показал виду,– чувствовал, что если обернусь, то и брошусь к Вам на грудь, разрыдаюсь.

Смертельно усталый вернулся я на яхту. В каюте, не снимая гидрокостюма, слабеющими руками дотянулся до баночки с таблетками. Кровь хлестала из носу. Синди безмятежно спала, утомленная тренировками, которые не прерывает даже в отпуске.

Нет, нельзя возвращаться на пепелище! Нельзя входить в одну и ту же реку! Прощайте, дорогой мой Харон, больше никогда не увидимся!»

Закончив чтение, Тобиас положил письмо на стол и вопросительно посмотрел сначала на меня, потом на Елизавету... Слышно было, как на болоте бубукает-гугукает филин. Елизавета, простая душа, платочком вытирала слезы, – жалко было ей инженера.

А мне было жалко Тобиаса, потому что письмо подтверждало давние мои подозреия.

Спору нет, Тобиас был моложе и энергичнее прежнего владельца «Ариадны», умел обращаться с топором и пилой, располагал с некоторых пор достаточным количеством материалов, но дело-то все равно не двигалось; я не знал, когда заколдованная яхта последний раз касалась днищем воды, но в одном теперь уже не сомневался: Тобиасу следует, пока не поздно, оставить ее в покое, иначе рискует он окончить свои дни у разбитого этого корыта на берегу мрачной этой реки...

Первым нарушил молчание Николай Петрович. Собственно, как нарушил?.. заворочался на скамейке, причмокивая губами, и тут мы даже несколько обиделись за автора письма, – оказывается, старик спал! Ну не свинство ли? Впрочем, нет, не свинство, конечно, а нормальная защитная реакция престарелого совка.

Когда Николай Петрович проснулся, мы не стали пересказывать ему содержание письма, а он, похоже, и забыл о нем, ни разу впоследствии не спросил, где оно, куда подевалось. А никуда не подевалось, я спрятал его в карман, как будто чувствовал, что пригодится когда-нибудь... хотя бы для того, чтобы оживить вот это вот повествование.

*   *   *

Между тем неотвратимо близился день, когда надлежало мне согласно мобилизационному предписанию явиться на призывной пункт и с того самого дня в течение двух лет отбывать обязательную воинскую повинность.

И не мне одному! Неожиданно для всех Аккуратов не прошел по баллам в Техноложку, часто-часто хлопал глазами, крутил головой, словно пытался стряхнуть шапку-невидимку кошмара, – понятное дело, он в отличие от меня действительно готовился, сидел все лето над учебниками.

Мало того, ему и предписание-то пришло на неделю раньше, чем мне.

Отвальную устроили, разумеется, у Савушкиных. Елена и Елизавета по такому случаю съездили на лодочную станцию, нарвали там всяческих трав и приготовили изысканную закуску: салаты из болотной ряски, лебеды, заячьей капусты. Наличествовали на столе также листья мари, жареные корни лопуха, пюре из спорыша и крапивы, пирожки и пудинг с крапивой же, соленые и маринованные грибы, каковых, впрочем, Елена не разрешила Федосею даже попробовать. Ну да, она к тому времени совсем помешалась на Федосеевых почках, кормила его исключительно диетически, – уж не знаю, откуда черпала сведения о свойствах того или иного растения, может, пользовалась лечебниками, может, еще в детстве, когда вывозили ее на лето в деревню, внимала бабушкам-знахаркам... Допускаю и такую возможность, что обладала способностью инстинктивно, как кошка, различать в сонме трав целебную или просто съедобную. Что же касается Елизаветы, то знахарству переимчивая девица научилась у Николая Петровича, и в ее лице Елена нашла вполне квалифицированную помощницу.

И вот мы сидели вокруг поставленного в центре комнатушки письменного стола и поднимали разнокалиберные рюмки, стопки, фужеры, чашки, кружки и, конечно, граненые стаканы, уворованные из точек общепита или автоматов с газированной водой, и говорили Аккуратову слова утешения, мол, два года быстро пролетят, сам не заметишь, а потом одна из Генкиных девушек перебралась к Аккуратову на колени, погладила его по круглому затылку и пообещала ждать, и мы зааплодировали, а потом Федосей, бледный, с красными от творческой бессонницы глазами, прочитал новую ехидную поэму, и мне, как всегда, стало завидно...

А потом в комнатушке появилась Лидка Бернат.

Это Генка ее пригласил. «Специально для тебя»,– перегнувшись через стол, сказал он мне вполголоса, и я поперхнулся портвейном. Я не верил своим глазам, своему счастью. Боже, она и села-то рядом со мной! Впрочем, поступила она так по вполне понятной причине – никого из присутствующих, кроме Генки и меня, не знала. Но и мигом оценила расстановку сил, смекнула, что присоседиться к Генке ей не позволят – справа и слева от него позиции были заняты готовыми к бою его подружками, тогда как рядом со мной все еще оставалось какое-никакое пространство...

И сидела поначалу смирно, присматриваясь и прислушиваясь, соображала, как себя вести в незнакомой компании, но когда все, подвыпив, заговорили разом и обо всем, отважилась раз-другой прогнать что-то смешное, и получилось удачно, даже Елена и Елизавета перестали на короткое время шептаться и с удивлением взглянули на бойкую малолетку.

Что же касается меня, то лишь только я встречался с Лидкой взглядом, в глазах у меня темнело. О чем-то все же я с ней разговаривал, наливал ей в рюмку вино, убеждал попробовать «салатик» (из болотной ряски!). Вино она пригубила, а от «салатика», фыркнув, отказалась.

Вообще-то она уже скучала, уже с трудом скрывала раздражение – ну понятно, в этой компании не было ни одного свободного парня (я почему-то не в счет), даже у бесперспективного в смысле флирта Аккуратова сидела на коленях девица; к тому же, Лидка оказалась явно не готова участвовать в спорах о последней повести Василия Аксенова (и предпоследнюю-то не читала) или о польском фильме «Пепел» (не смотрела и даже не знала, что стоит посмотреть); короче, самолюбие ее было задето, и поэтому она всем назло зевнула; правда, прикрыла пухлый алый ротик пухлой белой ладошкой.

Генка насмешливо смотрел на меня через стол.

«Что же я могу сделать? – тоже глазами ответил я ему. – Это судьба».