Юность под залог - Анна Богданова

Аврора же покинула ванную, как и обещала, когда на пороге появились Зинаида Матвеевна с Ариной.

* * *

Вообще, не хотелось бы этого говорить, но придется, справедливости ради.

Юрик Метелкин, помимо того что был обвинен чуть ли не всем двором в измене своей супруге, с некоторых пор стал являться домой в бессознательном состоянии. Придя, он еле ворочал языком, пытался разобраться в сложных (как казалось ему) отношениях с женой, порывался даже и руку приложить, но падал на постель в чем был – а бывал он не только в ботинках, но и порой в далеко не чистой рабочей куртке, изгвазданных в грязи и мазуте брюках, сраженный термоядерной смесью водки с пивом. Где он пил, с кем – для Авроры оставалось загадкой. Это продолжалось уже около года, но того, что произошло месяц спустя после драматического прощания нашей героини с Марио, не случалось еще никогда. Юрик не явился ночевать.

И все бы ничего. Аврора поначалу подумала, что он работает в ночную – он действительно должен был выйти тогда в ночную смену, но звонок Юриного начальника со станкостроительного завода пролил, так сказать, свет на создавшуюся ситуацию. Оказалось, что Метелкин вообще не работал этой ночью. О как!

Юрий ввалился домой в полвосьмого утра без своей ондатровой шапки – он то ли где-то оставил ее, то ли порывистый северный ветер унес ее невесть куда, то ли шапку попросту сняли с его головы.

– Сыночек! Что с тобой? Не заболел? – спросила Ульяна Андреевна, открыв ему дверь, – сыночек дыхнул на нее перегаром и, перепутав с Авророй, протянул тяжело:

– Жена моя гулящэ-эя!

– Ты где был?! – выскочив из своей комнаты, злобно спросила «гулящэ-эя». – Мерзавец! Где был?

– Работал, – кротко проговорил Метелкин и, икнув, еле дойдя до кровати, повалился без чувств.

– Гад! Я знаю, что тебя не было на работе! – безысходно опустив руки, прокричала Аврора, но Юрик не реагировал на внешний мир – он уже громко храпел, забывшись тяжелым, беспробудным пьяным сном.

И тут нашу героиню охватило такое отчаяние и злоба на благоверного своего, что... Что первый раз в жизни тот бесенок, который прятался все эти годы в самом глухом уголке подсознания Авроры, вдруг пробудился, вылез наружу... И тут началось!

Аврора рассуждала следующим образом, вернее, она не рассуждала, а все это ураганом пронеслось в ее голове. Значит, мне вообще нельзя разговаривать с мужчинами, мне не разрешается накручивать волосы перед работой, этот гад меня постоянно подозревает в измене, позорит на работе, появляясь в своем шлеме, когда ему заблагорассудится – мне не позволено в этой жизни ничего, а ему все! Он может не ночевать дома, приходить в невменяемом состоянии, настолько невменяемом, что мать родную не узнает, вполне возможно, что он и гуляет от меня, чего тоже нельзя отрицать – раз весь двор об измене судачит, следовательно, во всей этой истории есть доля правды. Так думала Аврора, озираясь по сторонам. Она схватила лак «Прелесть» для укладки волос с трюмо, достала из навесного аптечного ящичка зеленку, накрутила на спички вату и, сбегав на кухню за черным молотым перцем, стянула с Метелкина брюки. Трусы на муже были отчего-то надеты наизнанку, и сей факт только укрепил Аврору в правильности ее действий:

– Ха! – яростно выкрикнула она и, стащив с бессознательного Юрика трусы, щедро присыпала перцем мужнино причинное место со всех мыслимых и немыслимых сторон, а затем всю эту «красоту» смачно закрепила, «уложила», так сказать, сильной струей «Прелести». Тут надо отметить, что в то время лак с вышеупомянутым названием был настолько «качественным», что женщина, слегка сбрызнув волосы с утра, даже вечером не в состоянии была их расчесать.

Затем Аврора, облизав губы от удовольствия и тихой радости по поводу хитро придуманного мщения, окунула спичку с ваткой во флакончик с зеленкой и с наслаждением принялась выводить длинный номер через дробь, который протянулся от пояса через самое мягкое человеческое место до начала икры.

Сделав свое черное дело, Аврора натянула на супруга трусы, застегнула брюки и, написав записку, которая гласила, что Юрика по причине ночного прогула в обязательном порядке просят выйти сегодня во вторую смену (т.е. к пяти часам вечера), улетела в гостиницу, на дежурство.

Что мог подумать Метелкин после, мягко говоря, шаловливых действий своей находчивой женушки, пробудившись от тяжелого сна с больной, раскалывающейся на части головой?

А ничего. Он проснулся в полчетвертого, выпил литр молока и, прочитав Аврорину записку, ринулся на завод.

Лишь по дороге к троллейбусной остановке – на мотоцикле по причине невменяемости он ехать не мог, его организм обрел чувствительность, и Метелкин ощутил дикое жжение в области детородного органа.

– Черт! – воскликнул он, запрыгивая в троллейбус. И полезли, поползли пренеприятнейшие мысли, охватывая Юрин мозг леденящим ужасом. «Что ж это такое? – гадал он. – Где я вчера был-то? С кем! Ой!» Метелкин помнил лишь, как они с мужиками из бригады Верокина пошли в баню, как они там чудесно помылись и решили отметить «легкий пар», начав пивом в бане, затем плавно переместившись в близлежащую рюмочную. Они мило беседовали о противоположном поле, о мотоциклах, машинах и футболе, раздавив пару бутылок водки на троих... Что было потом и где он провел ночь, Юрик не помнил. Но нестерпимое жжение в самой интересной части тела говорило само за себя. «Наверняка познакомился спьяну с какой-нибудь шлюхой, переспал с ней и она меня заразила! – содрогнулся Метелкин. – Что ж теперь будет-то?! Как же я Басенке-то скажу! Ой!» Настолько погано Юрик не чувствовал себя еще никогда в жизни. Как он выдержал рабочую смену – одному богу известно.

В туалете Метелкин все пытался рассмотреть да понять, что за заразу он подцепил от случайной ночной знакомой. Однако постичь сие ему было не суждено: он и так и сяк глядел на свое мужское достоинство, но только злился да подвывал от немыслимого жара, распространяющегося по всей паховой области.

«Эх! Черт! Наверное, что-то опасное! Может, даже смертельное. Придется после смены ехать в вендиспансер», – размышлял Метелкин.

Не только физические страдания мучили его, но и душевные терзания приводили в состояние оцепенения и ступора на протяжении всего рабочего дня.

После смены Метелкин, прикрывая ладонями больное место, прокрался вместе с остальными в душевую. Мылся он самоотверженно, с необыкновенной тщательностью, будто до этого извалялся в помоях. И странное дело, жжение несколько поутихло. «Вода, стало быть, помогает», – решил он и давай намыливаться.

– Ребят! Смотрите, смотрите! – крикнул Иванов (парнишка из Юркиной бригады). – Метла в вытрезвителе был!