Настоящий Лужков. Преступник или жертва Кремля? - Михаил Полятыкин

Об этом я обязательно расскажу, но чуть позже, а пока хочу поделиться историей с географией, которая случилась со мной уже не как с начальником отдела во главе «привлеченных», а как с журналистом. Все, что я видел на плодоовощных базах, в один прекрасный день описал в заметке: и про Элеонору в норках и бриллиантах, и про вилы одни на троих, и про отгулы — словом, изложил в заметке все, что накипело и с чем мне мириться никак не хотелось.

Куда, думаю, отнести такую заметку? В московские издания — бесполезно, дай-ка я замахнусь на центральные. Пришел в «Советскую Россию», второй по значимости после «Правды» партийный орган. Положил на стол. Знал, о чем писал, знал, как написал, знал, зачем писал. Заведующий отделом, в который меня направили из приемной, быстро все прочитал, все понял, поднял на меня усталые глаза — а они у всех журналистов ежедневных газет всегда усталые, у самого были такие, когда трудился в ежедневной газете.

— Нет, говорит, — не можем мы такое опубликовать.

— Я плохо написал? — спросил я на всякий случай, поскольку знал, что написал нормально и по этому признаку мне отказать просто невозможно.

— Нет, текст нормальный. Но, понимаете, у нас на подобные публикации о Москве — табу. В Москве все должно быть хорошо. Как-никак город борется за звание города коммунистического труда, а тут — такое безобразие. Нет, не можем, извините.

Я забрал свое сочинение и откланялся — что можно было сказать, а хоть бы и сказал — толк в чем?

Сравнивая тогдашнюю ситуацию с нынешней, могу со спокойной совестью на 100 процентов утверждать, что ситуация повторяется один в один. После того, как меня изгнали с должностей и кресел, написал заметку и пришел в «Российскую газету» — пусть, думаю, читатели узнают, что никого я не предавал, ничего не украл, никому не продал казенного имущества.

И что? Вернули точно с такой же формулировкой — «извините», «собачка» с этим словом хранится у меня в архиве. Прогрессивная «Новая газета» также ничего публиковать не стала — московский мэр и столичное правительство для редакции тоже табу. Что-то там у них с арендой помещений, что-то на личных отношениях, только президентов, министров и всех прочих на верхних этажах государственной власти они бомбят, не задумываясь. А вот московских не трогают. Значит, зависят.

Люди меняются с изменением статуса и общественного положения. Выступивший на вручении премии Артема Боровика бывший мэр Москвы предстал перед публикой в совершенно новом обличье — рьяного борца за демократию. Он говорил о возвращении тоталитаризма, о желании властей ликвидировать остатки демократии. Это он утверждает на фоне своих собственных слов об укреплении демократии.

«И то, что мы имеем сейчас в России, — это процесс «исправления» «дефективной демократии». Поэтому это не что иное, как процесс усиления демократии. Пусть сложного, но развития институтов демократии, укоренения демократических традиций в обществе. Иногда этот процесс идет долго, иногда болезненно. Подчас мы учимся на примерах «от противного». Но это, несомненно, процесс строительства сильного демократического государства. Которое может и должно быть достойным и равноправным членом мирового сообщества суверенных демократий»…

Скорее всего он их запамятовал, как и то, что именно он давал в свое время команду применять против демонстрантов резиновые дубинки — эти «демократизаторы», которыми омоновцы угощали всех подряд, невзирая на пол и возраст.

После стрельбы в Останкине и разгона протестующих мне позвонил ведущий тогдашней радиостанции «Москва и москвичи», съеденной позже структурой В. Евтушенкова радиостанцией «Говорит Москва», Б. Войдецкий. Его удивила та легкость, с которой милиционеры побросали свою амуницию и автомобили и поспешно спасались бегством.

— Ну, видел? — спросил Борис.

— Видел, — отвечаю.

— А тебе не кажется, что это сильно смахивает на поджог рейхстага или захват радиостанции на территории Польши в сентябре 1939 года?

— Да черт его знает. А какой резон?

— Покончить с оппозицией одним махом — и дело с концом, показать им, кто все-таки в стране есть кто.

— Такие кроссворды вообще-то не для моих мозгов. Я было замахнулся по призыву Гайдара на защиту Моссовета. А мне оттуда умные люди посоветовали: сиди тихо, без сопливых тут обойдутся.

— Вот видишь, возможно, они знали то, чего не знаем мы с тобой.

— Так на то они и власти, чтобы знать больше нас. Наше дело — пиши или рассказывай, как ты.

