Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский

— Ну, почему же, — улыбалась Марфа, пристально глядя на Магдалину. — Ты хорошо объяснила. Хочется греться любовью, дышать счастьем…

— Дышать вместе с Ним! — в отчаянии воскликнула Мария. — А когда Его нет, дышать тем воздухом, которым Он только что дышал и которым продолжают дышать те люди, с которыми Он шел рядом, с которыми разговаривал…

— Поняла, поняла…

— Это не страсть, Марфа, — с тоской шептала Магдалина. — Потому что страсть — жаркая и душная. В страсти, когда она тебя охватывает, хочется задержать дыхание…

Тут Марфа так радостно и одобрительно затрясла головой, что Магдалина вздрогнула и — захлебнулась словами.

— Ни слова тебе больше не скажу! — пообещала Магдалина, когда наконец обрела дыхание. — Никогда!

— Я слишком много услышала. Довольно с меня! — ответила Марфа, пронзая Марию зеленым взглядом.

— Будь ты проклята! — сказала Магдалина и вдруг ласково улыбнулась.

— Храни тебя Господь! — сказала Марфа, и лицо ее стало холодным и безразличным.

Из флигеля — не того, в который бегала Марфа, а из другого, гостевого, — во двор вышел длинный, худой и нескладный в движениях человек. Он отдал какое-то распоряжение другому человеку, который недавно еще дремал, прислонившись к притолоке, а теперь вскочил на ноги и деловито кивал головой. Длинный и нескладный направился к воротам, где его ожидал разбуженный Филиппом Гилад, а второй человек пошел в сторону навеса.

Но еще до того, как он приблизился, Марфа сказала Магдалине:

— На всякий случай: слева при входе таз и кувшин. Воду возьмешь из водоноса. Траву вынь, но не затыкай, чтобы не тратить времени. Сама потом заткну.

Магдалина кивнула и пошла к гостевому флигелю. На полдороге с ней встретился охранник, что-то сказал ей и продолжил путь к навесу.

— Проснулись, — сообщил он Марфе.

— Сама вижу, — деловито ответила женщина. — Магдалина уже ушла, так ты помоги мне приставить к столу скамейки.

— Мы с Филиппом поставим, — сказал охранник.

— А где ты видишь Филиппа?

— Да вон, позади тебя стоит.

Марфа испуганно обернулась и увидела, как из-за зеленой стены, кряхтя и виновато вздыхая, вышел Филипп.

— Привет тебе, прекраснейшая из хозяек!

— Здравствуй, брат Филипп… Ты всё слышал?

— Клянусь собакой, я тут задремал… — начал было Филипп. Но Марфа уже кричала:

— Ах ты старый негодник! Стоял и подслушивал пустую болтовню двух женщин! Не стыдно тебе?! Где у тебя совесть?! Стыда в тебе нет, грек проклятый!

Филипп засмеялся:

— Ни слова не слышал. Как только узнал, что ты влюблена в красавца Иуду, тотчас заснул от обиды.

— Негодник! Наушник! Сплетник! Язычник! — выкрикивала Марфа и тоже теперь смеялась.

— Радуйся и здравствуй, Узай, — приветствовал охранника Филипп.

— Мир тебе, брат Филипп.

— А что, хозяйку дома уже не надо приветствовать? — строго спросила Марфа.

В мужественном лице Узая ничего не изменилось от этого замечания. Охранник лишь почтительно склонил голову и сказал:

— Мир и тебе, женщина.

Во двор из гостевого флигеля снова вышел долговязый и нескладный человек и направился к столу под навесом.

— Учитель сказал, что не будет завтракать, — объявил он. — И мы не станем. Спасибо, хозяйка.

— Как не будете завтракать?! — изумилась Марфа. — Я стол накрыла… Без завтрака не отпущу! Даже не думайте! Нет, Симон, пойди и скажи Иисусу… — Она не договорила, встретившись с суровым взглядом долговязого апостола.

— Прости, женщина. Я сам слышал, как Учитель сказал Петру, а Петр кивнул мне и велел передать тебе и ученикам… Нет у нас времени. Сейчас же идем в Город.

Симон развернулся и размашисто зашагал в сторону гостевого флигеля.

— А я, пожалуй, отведаю эту сладкую булочку, — сказал Филипп и быстро схватил лепешку, хотя никакого позволения от Марфы не получил, а только взгляд — обиженный и даже сердитый. Истолковав его на свой лад, он предложил: — Хочешь, я помогу тебе убрать со стола. Вечером всё съедим, не волнуйся.

— Еще не хватало, чтобы ты помогал мне. Мы с Магдалиной быстро управимся. А потом догоним вас на дороге… Вы медленно ходите. Вы, мужчины, вообще всё делаете плохо и медленно.

Глава двенадцатая

СМОКОВНИЦА

Второй час дня

Из Вифании в Виффагию и дальше по направлению к Городу шли так.

Впереди, оглядываясь по сторонам, по разным краям дороги шагали Гилад и Узай — ученики-охранники.

Чуть дальше по центру дороги шел колченогий и долговязый апостол, которого в общине прозвали Зилотом, а родители нарекли Симоном. Симон Зилот не крутил головой и не огладывался, но видел всё, что происходило впереди, по бокам и сзади, и видно было, что он всё видит и многое слышит.

