Николай Гумилев глазами сына - Орест Высотский

У Гумилева тоже есть стихотворение «Венеция», и оно совсем другое: трехстопный дактиль, короткие слова. Все подчинено цели выразить напряжение, волевое настроение:

Поздно. Гиганты на башнеГулко ударили три.Сердце ночами бесстрашней,Путник, молчи и смотри.

Как считает Сергей Маковский, «…в Италии Блок не столько полюбил Италию, ее красоту, ее искусство, сколько с новым самоупоением предался эротической мечтательности. Он представлял себя в Италии каким-то сверх-Дон-Жуаном, рыцарем Святой Марии, решив, что эта роль ему наиболее к лицу, и стихотворение за стихотворением он обращается с любовными признаниями к той, которая „многим кажется святой“, но вероломна и ждет его „восторг нескромный“».

Если это и религиозность, то как она различна у двух поэтов!

В «Благовещении» Блок позволяет себе по отношению к Деве Марии фривольность в духе «Гаврилиады» Пушкина:

И она дрожит пред страстной вестью,С плеч упали тяжких две косы…

Он поет и шепчет — ближе, ближе,Уж над ней — шумящих крыл шатер…И она без сил склоняет нижеПотемневший, помутневший взор…

«Чего не простишь Пушкину за его обезоруживающую улыбку! — замечает Маковский. — Блок пишет всегда „всерьез“, сдвинув брови и пророчески „взор устремив“, и это делает его „Гаврилиаду“ невыносимой».

Иной взгляд у Гумилева. В стихотворении «Фра Беато Анджелико» есть строки:

Мария держит Сына своего,Кудрявого, с румянцем благородным,Такие дети в ночь под Рождество,Наверно, снятся женщинам бесплодным.

В заключительной строфе стихотворения Гумилев лаконично высказал кредо рождающегося акмеизма:

…Есть Бог, есть мир, они живут вовек,А жизнь людей мгновенна и убога,Но всё в себя вмещает человек,Который любит мир и верит в Бога.

Не все поняли смысл двух последних строчек. Даже соратник по Цеху Поэтов синдик Городецкий упрекнул Гумилева на страницах «Гиперборея»:

Не от Беато ждать явление Адама,Мне жалко строгих строф стихотворенья.

В конце апреля во Флоренции Гумилев получил из Петербурга только что вышедший сборник стихов «Чужое небо», изданный «Аполлоном». Это был уже четвертый сборник, хотя автор назвал его третьей книгой стихов, как бы отрекаясь от своего юношеского творчества.

Сборник состоял из четырех частей. В первой собраны стихи с размышлениями поэта о смысле жизни, о Добре и Зле; в борьбе между ними проходит человеческое бытие. Гумилева с юности преследовали мысли о том, как совместить радости земного существования, жажду славы, любовь женщин, рыцарские подвиги с христианским смирением. Отчетливо эти вопросы звучат в стихотворении «Отрывок»:

Христос сказал: «Убогие блаженны,Завиден рок слепцов, калек и нищих,Я их возьму в надзвездные селенья,Я сделаю их рыцарями небаИ назову славнейшими из славных…»

Пусть! Я приму! Но как же те, другие,Чьей мыслью мы теперь живем и дышим,Чьи имена звучат нам как призывы?Искупят чем они свое величье,Как им заплатит воля равновесья?Иль Беатриче стала проституткой,Глухонемым — великий Вольфганг ГётеИ Байрон — площадным шутом… О, ужас!

Были здесь стихи о перевоплощении, о прошлой, бывшей еще до рождения жизни: тема метемпсихоза тоже постоянно занимала поэта.

Вторая часть сборника посвящена Анне Ахматовой, но из всех стихотворений только два или три действительно относятся к жене. Самое первое в этом разделе напечатано с посвящением Сергею Маковскому, третье — с посвящением М. А. Кузьминой-Караваевой: это стихотворение «Родос». Почему прославление древнего рыцарского ордена поэт связал с памятью Машеньки? Здесь рыцарская верность Небесной Невесте сопрягается с памятью о трепетной платонической любви к умершей девушке, олицетворяющей высокий идеал непорочной чистоты. И здесь же — тоска поэта по минувшим векам духовного величия монахов-рыцарей:

Но, быть может, подумают внуки,Как орлята, тоскуя в гнезде:«Где теперь эти крепкие руки,Эти души горящие — где?»

Способность видеть в прозаической, будничной жизни героическое характерна для поэзии Гумилева. Подвиги героев Древнего Рима, Эллады, отвагу Роланда прославляли многие авторы, в их числе и наставник Гумилева — Валерий Брюсов. А Гумилев увидел ту же «благоухающую легенду», описывая старых, вышедших в отставку русских генералов, тех, кто бывал в походах в Средней Азии, присоединяя к России Бухару. Все это было еще свежо в памяти, участники боев не так давно ушли со службы. Их портреты висели по стенам «среди сановников и денди»:

…Они забыли дни тоски,Ночные возгласы: «К оружью!»,Унылые солончакиИ поступь мерную верблюжью.………………………………Забыли? Нет! Ведь каждый часКаким-то случаем прилежнымТуманит блеск спокойных глаз,Напоминает им о прежнем.……………………………………И мне сказали, что никтоИз этих старых ветерановСредь копий Греза и Ватто,Средь мягких кресел и диванов

Не скроет ветхую кровать,Ему служившую в походах,Чтоб вечно сердце волноватьВоспоминаньем о невзгодах.

(«Туркестанские генералы»)

Третья часть сборника включала переводы из Теофиля Готье — тех стихотворений, которые были наиболее близки переводчику, с декларативным заявлением:

Все прах! — Одно, ликуя,Искусство не умрет.СтатуяПереживет народ.

В четвертой части сборника были помещены поэмы «Блудный сын» (это она так возмутила Вячеслава Иванова), «Открытие Америки», но без четвертой главы, и «Дон Жуан в Египте», которая представляет собой скорее коротенькую пьеску.

Отзыв на «Чужое небо» дал в «Аполлоне» Михаил Кузмин, отметив, что поэт «открыл широко двери новым возможностям для себя и новому воздуху». Действительно, в сборник включены стихи уже зрелого мастера.

25 мая Гумилевы вернулись из Италии. И опять с головой окунулись в бурные литературные дебаты. Теперь члены Цеха Поэтов вели войну не только с символизмом, но и с новыми течениями. Появилось Поэтическое общество, получившее название «Физа» — по заглавию недавно вышедшей поэмы Бориса Анрепа. Борис Васильевич Анреп, выпускник аристократического Училища правоведения, готовился к научной карьере в Петербургском университете, но увлекся живописью, живя то в Петербурге, то в Париже. В обществе «Физа» деятельное участие принимал его друг Николай Недоброво. Ахматова часто бывала на заседаниях этого кружка, проходивших в зале Женского общества на Спасской. По вечерам враждующие стороны собирались в «Бродячей собаке». Были там и открыто враждебные Цеху «будетляне», провозгласившие, что «Академия и Пушкин непонятнее иероглифов», и требовавшие «сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода современности».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});