Книга царя Давида - Стефан Гейм

«Пусть Давид придет и поставит жертвенник Господу на гумне Орны Иевусеянина». Давид купил гумно и прилежащую землю для строительства будущего Храма за шестьсот сиклей золотом, о чем в архиве имеется документ (одиннадцатое стойло, третий ряд, правая сторона — впрочем, документ, похоже, составлен задним числом как свидетельство щедрости Давида, когда дело касается Господа, ибо ни один земельный участок Иерусалима или окрестностей не стоил таких денег); после купли стройплощадки под Храм Давид, подобно иным деспотам, воспылал любовью к архитектуре — он самолично следит за созданием проекта, по его приказу десятки тысяч подневольных каменотесов готовят камни для дома Божия, идет сбор прочих стройматериалов: кедрового дерева, железа, меди, гвоздей, петель и крючьев. В это же время Давид осуществляет перемены в правительстве; ловко перераспределив должности и.приходы, он укрепляет влияние царского дома — многочисленные священники и чиновники получают новые места (из тридцати восьми тысяч левитов двадцать четыре тысячи назначаются для храмовой службы, шесть тысяч — писцами и судьями, четыре тысячи — привратниками, и еще четыре тысячи лучших музыкантов должны славить Господа); создается государственная казна (под началом Шевуила, сына Гирсона), а также ведомство внешнего служения (то есть дипломатическая служба, возглавляемая Хенанией из племени Цугарова); старейшины племен заменяются вельможами, именуемыми «главами семейстNo причем все они отобраны из колена Иуды, откуда вышел и сам Давид (у Хашавия из Хеврона их тысяча семьсот человек, которые надзирают за племенами, что западнее Иордана; у Иерии из Хеврона две тысячи семьсот глав семейств, они Надзирают над коленами Рувимовым и Гадовым и полуколеном Манассиным); закончена перестройка армии: теперь в распоряжении Давида есть наемное войско (царская гвардия — хелефеи, фе-лефеи и т. п.) для обеспечения внутреннего порядка и для немедленного использования в боевых действиях, а также двенадцать войсковых подразделений по двадцать четыре тысячи человек в каждом — в мирное время их призывали ежегодно на одномесячные учебные сборы; чтобы покрыть расходы блестящего царского двора, увеличиваются царские землевладения, расширяются виды хозяйственных работ: виноградарство и виноделие, изготовление оливкового масла (в Шароне и других долинах), разведение племенных верблюдов и ослов; Давид становится крупнейшим предпринимателем в Израиле, часть доходов от его личного состояния откладывается на строительство будущего Храма, в том числе (по архивным записям — второе стойло, первый ряд, правая сторона): „семь тысяч талантов серебра чистого и три тысячи талантов золота офирского для светильников и лампад их, для столов предложения хлебов, для вилок и чаш, и кропильниц, и блюд, и для жертвенника курения, и для колесницы с херувимами на ковчеге Господнем, и для внутреннего убранства“. Здоровье царя ухудшается, он жалуется на усталость, озноб, мужское бессилие, становится раздражителен, часто хандрит; ему ищут девицу, которая согревала бы его своими ласками, однако все усилия сунамитянки Ависаги тщетны; Давид говорит Господу: »…странник я у Тебя и пришлец, как и все отцы мои; дни мои — как уклоняющаяся тень, никто на земле не вечен».

Зеленый паланкин с золотыми планками и красной бахромой на крыше остановился у дверей моего дома, и слуга возвестил о прибытии главного царского евнуха Аменхотепа. У меня подкосились колени, когда Аменхотеп, выйдя из паланкина и протянув мне руку, сказал:

— Ефан, друг мой, я принес тебе радостную весть от мудрейшего из царей Соломона. Благоухая тончайшими египетскими духами, он вошел в дом, где щедро осыпал всех своими милостями — любезно поинтересовался у Есфири ее самочувствием, у Олданы здоровьем сыновей, у Лилит недавним путешествием, у Сима и Селефа школьными успехами, и каждому он сообщал, что мне оказана высокая честь.

После этого он обратился ко мне:

— Вижу, ты потупился и бормочешь себе под нос нечто невнятное. Уж не благодарные ли молитвы твоему Богу?

Я действительно молил Бога, но о том, чтобы он поразил египтянина, а заодно мудрейшего из царей и в придачу всю комиссию по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д.

Положив руку на мое плечо, Аменхотеп легонько подтолкнул меня в рабочую комнату, где сообщил о царском желании в связи со скорым приездом дочери фараона незамедлительно доставить во дворец мою наложницу Лилит, а именно до завтрашнего захода солнца, таким образом царь Соломон оказывает мне высокую честь, делая Лилит наперсницей своей будущей супруги.

