Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова

— Кто такой? Средневековый поэт. А… почему она вдруг вам его прочитала, этот стих?

— Не помню. Наверное, был повод.

— И на кого же она намекала?

— Что значит — намекала?

— Ну… Подобные стихи всегда аллегоричны… О ком вы говорили с ней?

— Я бы не хотел… Нонна Багратионовна… — и до этого разговор не нравился Никите, а теперь разонравился и вовсе. Если уж кто и похож был сейчас на гиену, так это сама Нонна, питающаяся падалью воспоминаний. Средневековых и не очень.

— Да, наверное… Не надо бы… В такой день… А полный текст знаете? — секретарша не удержалась и хихикнула.

— Откуда?

— А напрасно… Иногда нужно прикладываться к груди мировой культуры, милый мой Никита… Хотите послушать?

Никите было все равно, полная версия стиха, так же, как и краткая, уже не могли вдохнуть жизнь в мертвую Мариночку, но Нонна Багратионовна… Нонна Багратионовна расправила грудь, прочистила горло и выдохнула прямо в лицо Никите:

В ней совмещено

Естество мужское —

Диво-то какое! —

С женским естеством.

Так что мы зовем

Эту тварь двуполой.

Всякою крамолой

Этот зверь чреват.

Адский в нем разврат.

Человек растленный

В образе гиены.

Для нее двойник-

Пакостный блудник.

Похотлив, как шлюха.

Только твердость духа

Мужеская в нем.

Баба в остальном,

Он везде и всюду

Предается блуду…

Закончив декламацию, Нонна Багратионовна победоносно уставилась на Никиту.

— Ну что скажете, молодой человек?

— Я под впечатлением, — вытягивать из себя слова приходилось клещами. Больше всего Никите хотелось уйти, остаться наконец одному. Или — не одному, но уж не с Нонной Багратионовной, во всяком случае.

— Да-а… Если бы она рискнула прочитать это мне… Хотя бы фрагментарно… Хотя бы четыре строки, вырванные из контекста… Я бы сразу ее раскусила… Нет, не может, не может человек удержаться. Все только потому и любят загадывать загадки про себя, что втайне мечтают быть разгаданными…

* * *

…Разгадать эту загадку, впрочем, не составило особого труда — даже следствие по делу об убийстве М.В. Палий в этом преуспело. Во всяком случае, все стало ясным на вечерних мужских посиделках с Митенькой и Борей Калинкиным. Никита влился в компанию, когда Левитас и Калинкин уже приняли на грудь изрядное количество коньяка.

— Вы знакомы, Боря? — спросил Митенька у Калинкина, кивая на Никиту.

— Физиономия внутреннего протеста не вызывает… Вроде виделись… По отпечаткам пальцев определил бы точнее.

Никита даже поежился: теперь он часто думал об отпечатках пальцев. Где их было полно — так это в квартире Корабельникоffа. Но, с другой стороны, он честно признался в этом следователю.

— Никита Чиняков, мой друг… И к тому же… Тебе будет интересно, Боря… Он — личный шофер Корабельникова.

— Да ну! — лениво удивился Калинкин. — Надо же, как тесен мир. Читал, читал ваши показания… Легко отделались, доложу я вам… При другом раскладе… Не столь очевидном… И-эх… Не пили бы вы здесь коньячок. А меня ваш Корабельников достал, если честно… Тот еще тип…

Никита хотел ввернуть что-то приличествующее случаю, что-то типа: «Если бы у вас погибла жена, вы бы еще не таким типом предстали». Хотел ввернуть — и не ввернул. Вместо этого он опрокинул в себя полную рюмку коньяка и светски спросил:

— Ну и как продвигается расследование?

— А вы, значит, не в курсе дела? Расследование, собственно, уже завершилось. Да и копать там особо было нечего, скажу я вам.

— Значит, нечего? — не унимался Никита.

— Вот только не хватайте меня за язык, — Калинкин осклабился. — Дело уж больно щекотливое. С душком-с, знаете ли… Кому угодно челюсть набок свернет…

Под «кем угодно» Калинкин явно подразумевал Kopaбeльникoffa.

— Шеф-то ваш как? Оклемался?

— Он в порядке, — соврал Никита.

С Корабельникоffым все было не в порядке. Далеко не в порядке. После смерти Мариночки он потух и почти совсем отстранился от дел, переложив их на плечи вице-директоров. В квартиру на Пятнадцатой он так и не вернулся и почти все время проводил в загородном особняке во Всеволожске. От услуг Никиты он тоже отказался, сам гонял свой джип, изредка припарковывая его у «Amazonian Blue» — места, где впервые встретился с Мариночкой. И раз в неделю обязательно звонил Никите и бросал в трубку хриплое: «Приезжай».

