Наследство - Кэтрин Вебб

По ночам Кэролайн и Корин часто лежали без сна и прислушивались к завывающему за окном ветру, слишком громкому, чтобы не обращать на него внимания. В одну из таких ночей муж, прижавшись к ней под одеялом, лениво чертил пальцем какие-то знаки у нее на руке, что одновременно и успокаивало, и возбуждало Кэролайн. Как дорог был ей запах его кожи, такой земной, крепкий, даже немного звериный после целого дня работы в тяжелой одежде. Кэролайн обняла Корина, ухватилась за него, как утопающий хватается за край плота, и плотно закрыла глаза. Ей казалось, что дом вот-вот оторвется от земли, подхваченный очередным бешеным порывом, и ветер унесет их неизвестно куда. Этот дом — просто иллюзия, думала она, хрупкая скорлупка между ними и бушующей стихией, он может исчезнуть, разрушиться в мгновение ока. Но пока с ней Корин, говорила она себе, пока он здесь, с ней, она наверняка, все сумеет выдержать. Казалось, муж почувствовал ее страх, потому что заговорил с ней ласково, успокаивая. Таким тоном — она сама слышала — он разговаривал с пугливыми лошадьми. Голос Корина звучал умиротворяюще и очень тихо, так что Кэролайн приходилось напрягать слух, чтобы расслышать слова за завываниями урагана. Слова звучали спокойно и ритмично, как волны, как капель, то ли наяву, то ли во сне.

— Думаю, нам бы нужно позаботиться о Белом Облаке и Энни, хоть я и понимаю, что индейцы привыкли к такой жизни, рождены для нее, что они сильнее нас. И все же не хотелось бы мне, чтобы в такую ночку, как сегодня, между мной и ветром не было ничего, кроме шкур. Хатч мне как-то рассказывал про большой падеж зимой восемьдесят седьмого, это было еще до того, как я переселился на запад. Тогда мы с тобой еще оба жили в Нью-Йорке, хоть и не были знакомы. Каждый раз, когда мне казалось, что зима уж очень сурова, каждый раз, когда я заикался о холоде, Хатч мотал головой и говорил, что это ни в какое сравнение не идет с большим, падежом. Целые стада тогда замерзали прямо там, где стояли. Загонщики скота погибали на выгонах, и их не могли найти до самой весны, пока не стаял снег и не открыл их — уже высохших. Они сидели прямо, подтянув колени к груди, в такой позе их и заставала смерть — они пытались согреться. Скотина вся отощала и ослабела, потому что лето перед этим выдалось засушливое, травы уродилось мало, им нечего было есть. Вот они и гибли прямо в гуртах. А телята погибали, еще не родившись, коровы теряли их, потому что и один рот трудно было прокормить, что уж говорить о двух. А сам Хатч лишился трех пальцев — двух на правой ноге и одного на левой. Он был в седле, когда попал в метель. Такая круговерть началась, что он едва различал уши своей лошади. Он гонял стадо с места на место, заставлял скот двигаться, чтобы не простудиться и не замерзнуть насмерть. А когда в конце дня спешился, то не чувствовал ног, не говоря уж о пальцах. Он рассказывал, что смог снять сапоги только на третий день, а ступни к тому времени распухли и почернели. Он как это увидал, так кровь и застыла в жилах. И это все правда — я сам видел, пальцев у него на ногах и впрямь не хватает. Вьюги были такие, которых ему не доводилось видеть ни раньше, ни потом. На всем протяжении от Мексики до Канады. И я вспоминаю — а может, и ты помнишь? — однажды зимой совсем пропала говядина. Ты-то тогда совсем малышкой была, а я вот помню, вообще не было говядины во всем Нью-Йорке. Наша повариха с ног сбивалась, стараясь раздобыть мяса, но ничего не могла поделать. И откуда бы ему взяться, если бедные животные лежали тут, замерзая под снегом? Так что эта буря, этот ветер — все, как говорит Хатч, сущая ерунда, моя радость. Сейчас прерия ласкова с нами, Кэролайн. И мы в тепле, разве не так? И в безопасности. А как же иначе, если мы с тобой есть друг у друга?

Так он говорил и говорил в ту бурную ночь, пока градины свинцовой дробью стучали о крышу. Кэролайн балансировала на краю сна, вслушиваясь в его слова и ощущая в своих ногах мертвенный холод, стоивший Хатчу пальцев, у нее ныло сердце от боли за погибших ковбоев, подтягивавших колени к груди где-то там, среди ветров «ласковой» прерии.

Весна 1904 года, казалось, одарила детьми всех и вся. Кобылы обзавелись голенастыми жеребятами, и те бегали за ними по пятам. Куры расхаживали по двору в сопровождении пушистых цыплят. Даже собачка, принадлежавшая чернокожему повару Руку, маленький жесткошерстный терьер, после нечаянной встречи с вудвордским бродячим псом неопределенного происхождения разродилась целым выводком тупоносых щенков. Погода снова поворачивала на тепло, дни становились длиннее. Вода больше не замерзала, не было града и пронзительных северных ветров. Озимые пшеница и сорго дали бледно-зеленые всходы, и на расхрабрившихся вишневых деревцах Кэролайн наконец появились редкие цветочки. Но сама Кэролайн, как ни старалась, не могла стряхнуть с себя ни бремени несбывшихся надежд, ни страха перед открытыми пространствами, так полюбившимися ее мужу.