— Что дальше будет, как ты думаешь?

— Дальше лучше не будет.

— Вот это точно.

На следующий день случился расстрел Белого дома, и те события, которые последовали за ним, — вы все про это знаете. А я теперь соображаю: может, Борис был прав, и власти в самом деле сыграли роль попа Гапона и, хотя постреляли народу не в пример меньше, чем в кровавое воскресенье, добились нужного результата — крикунов разогнали, оппозицию приструнили, все, кто должен был оказаться наверху, там и оказались. В том числе и мэр-демократ Ю. Лужков.

Можно бы, конечно, и возразить: это когда-то было, что тут уж и вспоминать. Так вспомним разгоны с побоями и «воронками» на Триумфальной площади, на Пушкинской, на улице Тверской — обязательно дубинки, обязательно кровь, обязательно приводы в отделение.

Вот такой он демократ, Парамоша.

Пишу о парткомах, райкомах, горкомах, с тем чтобы читатели, особенно юные, могли себе представить, что это была за силища, подавляющая, нивелирующая, унижающая все общество. Как-то готовил газетный материал о пяти кандидатах в депутаты. Среди них был и такой заслуженный авиаконструктор, как А. Туполев. Позвонил ему домой, чтобы согласовать текст и уточнить — снимает он свою кандидатуру или нет. Вроде бы его выдвигали еще и от общественной организации, а не только от территории. И вдруг человек такого масштаба и такого уровня устало говорит в трубку по поводу текста и по поводу снятия: надо бы посоветоваться с райкомом и все согласовать. Я обалдел.

Всегда знал, что райкомы сильны, но не подозревал, что до такой степени. Еле-еле уговорил генерального конструктора не согласовывать, потому что время было позднее, все полосы, кроме первой, где шел мой материал, уже подписали, за опоздание меня могли хорошенько взгреть. И хотя все кончилось благополучно, неприятный осадок остался.

Уже через короткое время работы на посту начальника Мосгорагропрома Ю. Лужков понял: уговоры — ерунда. Должна работать экономика. И пошел по инстанциям — доказывать с выкладками в руках необходимость создания новой системы. За сохранность урожая стали платить, за разгрузку вагонов — расчет на месте, ученые мужи поощрялись за новые идеи по сохранности овощей и картофеля.

Другое дело, что выплачиваемые суммы не шли ни в какое сравнение с тем, что все равно можно было украсть. За счет пересортицы, порчи, обмана, обсчета и обвеса.

Тогда он решил: хозяином продукции должен быть магазин. Появилась первая в городе арендная «точка» на Ленивке. Газеты захлебывались от восторга, покупатели плакали от радости. Дело однако не пошло — общество не созрело для радикальных перемен, а мелкий ремонт мотора оборотов не прибавил. Потом появились свободные цены, и вся идея аренды оказалась в результате малоэффективной. Теперь-то мы хорошо знаем, что торговля должна быть частной.

Надо сказать и о том, что газеты захлебывались тогда не только от восторга. Несмотря на то что Лужкову удалось совершить невероятное, а именно — вывести с плодоовощных баз «привлеченных», его опыты и эксперименты привлекали все больше внимания контролирующих органов. Особенно старался Комитет народного контроля СССР. Руководителя Мосагропрома трясли на заседаниях, как грушу, ему приписывали поступки, которых он не совершал, его обвиняли в том, чего он не делал. Ему объявляли выговоры, его штрафовали, и разговоры о том, что его направили в это пекло, чтобы он свернул там свою крепкую шею, — так напугал Ю. Лужков всех функционеров от партии и от советской власти своей кипучей деятельностью на посту зампредисполкома Моссовета, которому было поручено организовать кооперативное движение.

На него взвалили это дело, как на новенького, он к тому моменту не проработал в Мосгорисполкоме и двух лет. А появился он в Красном доме на Тверской, 13, с началом горбачевской перестройки, когда новый первый секретарь горкома партии по фамилии Ельцин начал перетряхивать старые во всех смыслах кадры. Он не был здесь новичком, поскольку несколько лет возглавлял постоянную комиссию Моссовета по бытовому обслуживанию населения, но не был и тертым чиновником исполкома — постоянные комиссии собирались тогда больше для проформы и никакого существенного влияния на городскую жизнь оказать не могли.

Я же впервые услышал о нем от журналистки Нелли Чеховской, которая брала у него интервью для журнала Моссовета «Городское хозяйство Москвы». Она стремительно вошла в нашу комнату на шестом этаже недавно отремонтированного дома № 11 и быстро выпалила: