Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

Потому что их всего двое, немцев — командир и заместитель командира усиленного взвода. Вторым заместителем лейтенант Свиридов. Который, не задумываясь, возьмется за оружие при любой попытке наказать Илюхина.

Есть еще его, сержанта, отделение, кучно и напряженно ожидающее развязки беседы в десятке метров, рядом с домом, определенным под постой офицеров. С другой его стороны, у крыльца, также держатся группой сержант Дорохов со своими, которые еще четыре дня назад решили уйти к партизанам.

Поульсен видел, что происходит, и не придавать значения этому не мог. Трезвый, взвешенный расчет говорил ему, что шансов на силовое решение проблемы у него нет.

— Хорошилов и Заридзе забрали пленных. Они сказали, что исполняют ваш приказ. Оснований не верить им у меня не нашлось, и я отдал приказ передать им задержанных. Что произошло дальше, я не знаю. Хорошилов и Заридзе мне не подчиняются, об этом всем прекрасно известно, в том числе и господину лейтенанту.

Когда-то его могли просто травить голодом. Стоптать, искоренить в нем человеческое, сделать из него животное, послушное лишь своим инстинктам. Когда-то его могли расстрелять или забыть дать пайку, и тогда Илюхина бы просто не стало.

Сержант встретился глазами с немецким лейтенантом. Прочел понимание сложившейся ситуации в его взгляде, нерешительную озлобленность и… покорность судьбе. Он все понимал. Понимал, что трупы Хорошилова и Заридзе спрятаны столь надежно, что ему и части власовцев, все еще сохраняющих преданность Рейху, убитых не отыскать. Отдавал себе отчет, что связные партизан, двое мальчишек и девчонка, не будут никогда переданы администрации и никогда не будут казнены по приговору военного суда. Вот только лейтенанту Вермахта было на это наплевать.

Лейтенант Поульсен просто хотел вернуться домой живым. Не погибнуть в скорой атаке русских и не быть убитым прямо сейчас, сию же секунду непокорными власовцами. Лейтенанту хотелось жить, и тем самым он мало отличался от русского сержанта. Хотя Поульсену, разумеется, такое сравнение не могло прийтись по вкусу.

Когда-то Илюхина могло просто не стать по воле любого человека в немецкой форме.

Но однажды они все или кто-то один из них совершили ошибку. Ему дали оружие, для того чтобы он мог защищать чужие идеалы. Что ж удивляться, если Илюхин решил сражаться не за чуждые цели, а за свою жизнь?

Нельсон

Почему мы должны были прятаться, я, если честно, не совсем понял. Мало того, по мнению Бона, мы должны были еще и сидеть в полном молчании. В принципе, я не спорил. У меня очень ныла заживающая спина, и было совсем не до разногласий. Кроме того, Бон угодил мне разысканным в недрах рюкзака шоколадом, предложив вместо воды бутылку вина. Да, вот такая фигня, воду мы как раз не взяли.

Впрочем, это было и к счастью. Не стыжусь признаться — я тривиально накидался, после чего уснул сном младенца, мигом забыв обо всех своих ранах и душевных переживаниях.

Судя по всему, спал я крепко и очень хорошо. По крайней мере, никаких сновидений я не помнил поутру и проснулся опять же только от толчка Бона. Товарищ, удивленно покачав головой, поведал мне, что я проспал, мягко говоря, до фига. Точнее, московское время семь часов утра, и потому он объявляет подъем.

Против подъема я ничего не имел. Вообще, то, что я уснул, объясняется лишь каким-то чудом и бутылкой вина. Спать на земле, подложив под голову рюкзак, да еще и среди веток и листвы для меня, скажем так, не совсем естественно. Терпеть не могу всякие а-ля туристические походы, ночевки не под крышей и тому подобную муть. Можете считать меня изнеженным, но факт остается фактом. Не будь я столь уставшим и не будь мне реально по фигу, спать бы я в таких условиях не стал.

— Хорош тянуться, упырь, — поприветствовал меня Бон. — Давай вставай, дел полно. Надо проверить дорогу, разжиться тем, что осталось от колонны. И определиться с дальнейшим продвижением.

Тянуться я не прекратил. Отчасти из вредности, отчасти из-за того, что мне было действительно необходимо хорошенько размяться и разогреться. Естественно, я понимал, что команда Бона просто выражает его общее настроение. И перечить ему не собирался. Потому, пару раз повернувшись вокруг своей оси, вознамерился выйти из нашего убежища.

— Без палева, слон! Выходи так как заходил, осторожно. Листву не топчи. Место ночевки не светить! — тут же настроил меня на боевой лад мой товарищ. Я ему кивнул, взял винтовку, рюкзак и аккуратно выбрался из шалаша. Проследовал вчерашним путем, отметив, что наши осторожные шаги действительно не оставили никаких следов на ковре увядшей листвы. Вынужден признаться, что я бы не допер до того, что ходить надо именно по специальной методике.

А вот под руководством Бона, судя по всему, у меня были все шансы превратиться в матерого партизана.

Следом за мной наше убежище покинул и Бон. Какими-то чуткими и хитрыми движениями замаскировал его и, высоко поднимая ноги, подошел ко мне. Окинул взглядом с головы до ног и снова принялся за указания. Как я понимал, это ему на самом деле нравилось. Собственно, и я был не против.

— Застегнись и опоясайся. Подгони ремень по талии. Застегнись полностью, кроме воротничка. Ремни на мешке подгони по фигуре, чтобы лежал на спине нормально, не болтался и не стеснял движение. Винтовку нести в руках, ствол на меня не направлять при любых обстоятельствах.

Не откладывая в долгий ящик, всеми указаниями я воспользовался. Опоясался под руководством Бона и взял винтовку в руки, не направляя ствол в его сторону. Мой товарищ кивнул и продолжил ликбез:

— Я впереди, ты позади меня. Смотришь влево. Я руку поднимаю — останавливаемся, ждем. Движение рукой вниз — залечь за ближайшим укрытием, дерево, камень.

Честно говоря, мне было немного смешно, слишком уж это походило на всякого рода военные фильмы. С другой стороны, я прекрасно отдавал себе отчет, что смех скорее от нервов. В конце концов, я вчера совершенно не задумывался, а вот сейчас меня торкнуло — ведь в грузовике Бон, вполне вероятно, наглухо завалил одного из наших конвоиров. Не то чтобы меня это сильно напрягало, но изюминку нашему приключению придало. Плюс к тому моя избитая спина не давала расслабиться. Да и совершенно непонятные взаимоотношения между людьми, которые нас окружали.

Короче, дело было серьезно. Тот мир, в котором мы оказались, живет по своим законам, и, как я понял, ложному гуманизму здесь не место. Собственно, именно поэтому я кивнул Бону и, не ограничившись одним этим, добавил:

— Все понятно!

Таким вот образом мы и пошли. Как я понимал, к дороге за какими-то мифическими пожитками. Конечно, с одной стороны, Бон был прав. Вернее, со многих сторон. Я вообще слабо понимал всю специфику, с которой сейчас столкнулся, а вот мой товарищ, он, по крайней мере, отслужил. Но вот лично я, знаете ли, ни за что не пошел бы к дороге. По-любому там сейчас кипеж. Кто бы ни напал на немцев — а я классифицировал отряд, в который мы до недавних пор входили, как немцев, — так вот, нападающие в любом случае растворились давно. И не столь важно, кем они были, главное, что все более-менее ценное они забрали. Нам с Боном важнее было озаботиться нашими дальнейшими планами, куда идти и что делать, нежели проверять место, по моему глубокому убеждению, уже подчищенное вдоль и поперек.

Но, естественно, я этого вслух не произнес. Просто шел, думал о вечном и с удовольствием смотрел по сторонам. Сходство с военными фильмами только увеличивалось. Ранее в лесу я оказывался по вполне прозаическим причинам — пейнтбол, шашлыки, пробежки. И сейчас было прикольно воображать себя эдаким рейнджером, ну или более прозаично — партизаном. Поневоле я старался копировать манеру Бона. Шел он настороженно, выбирая дорогу, свободную от кустов, ступая на землю, заваленную листьями, как-то проскальзывал ногой, не опуская ее сверху вниз, а зарываясь, что ли, в этот ворох. Следует признать, что пока я не стал делать так же, шума я производил гораздо больше, нежели мой ведущий.

Также исправно я смотрел налево, как было приказано, однако ничего интересного увидеть мне не довелось. Деревья, деревья и еще раз деревья. Насколько я понимал, осины, березы, с густым подлеском, со множеством поваленных стволов, сломанных ветвей, зарослями всякой травы. Определенно не парк и не городской, ухоженный лесок.

Удивляться тут было нечему. Еще когда мы ехали в эту богом проклятую деревню, я вдоволь насмотрелся по сторонам, благо везли нас в открытом грузовике. Лесов по сторонам от дороги действительно было вдоволь. Причем не просто лесополосы, к которым мы все привыкли вдоль трасс, а именно полноценные, густые леса.

— Стоять на месте! Дернешься — стреляю!

Бон впереди меня, в точном соответствии с инструкцией, застыл, будто каменный. Я же с любопытством покосился на источник голоса, однако был остановлен решительно: