Мастиф (СИ) - Огнелис Елизавета

— Брысь отсюда, — сказал Мастиф свите и снял с плеча автомат. В тот раз он пощадил этих людей. Но совсем скоро Александр понял, что не надо никого щадить… Но это потом. А пока… Били недолго (работа ждет!), но основательно — до костей, разорвали живот, Полкан выколол глаза, Наиль вырвал челюсть, как сказал — «на память». Потом выбросили окровавленный кусок мяса и спустили наилевских «кавказцев», а пока собаки рвали бывшего директора, Саша поучительно и громко говорил:

— Вот видишь… Вот она, твоя единая Россия, или там, твой дом — Россия. Видишь, Полкан — русский, я — русский, Наиль — татарин, Тимур — чечен, Гиви — грузин. Все мы — Россия. Видишь, как мы тебя любим? Всегда будем любить. Я перед смертью буду вспоминать, как единая Россия своего любимого директора на части рвала, как вы ее рвете, каждый сам на себя… Что бы ты нас больше никогда не трогал, утроба твоя ненасытная, депутат, из говна деланный, партиец грёбаный, президент собачьей миски… Осмотрите его, паспорт ищите. Домой к нему съездим…

— За что? — кричала красивая женщина на ковре, пока парни стояли и обсуждали — стоит ли насиловать такую — с пулей в животе?

— За что?

Тогда Кощей присел на корточки, поднял за волосы голову и, глядя прямо в глаза, спросил:

— У тебя деньги есть?

— Ради денег? — прошептала жена Алексея Александровича. — Возьмите там. В шкафу, надо полку отодвинуть… Шифр скажу.

— Много там?

— Двести пятьдесят тысяч… И валюта… Всем хватит…

Кощей вздохнул:

— Я на заводе работал. Много получал. Побольше инженера и даже начальника цеха. Домой приходил — не пиво с водкой брал, а коньяку стопочку. Потом комнату купил в общежитии. И понеслось… — Кощей криво ухмыльнулся. — Восемь тысяч получу — семь надо в банк отдать. Жена родила, я на хлебе с водой целый год сидел. Матка моя заболела сердцем… И я заболел. А женка с грудничком по соседям ходит — капусты кислой на щи просит и хлебца немного. А потом ребятенок мой кастрюлю с кипятком соседскую на себя опрокинул… Я выздоровел, жена снова беременна… Говорят — урод родится, даун, долго жить не будет. От истощения, говорят, витаминов надо было есть больше… Я ей в пузо двинул — пусть уж так… И ничего, как ты, не орала моя Олечка… Стыдно тебе должно быть. Ишь, — Кощей поднял взгляд на трехметровые потолки. — В пятикомнатных хоромах живете, денег немеряно. Срамота…

— Кощей, хорош пургу гнать, — оборвал Мастиф.

— Ладно, — сказал мужик, легко поднялся — и обрушил лезвие топора на склоненную голову.

— Нужны мне твои деньги, — проворчал Кощей. — Своих хватает…

Это было правильно, по крайней мере — честно. Потому что пощадив одного, ты открываешь путь другим, куда более страшным людям. Они пригреются на груди словно змеи, они будут сосать кровь, восхваляя себя, и не будешь знать, даже догадываться — что кровь, исчезающая в ненасытных утробах — твоя собственная. Такие люди, бывшие директора, бывшие управляющие, бывшие президенты — банков, консорциумов, фирм и государств, деловая косточка, виртуозно обладающие странным умением лизать чужие задницы с удовольствием и выгодой для себя — они все обозлятся, отвернутся от Мастифа, станут врагами, а врагов легко убивать, гораздо легче, чем своих. Теперь Александр понимал, почему великие русские правители делали своих сыновей врагами, а потом убивали. Нельзя человеку становится великим только по праву рождения. Вот почему Наиль убивал не только взрослых мужчин, но и женщин, и детей, и родственников — всех, кого мог найти. Эта мафиозно-дикая чистка обуславливала, в конце концов, уничтожение всех врагов, всех тех, кто хотел…

— Чего хотел? — Александр задавал этот вопрос себе очень часто. Ему казалось, что он знает ответ, просто боится признаться себе. Он ждал рождения сына, этого гения, чудовища, защитника, сверхчеловека, который наверняка знает все ответы, даже на незаданные вопросы. Может быть, он поделится хоть крупицей знаний с отцом? Может быть, не отец, а сын захочет сделать родителя врагом — и убить, но прежде хотя бы сказать — за что и почему, ведь и Петр Великий, и Иван Грозный — пытались, разговаривали, объясняли… пусть не впрок, но он постарается, Саша очень постарается быть хорошим отцом…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