Сразу за ним шел Иисус Христос.

Слева от Иисуса шагал коренастый рыжий человек с огненной бородой, которого иногда называли Иаковом Алфеевым, чаще — Иаковом Малым и еще чаще — просто Малым или Малым. Иаков то и дело взглядывал на Иисуса, словно хотел убедиться, что Христос идет рядом и он, Иаков Малый, от Него не отстал.

Справа от Иисуса шел темно-русый человек с короткой курчавой бородой. Человек этот был среднего роста, чуть повыше Малого, но уже его в плечах. Однако по тому, как он ступал, как твердо ставил ноги, как гордо и уверенно нес голову, как держал руки, сразу же чувствовалось, что он от природы наделен силой и волей, и воля его порывистая, а сила — неожиданная и властная. Отец нарек его Симоном, но его уже давно называли Кифой или Петром, что на арамейском и на греческом языках означало «камень». Такое прозвище дал ему Господь. Симон Петр не взглядывал на Христа, потому что чувствовал всем своим существом, знал и не сомневался, что пребывает в Его присутствии.

Таков был первый ряд идущих по дороге, если не считать Зилота и двух учеников-охранников, которые, собственно, и ряда не составляли. Если не считать двух других охранников-учеников, которые шли на уровне первого ряда, но не по дороге, а по обочине ее, с двух концов.

Во втором ряду шагали трое. Слева шел темноволосый человек лет тридцати с изогнутыми усами, которые смыкались с бородой — волнистой, клинообразной и темной. Видно было, что бороду свою он часто моет, но редко подстригает. Глаза у темноволосого были карими и страдающими, причем, похоже, страдали они постоянно, и таким было их обычное выражение. Звали этого человека Иаков Зеведеев.

Справа от него, точно за спиной у Иисуса, шел младший брат Иакова, Иоанн Зеведеев.

А еще дальше справа шел благообразный, торжественный и какой-то словно закрытый от всех капюшоном брюнет. То есть никакого капюшона на голове у него не было, но он как бы накинул его на себя, чтобы ничего нельзя было прочесть на его лице, кроме торжественности и благонамеренности. Когда человек этот был сборщиком податей, его звали Левием, а теперь звали Матфеем — по второму его имени, а первое имя старались не вспоминать.

В третьем ряду шли двое: Филипп и молодой человек лет двадцати с коротко стриженными рыжеватыми волосами и юношеским пухом на подбородке.

В четвертом ряду — тоже двое: Иуда, сын Симона, и высокий широкоплечий богатырь с длинными светлыми волосами и еще более светлой окладистой бородой, какие редко встретишь среди иудеев, — Андрей, сын Ионы, младший брат Петра.

Далее в процессии был образован небольшой разрыв шагов в пять или в шесть, а после разрыва уже не рядами, а толпой шло человек пятьдесят, которых в общине тоже называли учениками, но не первыми учениками и не апостолами, как звали тех, кто шел в непосредственной близости от Иисуса Христа.

Дальше опять был промежуток. А после промежутка шли женщины, человек десять. Одна из них особо обращала на себя внимание. Шла она чуть впереди, а остальные женщины как бы следовали за ней и сопровождали ее. Фигурой и чертами лица она была очень похожа на Марфу, жену Симона Прокаженного. Однако, если к ней приглядеться, она являла Марфе прямую противоположность. Марфа была рыжеволосой — эта блондинкой и, судя по локонам, которые выбивались у нее из-под накидки, чересчур светлой для палестинской женщины. У Марфы кожа на лице была перламутровая — у этой бледная, прозрачная и немощная. У Марфы рот был пухлым и кокетливым — у этой совершенно невыразительным. У Марфы глаза были зеленые — у этой не то серые, не то синие, миндалевидные и чуть раскосые, как у птицы. У Марфы взгляд был колючим и озорным — у этой мягким и ласковым, как у послушных детей. И вот, при всех этих различиях и при всей несхожести обе женщины выглядели как родные сестры.

Впрочем, сравнить их сейчас более тщательно не представлялось возможным, так как Марфа и Магдалина еще не догнали процессию и не присоединились к остальным женщинам.

Солнце уже поднялось над восточными горами, и в утреннем теплом и ласковом свете над дорогой кружили две розовые птицы: голубь и голубка. Воркуя и изредка соприкасаясь клювами, они увлекали друг друга все выше и выше к небесам. И с той высоты, на которой они делились радостью жизни и объяснялись в любви, им хорошо была видна растянувшаяся по дороге процессия. И дальше вперед и назад они могли увидеть, что на перекрестке Иерихонской и Гефсиманской дорог остановились два человека, которые вроде бы разговаривают друг с другом, а на самом деле внимательно оглядываются по сторонам. И тоже якобы разговаривают, а в действительности изучают окружающую обстановку еще двое мужчин, отставших от процессии на выходе из Виффагии. Но вряд ли эти бдительные и настороженные ученики Иисуса, на которых апостол Симон Зилот возложил обязанности разведчиков, могли интересовать беспечно воркующих голубей.