Чрезвычайные обстоятельства - Валерий Дмитриевич Поволяев

километров. Петраков был спокоен, погружен в себя, лицо у него будто бы обратилось в маску, он даже разговор «клиентов» перестал слышать, не реагировал ни на голоса, ни на молчание, – и вместе с тем в нем все натянулось, внутри даже начал раздаваться тонкий, назойливый, какой-то свербящий звук. Эта дорога была единственная, что вела к границе, больше дорог не было, и поскольку за последние тридцать минут им не встретилась ни одна машина, как ни одна машина не обогнала их, вполне возможно, на дороге этой могла стоять ловушка.

На всякий, как говорится, случай…

Вряд ли местные силовики могли просчитать действия группы Петракова. Да и саму группу они не могли просчитать – бесполезно. А вот ловушку могли поставить. И что это будет за ловушка, можно было только догадываться.

Впрочем, это тоже было бесполезно – все равно не угадаешь, что за сюрприз может поджидать их на дороге.

То, что не было видно ни одной машины, все больше и больше беспокоило Петракова. А ведь действительно на шоссе стоит ловушка…

Какая?

Если это будет пикет автоматчиков, то придется прорываться.

Слева возник небольшой цепкий кустарник со скрученными в рогульки жесткими листьями, одна гряда сменилась другой, двойной, плотной, потом появилась третья гряда. Над дорогой вспухло прозрачное пыльное облачко, тихо двинулось вверх, растворилось там, дорога поползла на взгорбок, джип с ревом взлетел на вершину его и Петраков нажал ногой на педаль тормоза.

Впереди, прямо в плотно утрамбованное полотно дороги был вбит металлический штырь с привязанной к нему фанеркой.

На фанерке яркой красной краской была нарисована стрела – объезд слева, а вверху черным антрацитовым лаком была изображена лопата на длинной ручке – знак, что идут дорожные работы.

Джип по самую макушку окутался пылью, под днищем заскрежетала, защелкала щебенка. Городецкий не удержался, выругался.

– Кто-то же научил этих обезьян добывать щебенку!

– Как кто? Англичане. Когда-то это была их колония.

– Ну, Игорь, немцы здесь оставили точно такой же след. Немцы по части научить – мастера поухватистее будут.

– Все одинаково хороши!

На дорогу было брошено несколько пальмовых веток – лежали поперек, будто гигантские перья. Петраков аккуратно въехал на них. Он словно бы что-то почувствовал – ощутил даже, как у него каменели пальцы на круге руля, – под мягкими ветками что-то прогнулось – то ли яма там была, то ли еще что-то, – но через несколько секунд по днищу джипа снова защелкала щебенка.

– Вот безотказная машина, – Городецкий похлопал рукой по запыленной старой панели, – от нее всего две гайки останутся, а она все равно будет ездить и на двух гайках разовьет такую же скорость, как и на четырех колесах. Западная техника есть западная техника! – Городецкий многозначительно поднял указательный палец. – Нашим не угнаться.

У Петракова что-то заныло протестующе внутри – будто порез образовался, а на порез этот кто-то уронил соленую слезу, кровоточащая ткань начала ныть. Видел бы этот «клиент», как красиво сдыхала западная техника в афганских горах, а наши раскуроченные, наполовину сгоревшие, дырявые машины жили, карабкались на крутизну, спасали людей и себя… Может, блестящих деталей у них было поменьше да покрашены они были менее тщательно, чем хваленые заморские автомобили, в остальном же они не только не уступали им, а были лучше.

Любое заморское железо душманы прошивали из своих длинноствольных буров насквозь, будто мокрую бумагу, а наши машины еще умудрялись оберегать своих хозяев.

Напарник Петракова как-то встретил на дороге патруль «дришей» – афганских солдат, те в упор всадили в него автоматную очередь. Напарник оказался проворнее «дришей» – успел нырнуть на пол «уазика», под прикрытие двигателя, пули словно бы бритвой срезали верх машины, напарник швырнул под ноги «дришам» гранату и в пыли, в дыму понесся дальше.

Потом «дришей» тех нашли – оказалось, охранный взвод царандоя перешел к душманам и теперь зарабатывал на хлеб тем, что отстреливал «шурави» – советских людей.

Под колесами джипа снова зашелестели мягкие пальмовые ветви. По мере приближения к границе Городецкий становился все разговорчивее, в нем словно бы клапан какой приоткрылся, дал возможность учащенно биться сердцу, он вновь погладил рукой приборную панель и произнес по-детски удивленно, с глупым видом:

– Западное – значит, отличное.

Лет десять назад с такой же гордостью и с таким же значительным придыханием произносили:

– Советское – значит, отличное.

Перед третьим пальмовым настилом Петраков сбросил скорость. Сбросил настолько, что тяжелая разгоряченная машина стала ползти медленно, как букашка, подминала теперь настил буквально по сантиметру.

Вдруг Петраков насторожился, вытянул голову. Городецкий тоже насторожился и также вытянул голову, скосил испуганно повлажневшие глаза на Петракова, спросил шепотом:

– Чего там?

Петраков не ответил.

Городецкий вновь повторил вопрос, еще тише:

– Чего там?

Петраков выругался и до отказа выжал педаль газа, джип трубно взревел, взбил колесами сноп пыли, вверх полетели измолотые протектором ветки, узкие листья-ножи, в молотилку попал здоровенный ногастый геккон с оранжевым брюхом, взлетел на несколько метров вверх и тут же, искромсанный, с двумя отодранными лапами, шлепнулся на капот джипа. Машина ухнула передними колесами в прикрытый ветками ров, Петраков стремительно дал задний ход и тут же вновь включил передний, с лету взял невидимый ров – будто перемахнул его на коне, – и врезался радиатором в земляной бруствер.

Раздался взрыв.

«Мина!» – мелькнуло в голове Петракова запоздалое.

Мина взорвалась под самыми ногами Петракова, под днищем джипа. Удар у нее был направленный. Петраков почувствовал, как ноги его сами по себе, будто две тряпки, взметнулись вверх, коленями он всадился в острую изнанку приборной доски, в самый край, и тупо замычал от боли.

Боль была чудовищная, Петраков подумал, что сейчас он потеряет сознание. Ветровое стекло окрасилось в мутный молочный цвет, рассыпалось на мелкие брызги, несколько осколков всадились Петракову в лицо, в кожу, ноги начали оплывать кровью.

Городецкий всадился головой в потолок кабины, хищно клацнул зубами и сел на место, тем и отделался: люди, поставившие мину, рассчитывали убрать направленным взрывом только водителя, пассажиры же им были нужны живыми.

Джип боком вынесло на закраину дороги, из-под колес выбило желтый пыльный шлейф, правое крыло оторвалось и, переломившись пополам, взлетело вверх. Машину развернуло задом, дважды перекрутило вокруг своей оси и, будто кляп, вогнало между двумя лохматыми грязными стволами пальм. Там она и застряла.

Разорванные половинки крыла шлепнулись в пальмовые ветви, застряли там. Вниз густо посыпалась труха. Петраков вновь врезался ногами во что-то острое, словно бы специально подставленное ему, похожее на лезвие гигантского топора, до крови закусил губы, уперся плечом в стойку кабины, страхуя самого себя – показалось, что его сейчас вышвырнет из закувыркавшейся машины наружу.

Но машина не закувыркалась. От джипа оторвалось левое переднее колесо и медленно, подминая под себя мягко прогибающийся слой пыли, палой листвы, иголок, мусора, покатилось к сияющей, залитой солнцем прогалине. Колесо