Яма - Борис Акунин

недоверия. Точно так же посмотрел на маленькую хозяйку Рикки, когда она напоила песика отравой и он вдруг почуял, что издыхает. Мирине, девочке с характером, было 14 лет. Она сказала родителям: «Рикки мой, я должна сделать это сама». И сделала.

Сюзи крикнула:

– Что застыла?! Режь по пальцам!

– Не… мо… гу… – пролепетала Мирина. Действительно не могла.

Когда японец увидел воскресшую «Корделию», ужас в глазах сменился яростью. Подтянувшись, Маса поставил ноги на оконный выступ и стал бить локтем по окну.

Полетели красивые, разноцветные осколки. Удары были такой неистовой силы, что металлический переплет сначала погнулся, а затем обвалился внутрь – Мирина еле успела отскочить.

Маса приземлился на ковер, его порезанное стеклянными крошками лицо было страшным.

– Matalo![24] – приказала Сюань-Нюй матадорке – Эфа была испанка.

Гибкая и грациозная – в самом деле, как тореадор, атакующий быка, – Эфа схватила японца за руку, вывернула ее, так что он ткнулся носом в пол. Потом выдернула из высокой прически длинную иглу, но ударила поверженного противника не сразу, а сначала наклонилась и шепнула ему в ухо: «¡Muere, toro!»[25]

Потом произошло страшное. Уж на что у Мирины были крепкие нервы, но она закрыла глаза, а Сюзанна вскрикнула.

Стремительно изогнув короткую, на вид малоподвижную шею, японец вцепился Эфе зубами в нос, зарычал, рванул… Раздался отвратительный хруст, выплеснулась темно-красная струя, матадорка взвыла и схватилась ладонями за лицо. Щеря окровавленные зубы, Маса выплюнул багровый ошметок, вскочил, нависая над Эфой. Та вскинула руки. Между разинутым ртом и вытаращенными глазами зияла еще одна дыра. Из нее толчками лилась кровь.

Тут-то Мирина и зажмурилась. Услышала новый звук, сочный и смачный. Матадорка охнула и умолкла.

Мирина на миг приоткрыла и снова сжала веки. Неистовый японец воткнул указательные пальцы в обе глазницы матадорки, до упора, и поворачивал их. Должно быть, достал до самого мозга.

Выдернул – и Эфа опрокинулась на спину.

Убийца повернулся к Мирине и Сюзанне. Его вид был кошмарен.

– Я очень, очень сердит, – сказал Маса, приближаясь к Мирине. На Сюзанну прикрикнул: – Не двигайся!

При всем своем огромном опыте, при доскональном знании мужчин, Мирина совсем, совсем не понимала, что сейчас происходит с человеком, которого она столько времени так уверенно и легко водила на поводке. Выражение черных глаз всё время менялось, и что означали эти перемены – загадка. Ярость в них погасла, появилось что-то иное, новое.

Все трое молчали.

– Почему ты не стала резать мне пальцы? – спросил Маса. – Я был в оцепенении. Я бы упал.

– …Не знаю.

Мирина действительно не знала, что на нее нашло. Откуда взялась эта слабость.

– Я никогда не пойму, какая ты. И не хочу этого понимать, – продолжил он, глядя на нее и всё сильнее кривясь, будто видел нечто отвратительное. – Но ты не стала резать мне пальцы, поэтому я тебя не убью. Живи свою жуткую жизнь дальше, Эмма.

– Я не Эмма. Мне было приказано назваться этим именем. На самом деле я Мирина.

– Мне неважно, кто ты на самом деле.

Он повернулся к Сюзанне, которая, как ей было приказано, не двигалась, лишь в ужасе смотрела на японца. Пальцы у него были в крови и слизи, губы алые, как у насосавшегося вурдалака.

– Как мне быть с тобой, кицунэ? Наверное, господин тоже не стал бы тебя убивать, несмотря на твое вероломство. Но если господин мертв, его желания утратили смысл. Скажи мне: жив он или нет?

– Жив, – быстро ответила Сюань-Нюй.

– Тогда рассказывай, где он. Если я подумаю, что ты мне врешь или что-то недоговариваешь, я возьму тебя за твою тонкую шею и буду сжимать ее, пока не потухнут твои разноцветные глаза.

Он действительно ухватил ее за горло своими жуткими руками. И Сюань-Нюй всё ему рассказала, всю правду. Потому что в жизни не видывала никого страшнее.

Дослушав ее быстрый, сбивчивый монолог, Маса задал несколько вопросов. Потом разжал пальцы.

– Ладно. Прикажи опустить мост, я уйду. И без фокусов, иначе я убью всех, кто в замке. Я очень, очень сердит. Можешь известить этого твоего Яньло, что Масахиро Сибата отправляется к нему.

Два Э.П

Монолог

Знаете, что я придумал? Я расскажу вам о себе. Вы поймете, кто я, какой я и почему. Понимание – первый шаг к диалогу.

Просто с-слушайте.

Я вырос в Гонконге, где мой отец владел крупной пароходной компанией. Вы бывали в Гонконге? Это одно из самых поразительных мест на свете. Стальные зубы западной цивилизации вгрызаются там в податливую плоть Востока, увязают в ней, и непонятно, кто хищник, а кто добыча. А впрочем, там все хищники. Все, кто имеет хоть какое-то значение.

Отец был в высшей степени успешным хищником. Напористым, безжалостным, не упускавшим ни одной возможности сделать деньги. А возможностей в шестидесятые годы было очень много. В конце концов глава одной из ведущих гонконгских триад – таких называют шаньчжу, «хозяин горы», решил, что со слишком оборотистого «круглоглазого» нужно взять налог. Чтобы сбавить ему обороты и приучить к китайским правилам игры.

В подобных случаях обычно похищают наследника, старшего сына.

Однажды я г-гулял с гувернером по променаду вдоль моря. Мне было восемь лет. Такой мальчик в матроске и шапочке с помпоном. Л-любил кататься на пони и играть в солдатики. Меня схватили сзади, перекинули через перила набережной в лодку, там подхватили на руки, закутали в одеяло и шикнули: «Не ори!», а когда я все-таки заорал, очень больно укололи иглой. И потом всякий раз, когда я не слушался, укалывали в болевую точку. Гувернера, как я потом узнал, убили, чтобы продемонстрировать серьезность намерений. Сунули мертвецу в руку письмо с требованием выкупа: десять тысяч фунтов.

Отец поступил по-бизнесменски: списал сына в убытки. Десять тысяч компанию не разорили бы, но тут было дело принципа. Никто не смеет вымогать деньги у Карла фон Дорна.

П-полгода меня продержали в подземелье. Сначала я ненавидел темноту, боялся ее. А потом научился видеть во мраке, и темнота стала моим другом. Когда ко мне спускались тюремщики, это им было неуютно, не мне. Один раз дунул сквозняк, лампа погасла, и я увидел, что страшный человек, коловший меня иглой, отрéзавший мне палец, вдруг стал беспомощным. Я подкрался к нему сзади, крикнул «Бу!», и он от меня шарахнулся. А я засмеялся… Да, про палец. Мне отрезали его вот здесь, на левой руке, в первые же дни, чтобы послать отцу. Я