Москау - Георгий Зотов

Мы постепенно взбираемся на холм над деревней.

Над головой каркают вороны. Кристально чистый воздух, но я не могу дышать. В лёгких — только хрип. Во рту вкус горького дыма. Ольга оборачивается и смотрит мне в глаза… долго, испытующе — словно чего-то ждёт. Видно, что волнуется, покусывает губы. Со всей откровенностью я тоже многое жду. Она дала слово, и мне нужно, чтобы она выполнила обещание — прекратила заражать. Убралась к себе, навечно оставила бы в покое наш мир. Она поклялась это сделать, если я приду сюда. Почему же мне так плохо?

— Мы… здесь… как… вы… просили… — с трудом произношу я — на языке пепел, словно им тушили костёр. — Что… вам… ещё… от меня… надо? Кажется… я… теряю сознание… да…

Ольга касается моей щеки, чуть царапая кожу красными ногтями.

— Ты так и не вспомнил. Я зря надеялась… Что ты сейчас чувствуешь?

Надо же, она перешла на «ты», какая фамильярность. Но не осталось никаких сил язвить — обдумываю вопрос. Он серьёзно меня озадачил… Вкус дыма во рту всё сильнее. Ужасная горечь. Пепел скрипит на зубах, меня тошнит, я с трудом осознаю происходящее.

Почему это со мной происходит?!

Судя по всему, Ольга и не ждала ответа. Она подходит к краю холма, её волосы колышет ветер. Показывает вниз — на призрачные силуэты сгоревших домов. Место аномалии, откуда началось исчезновение нашей Вселенной, место её перемещений между параллельными мирами. Мясорубка, перемалывающая время, в котором я живу…

— Ты хоть единожды задумывался, почему не знаешь свою внешность?! — Голос девушки разрывает барабанные перепонки, настолько он резкий и звонкий. — Отчего в твоей квартире нет зеркала, ты не всматриваешься в документы, а никто из сослуживцев ни разу не звал тебя по имени? Нет. Иначе задался бы мыслью: существуешь ли ты вообще? Ведь ты не способен себя разглядеть. Я привезла тебя в Алексеевское, потому что надеялась, что ты сразу вспомнишь. Но, видимо, придётся тебе помочь.

Она лезет в сумочку, роется там — и протягивает зеркальце.

— Держи. Посмотри на себя. И скажи мне — кто ты.

Я беру зеркальце — так женщина прикасается к отвратительной жабе. Руки не просто дрожат — они ходят ходуном, я сейчас не смог удержать бы и чашку с чаем, не расплескав содержимое. Ужас леденящий: он терзает мне сердце. Страшно, как ребёнку во тьме.

На меня, не мигая, смотрит отражение.

Измождённый мужчина лет тридцати пяти. Худой, заросший светлой щетиной. Лоб охватывает грязный бинт с пятном засохшей крови. На левой щеке — характерный шрам полумесяцем, видимо, от осколка. Голубые глаза. Он кажется мне до боли знакомым…

Я ЗНАЮ ЕГО. ФЕНРИР МЕНЯ ЗАГРЫЗИ, Я ЖЕ ЕГО ЗНАЮ!

Это человек из моих видений. Тот самый обер-лейтенант — бездушный убийца, застреливший дезертира посреди руин мёртвого города. Он велел своим солдатам закидать гранатами дом с детьми. Он гнал пленных, словно скот, через минное поле. На нём полусгнивший, засыпанный снегом мундир болотного цвета — по отворотам ползают жирные вши. На левом плече — витой погон, над нагрудным карманом простёр крылья орёл со свастикой. В одной петлице — молнии СС, в другой — три серебряных ромбика. У меня дёргается глаз… Изображение подмигивает мне… это… это… это…

Шатаясь, я выпускаю зеркальце из рук. Оно разлетается на осколки.

— Как тебя зовут? — требовательно, по-военному произносит девушка.

— Эрих Таннебаум, — механически отвечаю я. — Оберштурмфюрер, фронтовые части СС. Служил сначала в Риге, потом в Новгороде. Также принимал участие в карательных операциях, награждён Железным крестом. Отправлен в Сталинград 28 августа 1942 года.

Она кивает, удовлетворённо улыбается. Лезет в сумочку за сигаретами.

— Приятно познакомиться с тобой, Эрих, — прикуривая, говорит девушка. — Здесь меня зовут Оля Селина: и нам обоим неизвестно моё настоящее имя. Но это мне было три года от роду, и я сгорела живьём в деревне Алексеевское — в доме, который ты приказал уничтожить. Помнишь, я рассказывала о себе? Я так любила малину, и когда её ела, у меня были измазаны обе щёчки. Я обожала играться со своей куклой Нюшей. Я с полутора лет научилась говорить «мама», тянула к матери ручки, а она подбрасывала меня в воздух и целовала… Кто знает, кем бы я стала? Может быть, художницей или актрисой. Физиком или учительницей. Пусть и домохозяйкой, что разведётся с мужем и станет тайком от детей приводить в дом любовников. Без разницы, я этого никогда не узнаю.

