Год великого перелома - Василий Белов

Забыл Митя Куземкин, что нынче у Зои Сопроновой младенец. Нет, не могла она «усвистать в Ольховицу», но не могла услышать и Митин голос из-за того, что ребенок беспрерывно орал. Да и окошки в поповом доме утыканы плотно, рамы обмазаны на совесть. Никакие звуки не проникали.

Увидев приближающуюся в сумерках Марью Александровну, Митя обрадовался как маленький. От всей души.

— Марья Олександровна! Голубушка! — Он то приседал на самом краю, то отбегал. — Это… Выручи! Пожалуста!

— Что вы там делаете, Дмитрий Дмитриевич? — спросила наставница.

— Да вот это… Ходу нам нет! Замерзли оба.

— Почему? — не понимала Марья Александровна.

— Назло сделано. Пожалуста! — кричал Куземкин.

У Лыткина имелось больше терпения, он доверительно объяснял с крыши:

— У нас на колокольне пилу-то зажало! Мы сюды. Это… Листница-то оползла…

Марья Александровна глядела на церковь, в которой так долго служил ее отец и где крестили обеих сестер. Но какое отношение имеет все это к двум странным фигурам, маячившим на церковной крыше? Молчала учительница, шевелила пальцами в летних бумазейных перчатках. Может быть, она вспомнила сейчас, как совсем недавно ее вместе с сестрой выдворили из отцовского дома, как тот же Куземкин отобрал у нее муфту, висевшую на снурке. Он даже дернул за муфту и, чтобы снурок не был оборван, Марья Александровна сама сняла ее с шеи и подала ему. Где ложки из серебра и мамина фарфоровая посуда, куда унесли самовар и пуховые подушки? Новое атласное одеяло и граммофон вернули, но часы с боем пропали. В тот же проклятый день или вечер сестрам пришлось идти ночевать в чужие люди…

Может, и вспомнила сейчас все это Марья Александровна Вознесенская, но тут же и позабыла, потому что люди на крыше мерзли. Просили о помощи. Она потрогала длинную пожарную лестницу.

— Нет, нет, Марья Олександровна, — подсказывал сверху Митя. — Не под силу тебе. Сходи в деревню, пожалуста! Найди там счетовода Володю Зырина. Скажи, чтобы шел сюда и чтобы не тянул по силе возможности.

— Пожалуста, — вторил председателю Миша Лыткин.

И Марья Александровна пошла в деревню искать приказчика Зырина или кого-нибудь, чтобы пришли и приставили лестницу. Она шла в деревню, шевелила от холода пальцами в летних перчатках. Непонятно, что происходило в ее душе. Свет не мог отделиться от тьмы. Она не знала, как ей вести себя, как ей думать. Вскоре этот разлад усугубился. На широкой шибановской улице она вскрикнула, остановилась: прямо на нее мчался большой рогатый баран. При виде человека он застопорил бег, остановился, вздрагивая и хрипло блея. И вдруг он двинулся на учительницу. Марья Александровна завизжала от страха, а баран, испуганный больше нее, развернулся и хотел бежать обратно, но навстречу ему, без шапки, бежал приказчик.

— Марья Олександровна, не пускай! — орал Володя Зырин. — Держи дьявола!

Баран опять замер в недоумении. Но когда приказчик метнулся, чтобы схватить за рога или хотя бы прямо за шерсть, баран проворно отбежал в сторону. Животное вздрагивало и с прежним, хриплым густым блеянием бессмысленно глядело вдоль улицы. Овцы блеяли по всей деревне, и баран побежал дальше по улице.

— Ты чего, Володя? — остановился напротив Савватей Климов, который тащил под мышкой свою праздничную расписную дугу. — Не в пастухи ладишь? Не дело ты выдумал, из счетоводов да в пастухи. Марья Олександровна, доброго здоровья.

— Боран… — Зырин перевел дыхание. — Убежал, подлец, за чужими ярушками.

— Это он от головокруженья успехов! — кротко сказал Савватей. — Его ведь теперь домой и не заманить.

— Это почему?

— А потому… Вот тебя взять. На беседу придешь, на своих шибановских девок ты глядишь худо. А у чужих ты весь ходуном ходишь. Так и тут. Будет ли боран дома жить, ежели он колхозной жизни испробовал? Вон у его сколько теперь этих… сударушек-то.

— Будет! — Зырин отряхивал со штанов снег. — Я его, бледину, залобаню на пасху, я его…

Зырин вспомнил про Марью Александровну и проглотил следующие матюги. Учительница уже дважды пыталась что-то сказать, сначала ему, потом Савватею. Она чувствовала, что оба сейчас исчезнут, и обратилась к Савватию, как к старшему:

— Товарищ Климов…

Савватей не ждал, что его назовут товарищем. Заметно было — подрастерялся. Марья Александровна рассказала о Куземкине с Лыткиным:

— Помогите им слезть! Лестница очень большая, мне невозможно поднять.

