Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но.
Одного Куша не учел. Быстрый подъем застил глаза. Сбил наводку на резкость. А не учел он то, что масштабы у нас не столичные. Не такой уж и городишко Мелкосранск, чтоб клиентура постоянная была. Местное форцмо свой контингент всех в лицо, наперечет. И их, естественно: у кого пластмасса, у кого иголки и головки, у кого кассеты загармоничные. Пробел может образоваться если кого-то заметут, но зарастает это место быстрей, чем рана у собаки. В ценах тоже особливо не сыграешь: цена на всё стабильная и прейскурант опять же каждый знает и этот каждый другого каждого наколоть хоть на юксовый да хочет. Всё по учебнику: раздел влияния и интересов. Чужого попытаются на чем-нибудь да опрокинуть. Свой мир. Так же, как и у нас: всех кабацких чуваков знаем, кто где сидит, кто чем дышит. Случается и подмена нужна — мало ли бывает — и к нам приходят. Или ты не можешь, а тут свадьба горит — своим же знакомым и отдашь. Но сейчас не об этом.
Нагрели Кушу на «Оушен фэнтази»[64]. Показали мазурики с нуля, не разрезанный, как говорится, а втюхали с переклеенным пятаком: какие-то кола бельды воют. Минька слушал, аж плакал, по полу катался. Сидит дурак и слушает — помните историю такую, еще с рентгеновскими снимками?
А всё что? Не гонись, поп, за дешевизною. Польстился на дармовщинку — пару чириков вроде уступали ему.
Парню не до смеху. Сдуру в милицию бегал. Сопли там по щекам размазывал. В милиции его напугали, пообещали за спекуляцию пластинками привлечь. Адрес записали.
Гарун бежал быстрее лани. Матка до колен опустилась. Хоть бы подумал, дурила, а его то за шо? Спужалси. Чего чего, а пугать у нас умеют.
Лёля со своей аптекаршей попал прямо-таки в тюрьму, к прокурору. Ездили на Вторчермет, в кабак, на служебном аптекаршинном «Москвиче». Додумались. Обратно с песнями с плясками в двенадцать ночи на красный свет простегали три перекрестка.
Волки драные тут как тут.
Аптекарша триста отдала, чтобы дело замять, и стольник, чтобы Лёлику в институт бумага не пошла. Овёс ноне дорог.
Пока судились-рядились, из автомашины ее мазуты реквизировали. Так не храни их в бардачке! Менты тоже. Подзаборники вшивые. Ну куда он эту губную помаду денет? Любимой подарит? Она ж наполовину измазанная. Хранители устоёв хуевы.
Осталось нам с Минькой в историю попасть. Но пока ничего. Ангел хранит.
Так оно идет себе жизнь и идет. В колею, в колее, с колеей. Одно, правда, событие местного значения: прореха на человечестве тихой сапой в Утюг пристроился! Электриком. Лампочки менять. А помимо не заработанной платы шабашнический договор подписал на изготовление цветомузыки. Панно такое на стенку с бегающими огнями. Материалы от кабака, умелые ручки он сам прикладывать будет.
Теперь электрику не лень дважды в день ждать чертова троллейбуса, иногда по сорок минут, тащиться семь остановок до автостанции и оттуда топать до заветного порога минут пятнадцать, но зато иметь обед, а вечером, естественно, ужин. Будь на то господня воля, он бы и завтракать ездил.
С чего начинается работа? С присутственного места. Потому как с присутственным местом и ты сам на месте.
Разобрал он бардак в чулане, хлам повыкидывал и оборудовал себе уголок султана; оттуда проводку провел на подиум, колоночки для магнитофона повесил. Теперь музыка играет и без наших присутственных дней. В скромные трудовые будни. А вот в получасовых перерывах между нашими выступлениями записи не крутит. Пятеру, заявил Миньке, башляйте за вечер, тоды «ой».
А что?
Всё правильно.
Каждый труд благослови удача.
24
Знаете ли вы, что такое праздник весны и труда на задворках кипучей и могучей?
Эка невидаль, скажет иной мирянин, чай не в проруби плавали, туды его в карусель, что уж что, а это-то — великое ли дело?
Так-то оно так, дружище. Верно. Под одним небом ходим, поэт бы сказал: одной шинелью укрываемся и из одного котелка хлебаем, ведь ей-же-ей, весь жизненный распорядок по ГОСТу, на грудь четвертого слева. Но. Тут «но» есть. Тут надо с понятием. С кочки зрения кулика на мухосранском болоте: ваши девки может посисястее, но наши точно попиздястее. Поскольку, по себе знаю, спорить с куликом себе дороже, посмотрим-ка на всё это трезвым глазом.
Начать надо с того, что само собой разумеется: сыросранское население такие мероприятия на сухую не посещает. Традиции не те. Душа просит. Тесно ей, душе, на сухую. Шершавенько. Скрипит. А поскольку народ у нас всё больше душевный, как оно уже неоднократно подмечено, то всё, что положено вынь да поставь. А уж оно не застоится.
На мокрую же, душа требует простору на все три веселых стороны. Почему, спросите? И на это есть ответ. Кто не знает, что просить на сухую — одно, а требовать на мокрую — уже совершенно иное? И что может быть просторнее русской задушевной песни? А? Да опосля сто семьдесят граммов на брата? М-м? Можно представить, да? А помножить это дело на массовость? На праздничную си-бемоль?