— А теперь скажи ей о том, какое ей выпало счастье, — заключил он. — Не сомневаюсь, она будет рада.

Я ответил, что, по-моему, лучше подготовить Лилит постепенно, ведь, как известно, неожиданные известия порой вызывают у женщин всевозможные расстройства — одни теряют дар речи, другие начинают дергаться, третьи и вовсе впадают в слабоумие. Евнух заломил руки; этот жест означал, что сопротивление бесполезно, поэтому я встал, подошел к двери и позвал Лилит.

Когда она пришла, я взял ее за руку, подвел к Аменхотепу и сказал таким голосом, будто я ей совершенно чужой человек:

— Лилит, любимая, когда я взял тебя у твоего отца, отдав взамен дюжину хороших овец, четырех коз и дойную корову, ты стала отрадой моему сердцу, моей усладой, поэтому теперь я не уступил бы тебя за все стада Израиля. Но за тобой пришел тот, кто могущественнее меня, и он требует тебя. Так что готовься, дочь моя, умасти себя миром и розовым маслом и отврати от меня твое сердечко, ибо придется нам разлучиться и пойти каждому своим путем: мне в безрадостную старость, а тебе…

— Ефан! — воскликнула она.

— …а тебе во дворец.

— Ефан, любимый мой, — сказала она, — когда в прошлый раз ты уезжал из Иерусалима, а я ждала тебя у большого камня, что стоит близ дороги, то я пообещала тебе сделаться твоей тенью: как не может человек избавиться от своей тени, так и меня нельзя оторвать от тебя, если только ты меня сам не разлюбишь. Разве ты больше не любишь меня? Я заговорил о преимуществах жизни во дворце, где она будет пользоваться покровительством дочери фараона и постоянно лицезреть мудрейшего из царей.

— Ты больше не любишь меня?

Я объяснил ей, что в моем положении нельзя не ублажить царя Соломона и что она, если она действительно любит меня, не должна думать только о себе и собственных чувствах.

— Ты больше не любишь меня?

— Я больше не люблю тебя, — проговорил я.

— Тогда я покончу с собой, — спокойно решила она, — ибо только благодаря тебе я зажила настоящей жизнью.

— Именно этого я и опасался, — сказал Аменхотеп, — воистину есть женщины (слава богам египетским и твоему Господу, их немного, но все же достаточно), которые приносят немало беспокойства; никаких хранилищ не хватит для их чувствительных историй, если записать их на глиняных табличках. Ефан, друг мой, проследи, чтобы с этой барышней ничего не приключилось, пока она не очутится в царском дворце, в моих руках, иначе ты мне лично за все ответишь.

Итак, жертва моего предательства сполна изведала всю его гнусность. Я же был подобен червю, который гложет прах свой.

А ЧТО толку?

Позднее я отправился к дому пророка Нафана и уселся, как проситель, у его двери, дожидаясь, когда он соблаговолит принять меня.

Слуга проворчал:

— Мой господин занят. Я попросил его:

— Передай, что Господь послал мне сон насчет твоего господина.

Через некоторое время слуга вернулся и сказал:

— Заходи.

Нафан сидел в спальне, вид у него был нездоровый, некогда полные щеки обвисли, глазки бегали, словно пара мышей в корзинке. Вдруг я понял, что и он боится слуг Ваней, сына Иодая.

— Какой же тебе привиделся сон? — спросил он. — Был там Ангел Божий, если да, то откуда появился — справа или слева? Крылья его были распростерты или сложены, имел ли он меч? Я тоже видел сон, ко мне слетел с небес черный Ангел и замахнулся на меня огненным мечом. .

— О, да будет Господь милосерден к моему господину, — воскликнул я,

— от такого сна можно до смерти перепугаться. Нет, слава Богу, сон мой никому не сулит смерти и для господина моего весьма приятен, ибо он отправился в нем к царю Соломону со своей знаменитой притчей.

— Это правда? — усомнился он. — Вы поведали царю ту же самую притчу, что некогда рассказывали его отцу, Давиду, а именно историю о богатом человеке, который имел очень много разного скота, и о бедняке, у которого ничегошеньки не было, кроме одной-единственной овечки; и вот когда к богатому человеку пришел странник, скупец пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить обед, а взял овечку у бедняка и приготовил ее для гостя.

— Догадываюсь, — сказал Нафан, — что в твоем сне мудрейший из царей Соломон разгневался не менее сильно, чем в свое время его отец царь Давид, и тоже сказал: «Достоин смерти человек, сделавший это, за то, что не имел сострадания». А дальше я в твоем сне растолковал царю мою притчу и намекнул: дело, мол, легко поправить, надо только отказаться ему от прихоти сделать наложницу Ефана Лилит наперсницей дочери фараона.