— Там и сидят? — спросил Савватей.

— Там.

И Марья Александровна пошла прочь. У нее упала гора с плеч.

— Как забрались, так пусть и слезают, — сказал Савватей.

— Нет, надо бы сбегать, подставить лестницу-то, — не согласился Зырин. — Вот только борана зловлю…

— Да куда без шапки-то?

Савватей Климов почесал в затылке и тоже заторопился. Старика обогнала чья-то краснопестрая корова. На шее коровы глухо брякал железный колокол. «Чья это? — подумал Климов. — А вон чья…» Наперерез корове прямо по снегу бежал вспотевший Санко Куземкин. Савватей хотел было остановить Санка да сказать про братана, который сидел на церковной крыше. Но Климов раздумал: «Пускай посидят. Сами хотели как бы повыше». Зато всем другим встречным Савватей рассказывал про Митю и Мишу. Мол, сидят и слезти не могут, кто бы слезть подсобил? А ежели не подсобить, дак хоть бы пирога им кинуть.

Но шибановцам было сейчас не до Лыткина, Куземкина же они держали в уме, как держат число во время устного умножения. Деревня кипела ключом. Так шумно бывало только на масленице. Коровы, бабы, ребятишки, овцы, старики и старухи носились взад и вперед по всем проулкам. «Пте-пте-пте!» — слышалось от новожиловского подворья. «Сыте-сыте, милая, сыте!» — тащила свою корову Людмила Нечаева. «Чака-чака-чака!» — это Таисья Клюшина приманивала своих овец ржаной горбушкой.

— Таисья, а ты хлебец-то посолила ли? — издалека кричал протрезвевший Судейкин, который тащил из лошкаревского дома тяжеленный ундеровский хомут. — Посоли, девушка, посоли урезок-то. А то и сметанкой помажь!

Таисья не слышала советов Судейкина. Она заманивала овец в ворота опустевшего своего двора. Перекрестилась. Слава те Господи, всех лошадей с подворья вычистили. Теперь овец в один хлев, корову — в другой. Красуля много недель стояла в чужом доме, голодная. Корова жадничала, прямо из рук хватала сено, на брюхе насохли большие навозные бляшки. Вторая корова, Звездка, тоже стельная, была не обобществленная, все эти недели стояла дома, она, казалось, не узнавала свою напарницу, ревниво помыркивала. «Отвыкла! — подумала Таисья Клюшина. — А где у нас лошадь-то?» Лошади не было. Таисья всплеснула руками, кинулась из двора на улицу:

— Степан! Дедко! Где лошадь-то?

Дедко Клюшин не торопясь нюхал в проулке табак с Климовым.

— Теперь, значит, такое дело, куды, Савватей Иванович, Игнаха-то повернет, направо или налево?

— Этот пойдет в одну премь! — сказал Савватей.

Таисья отступилась от них, побежала искать Степана.

Степан Клюшин до чего человек спокоен — в самый главный момент взял да и уехал в лес за хвоей. Таисья и забыла про это. Когда вспомнила, куда ей было деваться? Не могла она остаться одна, минуты были особые. «Дожили до Христова дня!» — сказала баба сама себе и побежала к Роговым.

Куземкин с Лыткиным все сидели на крыше и ждали подмоги. Уже в сумерках Володя Зырин изловил наконец барана и совсем уж в потемках прибежал выручать председателя. Поспешно отставил лестницу, поднял ее на дыбы, приоторвал от земли и рывком прислонил к церковному карнизу.

— Слезай, Митрич! — кричал Зырин. — Пока ты тут с Богом воюешь, от колхоза остались рожки да ножки.

— Какие ножки? — не понял председатель Куземкин, задом спускаясь на землю.

— Одно названье осталось! Разогнали скотину.

— Это как так? — Митя получил наконец свободу, ступил на снег. — А ну, пойдем в контору.

— В конторе засел Жучок. Ворота на крюк и никого не пускает.

Митя Куземкин открыл рот. Тем временем спустился на землю и Миша Лыткин. Председатель снова обрел дар речи:

— Михаило, беги запрягай Зацепку. Нет, погоди, лучше Шибру. Сразу поезжай за Сопроновым!

— Какая тут запряжка? — выручил Зырин сникшего было Мишу Лыткина. — Не то что лошадей, и вожжей не осталось!

— Пешком!

Но тут даже безответный Лыткин не согласился:

— У меня, Митрей Митревич, с утра маковой росинки в роту не было. Завтре уж-Куземкин стих. Он и сам еле стоял на ногах. Голодный, замерзший.

Единственное, что ему хотелось сейчас, это уйти подальше от кладбища. Домой! Поесть бы да и забраться на печь, это бы еще лучше. Он велел Мише Лыткину собрать инструмент и веревки, а сам сунул руки в карманы:

— Пошли!

— Куда? — спросил на ходу Зырин.