Где же, где вы нонешние Суриковы с Перовыми? Обнажите ваши кисти, ведь вот она, картина! Вот она движется с первомайским приветом на почти трезвых ногах, с транспарантами, флагами, шарами, цветами, детскими пропеллерами-вертушками, глобусами, птичками Пабло Пикассо, мозолистыми руками многостаночника, красной косынкой передовицы, здравницами в честь такого замечательного образа жизни — как оно и положено, а впереди гофмаршал с гармонею иль баяном. И вся, буквально вся колонна орет во всю глухосранскую «имел бы я златые горы» (И ведь действительно: что окромя цепей? остальное имели и имеем. И будем иметь, как хотим, возможно даже, извращенно) или про так как шумел камыш.
Как? Впечатляет? Меня так очень. Вот он — наш ответ бразильским карнавалам.
Прошпект далёкой, пехом шелестеть — мало не покажется, и покуда до трибуны каблуки стопчешь, все застольные вспомнят: и как с горочки спустился, весь в орденах-медалях, и как огни золотые горят на том большаке, на перекрестке, где с любовью надо встретится, и про улицу родную, что хороша и в непогоду, и пошехонского с картинками выпишут.
Затоварились впереди массы, пока уплотнение рассасывается, глядь — колонна в амфитеатр сбилась, баба, что побойчей, каблучком дернет, пушкиным пройдется, да кэ-эк взвизгнет:
А мене милай подарилЧетыре мандовошечкиЧто ж я буду с ними делатьОне ж такие крошечки?
Товарки в долгу не останутся, на пару, в унисон, мартеновскими глотками дунут:
Ой, подруга, так и знайТем, кто просит, всем давайНе фарфоровая чашечкаНе выломится край!
Гармонист тоже не кумачовым бантом шит: пальцы пляшут, как черти, ноги отбойным молотком выдрючиваются, тенорок с хрипотцой:
Я ходил, ходил за нейДумал целочка у ейОказалось, что у ейШире кепочки моей.
Тут же вам и похуйсранского с притопом, с прихлопом счешут. «Веселых ребят», что с Леонидом Утесовым, помните? Как там покойника провожали? О, то оно и есть, только почище, потому как от чисто радостного восприятия жизни процесс происходит.
Мужики в костюмах не обмятых, брючины гармошкой, рубахи белые колом, галстук, раз в год надёванный, топорщится — узел с хороший кулак. Бабы — в разнорябь, что попетушистей из сундуков достали, помады ради такого дня не пожалели, волосья начесали — смотришь и сердце радуется.
Одна колонна прошла. Другая. Там «я люблю тебя жизнь» задушевно выведут, тут «арлекино» споют, да еще и содержание в лицах проиллюстрируют — Московский цирк от зависти бы умер.
Уж так, так хорошо — шариковой ручкой не опишешь. Как сказал бы Коля Чих-Пых: это видеть надо.
Чем я и занимаюсь. Ныне на демонстрацию я не ходок — созерцатель. Пятый курс. Не пионер. Статус другой.
Минька на праздненства в родную деревню укатил. Лелик с аптекаршей за фармацевтов транспарант с зеленым змием понес, а я, прикупив белоголовую, в строну ПХХ подался.
Аббревиатура сия не тайна есть. Именуют так молодежное заводское общежитие, что на улице Строителей: Пустосранское МотовилоХранилище. Женский же монастырь, что на проспекте, в простонародье звучит, как ППХ — тут всё ясно и расшифровывать не надо.
Поход мой первомайский, в столь отвлеченную от других повседневных дел епархию, объясняется следующим образом.
Стою как-то на остановочке, нос в воротник прячу — апрель нынче с причудами: метель метет, да такая, что и февраль позавидует. Транспорта, как положено, уже минут двадцать как не видать, ноги окоченели, сам, как найда — настроение, в общем, не праздничное, сами понимаете. Долго ли, коротко ли, автобус, наконец, подходит, паразит. Народ в нем в три яруса, конечно; толпа со стороны остановки ряды сомкнула, как псы-рыцари на Чудском озере, посему я у заднего прохода завис, почти как в загадке: в глазах тоска, в зубах доска, руки не вытащить и дверь на крючке. Сезам, всё-таки, открывается и теплой картошечкой сверху, основательно так, на потенциальных пассажиров блюют. Народ, естественно, распадается на фракции: облеванные отбегают в сторону, не молча, конечно, а выражая непарламентскими выкриками отношение к действительности, не облеванные лезут-таки в общественный транспорт.
- Весь этот рок-н-ролл - Михаил Липскеров - Контркультура
- Я потрогал её - Иван Сергеевич Клим - Контркультура / Русская классическая проза
- Последний поворот на Бруклин - Hubert Selby - Контркультура
- Беглецы и бродяги - Чак Паланик - Контркультура
- Это я – Никиша - Никита Олегович Морозов - Контркультура / Русская классическая проза / Прочий юмор
- Рассуждизмы Иероглифа - Влад Иероглиф Измиров - Контркультура
- Снафф - Чак Паланик - Контркультура
- Четвертый ангел Апокастасиса - Андрей Бычков - Контркультура
- Черная книга корпораций - Клаус Вернер - Контркультура
- Красавица Леночка и другие психопаты - Джонни Псих - Контркультура