Она делает уже привычную паузу, выдыхая табачный дым.

— ПОТОМУ ЧТО ТЫ УБИЛ МЕНЯ.

В паническом ужасе я отступаю, балансирую на краю обрыва. Она снова улыбается — и я опять, как в том кафе в Урадзиотсутоку, вижу череп с пустыми глазницами.

Глава 8

Поцелуй

(пространство в лесу, без времени и адреса)

Нет никаких сомнений — то, о чем я догадывался с самого начала, превратилось в реальность. Она сошла с ума. Конечно-конечно, и это многое объясняет — в том числе исчезающие стены храма Одина и обугленные дома на здешней поляне. Вероятно, я просто заразился от неё сумасшествием, это вирус, поражающий мозг. Есть же фильмы на тему, как людей охватывает безумие после укуса бешеной обезьяны.

Я не мог убивать детей. И помню свои чувства после того видения. Да, я не отличаюсь добротой… но я не тронул пальцем ни одного ребёнка, а уж сжечь его в доме…

Пора заканчивать с этим. Избавиться от её чар.

Я пытаюсь оставаться невозмутимым, но, увы, это совсем не тот случай. Спокойствие изменяет мне. Меня охватывает приступ истерики, я впервые в жизни срываюсь на крик.

— Этого не может быть! Вспомни, ты же сама сказала… Тебя перетащило сюда из другого, параллельного мира!!! Как я туда проник, чтобы совершить такое? Это не я! ЭТО НЕ Я!

Я кричу это и вновь ощущаю во рту вкус дыма, смешанный с чем-то солёным. Кажется, это кровь. С каждым новым словом я вижу сам, своими глазами… Вот, получив приказ от оберста Нойманна, я спускаюсь по тропинке холма, иду меж горящих домов, не снимая противогаза. Под ногами шипят угли. Я знаю, что делаю, но не могу ослушаться приказа. Подхожу к хате, откуда доносится громкий детский плач. В окне — трёхлетняя девочка с опухшим от слёз, зарёванным лицом. Она вскарабкалась на подоконник, стучит по стеклу. Я так ясно вижу её. Ольга очень похожа на этого ребёнка — даже сейчас, повзрослев. Солдаты смотрят на меня, ожидая команды. Каждого я знаю по имени — вот Ганс из Ганновера, вот весельчак Хайнц, что обожает рассказывать сальные анекдоты, а вот — паренёк Вольф из Гейдельберга, не такой идейный, как я, — он пошёл в СС, потому что настояли отец и мать, состоявшие в партии. Я поднимаю руку. И резко опускаю её.

У меня по щекам льются слёзы. Обжигают кожу, словно огонь.

— Я не мог… почему… что со мной происходит… пожалуйста, скажи мне…

Ольга смотрит на меня — с сестринской нежностью. Гладит по голове.

— Ты умираешь, Эрих, — спокойно и грустно произносит она. — Помнишь своё видение — когда обер-лейтенант застрелил солдата, а через мгновение получил пулю в голову от русского снайпера? Так вот, ЭТО ПРОИЗОШЛО С ТОБОЙ. Пуля засела в твоём мозгу, ты лежишь в коме в немецком госпитале в Сталинграде, а врач не удаляет пулю — иначе ты погибнешь. Но тебе осталось недолго. Твоя жизнь в Москау — это галлюцинации, которые длятся весь последний месяц: результат погружения инородного тела в область мозга, отвечающую за сны. Ты спрашивал про параллельный мир? Нет никакого параллельного мира, Эрих. Никогда в реальности не появятся рейхскомиссариат Москау, Калифорнийская Республика и Ниппон коку — хозяйка половины мира. Это всего лишь твои сны, твои видения, твои переживания в глубине разума. Даже находясь без сознания, ты не можешь забыть убитую тобой девочку, поэтому я всегда здесь, в твоих мыслях. Мир вокруг тебя становится призрачным, пропадает — ты сам уходишь вместе с ним. Едва ты испустишь предсмертный вздох, твоя Вселенная умрёт. Я слышала слова лечащего врача… Эрих, ты доживаешь последний час.

Я поднимаю голову. Смотрю на небо.

Странный мираж, что охватил моё сознание недавно. Белый непроницаемый туман, звон металлических вещей, мерцающие «светлячки». Теперь понятно. Госпиталь. Звенят пули, которые врачи достают из тел раненых солдат и бросают в жестяные лотки. Операции делают при свечах, электричества нет, — вот откуда множество огоньков. Нас осадили русские — держимся на конине, грызём мёрзлый хлеб. Единственная, доступная в любом количестве вещь — шнапс. Я пил его все эти дни, надеясь забыть русскую девочку в окне… Не получилось. Меня разом охватывает страшная усталость. Всё кончено.

Я больше ничего не хочу — кроме как умереть.

Мои пальцы вцепились в орла со свастикой на кармане. Я вырываю его «с мясом». Сдираю петлицы с молниями. Отшвыриваю, топчу каблуком витой погон. Ноги подгибаются, я падаю перед Ольгой в пепел — на колени. Она невыразимо прекрасна.