Ясным воскресным вечером они сидели на веранде, после того как приглашенный странствующий проповедник провел службу для всех обитателей ранчо. Кэролайн смотрела на умиротворенное лицо мужа, слегка покачивавшегося на своем стуле, и ей казалось, что их разделяют сотни миль.

— Что ты читаешь? — наконец обратился Корин к жене, заставив ее испуганно вздрогнуть, так как ей казалось, что он дремлет, прикрыв лицо свежим номером «Вудвордского вестника». С улыбкой она приподняла книгу, чтобы видна была обложка. — Как, опять «Виргинца»? И не надоело тебе его перечитывать?

— Немного. Но это одна из моих любимых книг, так что до тех пор, пока ты не отвезешь меня в город за новыми книгами… — Кэролайн развела руками.

— Хорошо, хорошо. Отправимся в город на следующей неделе, согласна? Сразу, как только Пролеска ожеребится. Да ты ведь и сама всегда можешь съездить, если не хочешь меня ждать, а? Никто там тебя не обидит…

— Этого ты не можешь знать наверняка! Я лучше дождусь тебя, — перебила Кэролайн. Ей претила сама мысль о том, чтобы в одиночку ходить по Вудворду.

— Ну, тогда решено, — повторил Корин, снова закрываясь газетой. — А почитай-ка мне немного вслух. Хочу понять, что ж в этой книге такого особенного.

Кэролайн посмотрела на страницу, которую читала. Ничего особенного в ней нет, подумала она. Ничего, кроме героини. Молли Вуд, утонченная и цивилизованная женщина с Востока, избрала для себя такую же жизнь, обрела счастье в глуши, была способна замечать красоту там, где Кэролайн ее не видела, и понимала своего мужчину так, как Кэролайн не удавалось. Она листала страницы, как будто где-то в книге таился секрет, как будто книга могла научить ее быть счастливой, полюбить Запад, радоваться здешней жизни, стать ее частью. Но в отрывке, который она читала сейчас, речь шла о том, как Молли Вуд собирается уехать, мрачный эпизод, предшествовавший счастливому для героини концу. Потому Кэролайн заколебалась, читать ли его вслух, но потом села прямо, с ровной спиной, как ее учили, а книгу подняла высоко перед собой, чтобы голос не звучал сдавленно.

— Молли пожинала сейчас плоды нанесенного ей Виргинцем, визита. Он объявил, что скоро дождется своего часа и тогда явится за ней. Услышав о его решении, она решила бежать. То было бегство от собственного сердца. Она была не настолько уверена в себе, чтобы вновь оказаться лицом к лицу со своим могучим, неукротимым возлюбленным…

— Ну надо же, какая драма, — сонно пробормотал Корин, когда Кэролайн закончила.

Она закрыла книгу и провела пальцами по обложке, обтрепанной и помятой от постоянного чтения.

— Корин? — неуверенно окликнула Кэролайн много позже, когда солнце уже катилось к западу. — Ты спишь?

— Мммм… — последовал вялый ответ.

— Скоро я вступлю в права наследства, Корин. Я знаю, что уже упоминала об этом, но… я никогда не говорила тебе о его размерах. Это очень много денег. Мы могли бы уехать куда-нибудь, в любое место, куда только захочешь… и тебе больше не нужно было бы так много работать…

— Куда-нибудь уехать? А зачем нам куда-то уезжать? — спросил Корин.

Кэролайн прикусила губу.

— Просто здесь… мы изолированы, так далеко от города! Мы могли бы… могли бы купить дом, хотя бы в Вудворде. Я бы проводила там какое-то время… Или давай переедем поближе, перенесем все ранчо ближе к городу! Я может быть, вступила бы в женский клуб…

— О чем ты говоришь, Кэролайн? Это невозможно, я не могу перенести ранчо ближе к городу! Скоту необходимы пастбища, а все участки ближе к городу давно уже выкуплены.

— Но тебе больше не потребуется разводить скот, как ты не понимаешь? Мы богаты, у нас есть деньги — много денег! — выкрикнула она.

Корин выпрямился и сложил газету. Потом поднял взгляд на жену, и та вздрогнула, увидев страдальческое выражение его лица.

— Если бы в жизни меня интересовали только деньги, я остался бы в Нью-Йорке. Родная! Эта жизнь — все, о чем я мечтал с тех самых пор, как отец мальчишкой взял меня в Чикаго, и там, на Колумбийской выставке, я увидел представление Буффало Билла Коди «Дикий Запад и лихие наездники всего мира»… Вот тогда я решил напроситься сюда с отцом: он искал свежих поставщиков. Я смотрел на этих наездников, гаучо и ковбоев, и понял — вот оно! Вот чем я хочу заниматься всю свою жизнь! Работа на ранчо для меня не просто работа… это моя жизнь, и здесь наш дом, и я даже думать не хочу о переезде или о том, чтобы жить где-то еще. А ты этого хочешь? Хочешь уехать отсюда и жить в другом месте? Может быть, где-то далеко от меня? — Когда он задавал этот вопрос, голос его неожиданно дрогнул, и Кэролайн, вскинув голову, потрясенно поняла, что видит слезы в уголках его глаз.