Интервью и беседы с Львом Толстым - Лев Толстой

(* Здоровый дух в здоровом теле (лат.). *)

- Слава богу, - вспоминаю я слова по этому поводу Л. Н., - мне лучше: ближе к смерти...

Комментарии

Musca. В Ясной Поляне . - Одесские новости, 1902, 3 сентября, No 5736. Автор статьи - Федор Генрихович Мускатблит (1878-?), журналист, критик, один из первых биографов А. П. Чехова. Имея в виду указание в тексте, что в Ясной Поляне в этот день был доктор Никитин (ошибочно названный Михаилом Дмитриевичем), а накануне уехала в Москву С. А. Толстая, можно заключить, что Ф. Мускатблит посетил Ясную Поляну 3 августа 1902 г.

1* Толстой делал вставки и замечания к своей "Биографии", написанной, П. И. Бирюковым (см. т. 34). 2* Намек на режиссуру Художественного театра, охотно прибегавшую к эффектам звукового фона на сцене. "Я им живых мух для большей правды наловлю и пошлю", - говорил, по свидетельству Ю. Д. Беляева, Толстой (Толстой и о Толстом. М., 1928, вып. 4 с. 18).

"Русское слово".

Гр. Л. Н. Толстого стали посещать почти ежедневно. Посетил его на днях режиссер Петербургского Нового театра Ратов. Разговор касался "Власти тьмы", о которой Л. Н. сказал: - Фабула пьесы взята из действительного случая, имевшего место именно здесь; мне рассказал его здешний судебный следователь. Я познакомился с самим следственным производством, говорил со свидетелями, допрошенными при следствии и на суде, и таким образом, постепенно у меня шла работа над этой драмой и над созданием типов действующих лиц, пока оно вылилось в окончательную форму. Типы действующих лиц этой драмы до сих пор есть. Вы увидите их в селе. - Граф назвал несколько имен крестьян и крестьянок (*1*). Разговор перешел вообще на искусство и на литературу. - В науке еще возможна посредственность, но в искусстве и литературе, кто не достигает вершины, тот падает в пропасть, - сказал граф. Относительно живописи граф заметил: - Живопись самое нужное и самое живое искусство, она может существовать как чистое искусство, тогда как скульптура - искусство только прикладное. Приходится только поражаться той неутомимости, которую великий писатель обнаруживает во время приема такой массы посетителей, желающих непременно узнать, как он смотрит на тот или другой вопрос.

Комментарии

. - Русское слово, 1902, 4 (17) сентября, No 197. Газета присылалась Толстому редакцией. Сергей Михайлович Ратов - режиссер Нового Народного театра в Петербурге (на Мойке). Выл у Толстого 16 августа 1902 г. вместе с художником К. В. Изенбергом по просьбе руководительницы театра Л. В. Яворской. Целью посещения было поговорить с Толстым о пьесе "Власть тьмы", готовившейся к постановке, а также ближе познакомиться с бытом яснополянских крестьян, чтобы придать спектаклю большую достоверность. Постановка была осуществлена Новым театром, но большого успеха не имела.

1* В опубликованных позднее воспоминаниях "День с Толстым" (Солнце России, 1912, 7 ноября, No 145) С. Ратов приводил также такие слова Толстого: "Играйте, как написано, - вот и все. Только не сгущайте красок; действующие лица все ясны. Никита должен быть красивым, ловким парнем, щеголем, деревенским Дон-Жуаном, но в глубине души парень он недурной... Матрену, говорят, играют злодейкой... Не знаю, нужно ли это. Стрепетова хорошо играла, судя по отзывам, только лучше играть ее непонимающей, что она делает. Вот Анютку сыграть трудно... Есть ли у вас такая Анютка? Надо, чтобы она ребенком казалась; побольше непосредственности надо; вообще, все бы проще, лучше будет".

"Биржевые ведомости". У Л. Н. Толстого

Из Ясной Поляны г. Поль Бойэ пишет в парижской "Temps" (Нумер от 4 ноября (22 октября): "Я провел неделю у одного из моих лучших друзей, Александра Е. (*1*), выдающегося писателя, который предпочитает здоровую жизнь фермера прозябанию в писательских кругах Петербурга и Москвы. Теперь я вернулся в Ясную Поляну. Лев Николаевич встретил меня, по обыкновению, с распростертыми объятиями; был как раз обеденный час, и все направились в столовую. - Ну, что наш друг, - спросил он, - пишет он теперь? Постарел, должно быть? Этот вопрос "постарел он?" вы зачастую услышите из уст Толстого, но как-то вы всегда при этом сознаете, что говорит не эгоист, сам стареющий, а художник, для которого внешний вид людей и вещей всегда представляет значительный интерес. Беседа оживляется, в ней участвуют все, настроение у всех отличное. Третьего дня состоялась консультация врачей, и решено, что в нынешнем году Толстой в Крым не поедет, а зиму проведет в своем родовом доме. Лев Николаевич, которого болезни, чередовавшиеся одна за другой, не излечили от скептического отношения к медицине, предоставляет всем судить и действовать, как заблагорассудится; он, мне кажется, счастлив тем, что ему позволили остаться дома. Одна только Москва остается для него запретной областью: там слишком много посетителей, там он часто устает. - Как я жалею, - сказал он мне, - что в нынешнем году вы не застали мою сестру-монашенку (*2*). Она покинула нас несколько дней тому назад, незадолго, значит, до вашего приезда, и отправилась в свой монастырь; срок ее отпуска истек. Она все та же, нисколько не изменилась. Раз только она вечером села за рояль и с моей Ниной (*3*) играла в четыре руки. Кто-то заговорил о курских маневрах, о необычайном движении по железным дорогам, ведущим в Курск, о переполненных вокзалах, и тут Лев Николаевич рассказал, как однажды в Москве, торопясь занять место в вагоне 3-го класса, он воспользовался помощью кондуктора. Помощь несколько жестокая; он работал руками и коленками, приговаривая: "Живо, старик, усаживайся, нечего зевать!" - Уверяю вас, он был бы гораздо вежливее, будь я в мундире, - и Толстой засмеялся. После обеда речь зашла о книге Альберта Метэнк (*4*), которую я прошлой зимою послал Толстому. - На днях, - начал Лев Николаевич, - я читал статьи и речи Жореса (*5*), вышедшие отдельным сборником. Чего только нет в них! Тут и рабочий вопрос, и сахарная концепция, и гаагская конференция. Тут решительно все, и ровно ничего. Должно быть, талантливый оратор, этот Жорес. Мне кажутся забавными претензии социалистов провидеть будущее. Как будто теория, какая бы то ни было теория, хотя бы новейшая, дает возможность что-нибудь предвидеть. Я слышу, говорят о трестах, которым суждено облегчить специализацию производства; это возможно, но далеко не доказано. Лично я в трестах не вижу ничего, кроме опасности страшного кризиса, который завершится возвратом к положению, мало чем отличающемуся от нынешнего. Мне известно только одно средство к улучшению общественной жизни. Надо устранять зло во всех тех случаях, где оно дает себя чувствовать, устранять в момент, когда оно причиняет страдания, а не сочинять теории. Да в них ли, в теориях, дело? Мне кажется, что они отжили свое время и могут еще волновать собою людей узких, малокультурных. Социалистские теории разделяют судьбу женских мод, быстро переходящих из гостиной в переднюю. О, эти теории! Вчера еще в "Русских ведомостях" я читал фельетон об автоматизме, о человеке-машине. Чистейший набор слов все это! Наши действия вовсе не произвольны, и мне не известно ни одно, которое не обусловливалось бы одним из трех следующих мотивов: разум, чувство, внушение; разумом - в случаях очень редких и притом лишь для лучших среди нас; чувством - почти всегда; внушением - гораздо чаще, чем полагают. Особенно над детьми страшно велика власть внушения. Потому-то так трудна задача воспитания. Здесь был затронут вопрос о воспитании, наиболее близкий сердцу основателя яснополянской школы. - Как-то на днях, - продолжал он, - одна из моих маленьких племянниц говорит мне: "Дядя Лева, я хочу остаться старой девой, и дочери мои тоже останутся старыми девами". Уважать ли это незнание, столь очаровательное в своей наивности? Мне кажется, самое лучшее - решить вопрос так, как его решал Жан-Жак Руссо. Вы помните грубый ответ, который он влагает в уста матери, "столь скромной в своих речах и манерах, но часто во имя добродетели и ради блага своих детей откидывавшей ложный стыд"? (*6*) На неловкие вопросы детей я отвечал бы охотно, как она, вполне уверенный, что прирожденное чувство стыдливости сделает свое дело. Я часто ставлю себе вопрос: что надо читать детям? Все зависит, прежде всего, от возраста, а затем от условий среды и характера также. У англичан имеется на это готовый ответ: "Дайте детям одну из двадцати или ста известных вам лучших книг". Но это совершенно коммерческий, "чисто английский" способ решения, которого никто вне Англии всерьез не примет. Англичане ведь и распространителями христианского учения считают себя, потому что они печатают Библию в десятках миллионов экземпляров. И, переходя к французским делам, к известиям о клерикальной борьбе в Бретани, Толстой спросил: - Каким образом вы до сих пор не добились отделения церкви от государства? Это для вас единственный разумный исход, но его-то и боятся многие французы. А между тем вас страшат опасности лишь воображаемые. Как часто жертвуют, вообще, несомненным благом во имя опасностей совершенно мнимых, которые никогда не могли бы настать".