Вслед за «приезжай» следовала пьяная ночь в особняке. Вернее, абсолютно трезвая, стылая и окаянная ночь.

Корабельникоff не пьянел. Точно так же, как не пьянел сам Никита в первые месяцы после смерти Никиты-младшего. Корабельникоff же не пьянел фатально, он мог вливать в себя дикое количество водки, виски и слегка разбавленного спирта, приправляя все это коллекционным вином (бешеные сотни долларов за одну-единствен-ную вшивую бутылку) — и все равно, смотрел на Никиту трезвыми больными глазами. Никита старался держаться, манипулировал с содержимым рюмок, — только бы не свалиться с копыт, — и молчал. Ему нечего было сказать Корабельникоffу, ну, не банальные же соболезнования выражать, ей-богу!

Впрочем, Корабельникоff вовсе не нуждался в соболезнованиях. Его горе было абсолютным, его горе было неприкрытым, и Никита очень хорошо понимал патрона. Какие уж тут к черту «мы скорбим вместе с вами»!.. Никита мог голову дать на отсечение, что сейчас Ока Алексеевич не прощает себя так же, как не прощал себя Никита. Ведь если бы ему не пришла в голову блажь нанять для Мариночки телохранительницу, она бы до сих пор была жива.

Но Мариночка была мертва, и Эка — тоже.

Именно об Эке распинался теперь опер Калинкин. Эка к запретными темам не относилась, она не была членом семьи, и заговор молчания на нее не распространялся. Тем более что Калинкин к месту и ни к месту упоминал лучшую в группе выпускницу школы телохранителей Эку Микеладзе. Очевидно, телохранительница поразила заросшее грубым волосом воображение Бориса Калинкина.

— Та еще штучка, — сказал он, пристально глядя в глаза Никите.

— В каком смысле?

— Во всех… Во всех смыслах. Послужной список у нее будь здоров, рекомендации — зашибись, отзывы — только хвалебные. И от инструкторов, и от опекаемых ею бизнесменов. И жен бизнесменов, — не выдержав, подпустил шпильку Калинкин. — Словом, баба с башкой…

— И с яйцами, — теперь не удержался Митенька.

— В некотором роде… В некотором роде. После этого меланхоличного замечания последовала тирада о сомнительной сущности покойной. Судя по всему, эта самая сущность не давала покоя Борису Калинкину. Эта самая сущность и заставила опера заняться Экой вплотную. Калинкин говорил о ней с такой плохо скрываемой ревнивой страстью, что Никита сразу понял: без банальных самцовых разборок (пусть и постфактум), а также упирания рогами не обошлось. Мужественная Эка оказалась даже более мужественной, чем можно было предположить. И грешила отнюдь не платоническими связями с женщинами. Установить это не составило большого труда: телохранительница засветилась везде, где только можно было засветиться. Уже несколько лет она паслась в лесбийском-клубе «Сапфо» (бильярд, сауна, танцы до упаду, спецобслуживание, мужчинам вход категорически запрещен).

— Дискриминация, блин, — мечтательно произнес Калинкин. — Прорваться удалось только с удостоверением наперевес. И то они его чуть ли не в микроскоп изучали… Вы бы видели, как они на меня смотрели, эти бабы! На части бы разорвали, будь их воля. Голову на кол, как в древней Японии. Экстремистки чертовы… Куклуксклановки!… А знаете, какое у них там фирменное блюдо?

— Яйца всмятку? — предположил Митенька.

— Угу… Что-то вроде того… Яичница с беконом…

— Тогда уж с сардельками… Сублимироваться так сублимироваться!…

— Во-во… — поддержал Митеньку Калинкин. — А вообще зрелище не для слабонервных. Такие телки попадаются, просто волосы вовнутрь расти начинают. Не поймешь, не то баба, не то мужик. Затылок стриженый, татуировки чуть ли не на глазном яблоке, ботинки армейские, штаны, челюсти как у бультерьеров. Буч по-научному. Зазеваешься или не так посмотришь — все, кранты, в момент выпирающие части тела отгрызут. Лучше уж сразу — помолиться и под автомобильный пресс.

— Что, так все безнадежно? — Митенька неожиданно проявил живейший интерес к брутальной лесбийской экзотике.

— Ну не все, — вздохнул Калинкин. — Кроме этих чертовых бучей такие цыпочки попадаются… Господи прости! Дивы, ангелы, фотомодели!… Дайки и клавы по-научному…

— Клавы-фотомодели?

— Не придирайся к словам!… Это же образно говоря.

— Так образно или по-научному? — не отставал весельчак Митенька.