Шкатулка с бабочкой - Монтефиоре Санта

— И как же вы намерены поступить? — хрипло произнес он, скептически качая головой и едва сдерживаясь.

— Папа, прошу тебя, зайди в дом, и мы спокойно все обсудим, — сказала Эстелла, взяв отца за руку и заходя с ним в дом. Рамон увидел, что они прошли через холл и гостиную на террасу. Он обратил внимание, что уверенность в себе растет у Эстеллы вместе с ребенком, и этот факт заставил его в очередной раз восхититься своей возлюбленной. Он припомнил застенчивую маленькую девчонку, которую соблазнил, и улыбнулся, несмотря на саднящую боль в челюсти.

Пабло плюхнулся в кресло и смотрел на дочь с усталой покорностью. Эстелла уселась напротив, положив руки на свой большой живот. Рамон прислонился к двери со скрещенными на груди руками. Он предоставил Эстелле инициативу разговора, не испытывая никакого желания вести душеспасительные беседы с престарелым папашей. Рамон вообще полагал, что его любовные отношения с Эстеллой — это их личное дело, которое никого больше не должно касаться.

— Папа, я люблю Рамона. Он — отец моего ребенка, и я хочу быть с ним. Замужество меня не интересует. Рамон купит нам дом в Качагуа и позаботится о нас. Только об этом я и мечтаю, — спокойно сообщила она.

— Твоя бабушка перевернулась бы в гробу, — пробурчал он, глядя на дочь водянистыми глазами.

— Значит, ей придется это сделать, папа, — решительно ответила Эстелла.

— Ты совершила адюльтер. Бог тебя накажет, — заявил он, инстинктивно касаясь своего серебряного медальона с изображением Девы Марии. — Он накажет вас обоих.

— Бог все поймет, — возразил Рамон, который ненавидел способы, которыми церковь держала людей в узде, вселяя в их сердца страх неминуемого возмездия.

— Вы безбожник, дон Рамон.

— Вовсе нет, сеньор. Я верующий. Но только я не собираюсь слепо верить той неубедительной чепухе, которую говорят мне эти смертные, именующие себя священнослужителями и утверждающие, что постоянно ведут диалог с Богом. Они не более святы, чем я сам.

— Папа, Рамон хороший человек.

— Пусть радуется, что он не мертвый человек, — отрезал Пабло, поднимаясь. — Ну что же. Давай, продолжай жить в грехе. Я тебя больше знать не хочу.

— Папа, пожалуйста! — со слезами взмолилась Эстелла, протягивая к нему руки. — Прошу, не отворачивайся от меня.

— Пока ты будешь оставаться с этим себялюбивым безбожником, я не желаю тебя видеть, — с горечью отрезал он. Эстелла следовала за ним до самого грузовика. Она попыталась уговорить его дать Рамону шанс, но Пабло отказался слушать. — И это после всего, что мы для тебя сделали, — сказал он напоследок, поворачивая в машине ключ зажигания.

— Папа, пожалуйста, не уходи вот так, с камнем на сердце, — всхлипывала Эстелла.

Но он уехал, даже не бросив на нее последний взгляд в зеркало заднего вида.

Эстелла родила мальчика в той же клинике Вальпараисо, где двадцать два года назад родилась сама. Рамон был горд, как и любой отец новорожденного, и, взяв крошечное создание в свои руки, провозгласил, что ребенок нарекается Рамоном. Он поцеловал сына в лобик.

— Рамон Кампионе, — произнес он и улыбнулся Эстелле. — Нам нет нужды жениться, когда у нас есть Рамонсито, который связывает нас еще крепче.

Эстелла ужасно скучала без матери. Без ее трав и ласковых слов роды были очень болезненными. Она нуждалась в общении с ней, но боялась оказаться отвергнутой. Суровые слова отца нанесли ей глубокую душевную рану и оставили ее в одиночестве и в еще большей зависимости от Рамона, чем раньше. Через месяц после рождения малыша они переехали в прелестный домик на берегу, который Рамон купил на окраине Запаллара, так что она оказалась совсем близко от родителей и друзей, с которыми выросла. Он постарался заверить Эстеллу, что со временем отец одумается и простит ее.

— Время все лечит, — уверенно говорил он. — Даже мой отец когда-нибудь сможет простить меня за то, я что разрешил Элен уехать.

В конце октября Игнасио и Мариана переехали на летний сезон в свой дом в Качагуа. Мариана наняла новую служанку, Гертруду, угрюмую старую женщину, которая ни о ком ничего хорошего не говорила и постоянно жаловалась на плохое здоровье. Игнасио она понравилась, поскольку была так несговорчива, что ему не было никакой нужды изображать свое хорошее к ней отношение. В сущности, она гораздо лучше реагировала на придирки, свойственные его характеру, чем на попытки Марианы смягчить ее добрыми словами и улыбками. Сама Гертруда никогда не улыбалась. Когда Мариана к слову упомянула Эстеллу, Гертруда сочла своим долгом сообщить ей о слухах, что Эстелла родила обезьянку, что является прямым следствием ее внебрачной беременности.

— Вот что случается с теми, кто нарушает заповеди Божьи, — злорадно прокаркала она.

Игнасио и Мариане даже в голову не могло прийти, что их сын может оказаться отцом ребенка Эстеллы.

— А я скучаю без Эстеллы, — сообщила Мариана мужу.

— Понимаю, — ответил он, раскладывая элементы огромного пазла на карточном столе в гостиной.

— Как может Гертруда быть такой недоброй? Надо же такое выдумать, обезьянку, — она безнадежно вздохнула. — И как люди могут болтать подобные глупости?

— Это народный фольклор, женщина, — ответил Игнасио, поправляя очки.

— Но ведь любой образованный человек должен знать, что это неправда.

— Ты ведь веришь в Бога, разве не так?

— Да.

— Но у тебя нет никаких доказательств, что он существует.

— Начо!

— Это всего лишь пример, женщина.

— Но на совершенно ином уровне.

— Ну, как хочешь, — ответил он, втайне надеясь, что жена оставит его в покое и позволит сосредоточиться на пазле.

— Знаешь, я хочу попробовать разыскать, где она живет, и навестить ее. Просто чтобы убедиться, что у нее все в порядке.

— Комо куэрас, мухер, — раздраженно произнес он. Мариана покачала головой и оставила его наедине с головоломкой. — Подробности, присущие миру моей жены, никогда не перестанут изумлять меня, — вздохнул он после того, как она ушла, и с азартом продолжил свое занятие.

Рамон наблюдал за сыном, спавшим в колыбели. Ребенок не двигался, даже не шевелился. Его охватила паника, что сын мог умереть. Он наклонился к кроватке, чтобы послушать его дыхание. Ничего не услышав, он прижался к младенцу лицом, чтобы ощутить его дыхание на щеке.

— Ми амор, ты снова беспокоишься? Рамонсито жив и здоров, — прошептала Эстелла, выкладывая чистое белье на комод.

— Я просто хотел убедиться. — Он застенчиво улыбнулся.

— Ты просто забыл, как это бывает, — хихикнула Эстелла, нежно целуя его в щеку.

— Верно, так и есть.

— Тогда поезжай к ним, — неожиданно сказала она.

— Что?

— Поезжай и навести своих детей, Рамон, — уточнила она.

— Но зачем?

— Потому что ты нужен им.

— Я не могу.

— Нет, ты можешь. Если ты покинешь меня и начнешь жить с другой женщиной, я хотела бы надеяться, что ты останешься хорошим отцом для Рамонсито.

— Я не намерен покидать тебя, Эстелла, — твердо заявил он.

— Я вовсе не это имела в виду. Эти дети нуждаются в том, чтобы ты оставался для них отцом. То, что у вас не сложилось с Элен, не имеет к ним ровным счетом никакого отношения. Если ты не объявишься, они будут обвинять себя. Они, должно быть, очень скучают без тебя. Я присмотрю за Рамонсито, он такой уязвимый и невинный. Он нуждается в нас обоих.

— Я поеду, но позже, — сказал он неопределенно.

* * *

Эстелла оказалась первой из всех его женщин, которая не просила остаться с ней. Он был удивлен, что она предложила ему уехать. Внезапно его встревожила мысль, что она начинает уставать от него. Не стоило забывать, что она была на двадцать лет моложе. Возможно, она нуждается в мужчине своего возраста. Потом он убедил себя, что она никак не может думать о ком-либо еще. Он был отцом ее ребенка. Кроме того, она обещала, что никогда не станет возражать, если он надумает уезжать, при условии, что затем время от времени будет возвращаться. Ирония ситуации состояла в том, что сейчас у него не было никакого желания уезжать куда бы то ни было. Он мог работать в их доме на берегу, совершать долгие прогулки под солнцем, плавать в море, заниматься любовью в послеполуденные часы и радоваться, наблюдая, как день за днем растет его малыш. Он обнаружил, что его стихи с какой-то особой легкостью стали выходить из-под пера. У него не было нужды находить нужные слова в путешествиях по дальним странам, они появлялись прямо здесь, в их доме. Эстелла читала их и плакала, когда они затрагивали ее сердце. Она никогда не спрашивала, когда он собирается уезжать, и никогда больше не предлагала ему это сама. Но ее слова нашли почву в его душе и принесли свои плоды. Рамон понимал, что Эстелла права, и знал, что должен поехать и увидеть детей, но каждый раз откладывал это на завтра. Завтра стало долгой дорогой в прошлое…