А настоящий отец шел им навстречу, широко размахивал руками и, кажется, улыбался весеннему солнышку. Лицо Александра окаменело — до того тошно было видеть этого гиганта, высокого, красивого, словно из сказки. До чего же мы паскудные люди, понял Саша. Все себе; все для себя, как дети; даже не дети, а детеныши, ищут мамкину сиську — и кусают все подряд, но стоит их огреть хворостиной — скулят и поджимают хвост. Мастиф выпрямился, разогнул сломанную спину, с хрустом качнул головой — вправо-влево…

— Отчего бы не подраться? — спросил он тихонечко, шепотом, намереваясь сказать еще, но только громко, очень громко…

Из подъезда двухэтажного дома выбежала женщина — в сером пальто, в тапках на босу ногу. Она даже не взглянула на Мастифа и татар, и Александр понял, что она бежит жаловаться, что сверхчеловек на другой стороне дороги может остановиться, внимательно выслушать ее, поднять взгляд на три замершие фигурки. Саша положил руку на рукоять меча. До сих пор это оружие пробовало кровь лишь дважды — и оба раза это были сильные, могучие люди, они очень хорошо умели убивать. Но хозяин меча жив до сих пор, и это значит, что он сильней; что запросто может быть и третий раз, и четвертый, и даже — пятый.

— Зачем ты убил его? — закричала женщина и пробежала мимо Гаврилы, словно невидимая рука не дала ей задержаться. Женщина сделала еще несколько неуверенных шагов, неуклюже упала, потеряла тапочку — и вновь пошла, с белыми глазами, с искривленным от ненависти ртом. Наверно, со стороны это выглядело смешно — сорокалетняя дебелая тетка кружит вокруг высокого красивого мужчины на расстоянии вытянутой руки, кричит, не может приблизиться, словно потерялась в менуэте. Наиль скалился — как обычно, только вот в его оскале явно проглядывалась неуверенность. Это было непривычно, и необычно, татарин всегда знал, чего хочет сделать.

— Что он тебе сделал? Гад! Сволочь! Ну, попробуй, меня попробуй…

Глава 26

Вот черт! Хлопнула еще одна подъездная дверь (неужели в городе еще живут?), еще одна, совсем старуха, со скалкой — тоже нашла оружие. Появились мальчишки, и Наиль уже не скалился, он — рычал, подозревая, что Мастифу не пережить этих секунд, что кто-то очень хитрый и смелый заманил в ловушку, целится с чердака, пользуясь суматохой, не понимая, что уже через час татарин разобьет ему суставы на локтях, подвесит на дыбу, и будет сочинять новую музыку, дергая попеременно правую и левую ноги. Ведь это их город, здесь они родились, здесь они все знают, все умеют, все под контролем. Наиль шарил своей «базукой» по окнам, Равиль пытался заставить Александра пригнуться, но Саша не желал, он хотел смотреть, чем кончится эта стихийная стачка, взрыв ненависти. Ненависть никуда не ведет, она бесплодна, она противовес любви. Любовь рождает жизнь, ненависть — смерть. Хотя первый шаг всегда есть шаг к смерти…

Женщин уже больше десятка, они налетали на Гаврилу как курицы на петуха. А он стоял и смотрел, потом попытался что-то сказать — бесполезно. Капают секунды — и ствол снайперской винтовки опускается: это не покушение, это просто случай из жизни, опасности нет. Наиль это чувствует, он больше не улыбается, вытирает пот со лба. Гаврила стоит, недоволен…

— Нелюдь! Гад! Урод поганый! — и по матери, которой у него никогда не было, трехэтажным, с повизгиванием. Молодцы, бабы, так его…

Саша не понял откуда взялся топор. Он словно появился сам по себе, брошенный с остервенением, с дурацкой силой. Оружие обогнуло сверхчеловека и впилось в затылок молодайке. Лет двадцать пять, не больше, невыразительное длинное лицо, мышиные волосы, блеклые глаза. Наверно, Гаврила мог бы помочь, но ему не дали, завалили девку дебелыми телами, и тогда гигант вытащил кнут и стегнул — с присвистом, по воздуху, смачно, громко; так, что от этого звука одну из старух разорвало пополам. Потом кнут хлопнул еще раз; и еще… Бабы, потеряв головы от ужаса, разбегались по улице. Сверхубийца посмотрел на четыре тела, вздохнул, развернулся, и хотел уже уходить, как…