Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Корецкий Данил Аркадьевич

– Я понимаю это. Но сегодня хоть отвел душу. Не все же копошиться в подполье!.. Ладно, давайте расходиться.

Кюблер зашагал в метро. Его походка сразу стала уверенной, будто он ничего и не пил. Да это так и было.

Последние месяцы для Кюблера не прошли даром. Кое-что удалось сделать. Как-никак людей он нашел. Надежных и преданных. Не то что было в прошлом году, когда каждую ночь приходилось искать пристанища. Но с каким трудом, как мучительно медленно, ощупью приходилось идти и искать, будто в кромешной тьме шагаешь по краю пропасти… Итог – восемь человек за год. Может быть, удастся привлечь и Франца. Он порядочный парень, только, как многие, устранился, замкнулся, возможно, оробел. Скрывать нечего, фашистам многих удалось запугать. Взять того же Гейнца – он и слышать не хотел ни о какой работе: «У меня семья. Черт с ним, с фашизмом! Они сами себя передушат, как в ремовском путче…» Как он изменился за полгода! Сам предложил тряхнуть стариной и «наследить» фашистам. Не каждый за такое возьмется – печатать на асфальте лозунги против Гитлера. Вообще-то Кюблер был против таких мальчишеских выходок, но Гейнц прав – надо показать наци, что они не смогли задушить и не задушат то живое, что есть в немецком народе.

Коммунист-подпольщик отлично понимал: булавочные уколы, подобные выходке Гейнца, еще не то, что нужно. Даже его, Кюблера, партийная организация, распыленная на шести берлинских предприятиях, так мало значит. Может ли она противостоять мутной коричневой волне фашизма, захлестнувшей Германию? Все это верно, но вывод один – надо работать, работать, искать связи с другими группами. Здесь тоже кое-что удалось сделать.

С весны, как раз вскоре после того, как он встретил Франца в Кепенике, на берегу озера, Кюблер устроился на военный завод. Ясно, что по фальшивому паспорту и подложной справке. Теперь он имеет работу, жилье и какие-то деньги. Даже кое-что смог передать жене Гертруде – впервые за семь с половиной лет.

Кюблер шел по ночной улице и вспоминал.

Гертруду он встретил летом. Она гуляла с сыном на озере. Рудольф знал ее распорядок. Вечерами, очевидно после работы, выходила с вязаньем или книжкой подышать свежим воздухом. Иногда кроме сына рядом с ней появлялся незнакомый мужчина. Скорее всего у Гертруды был какой-то близкий ей человек. Рудольф делал вид, что смирился. Эти годы он и сам не всегда жил монахом. Жизнь остается жизнью. Когда они встретились, даже не спросил ее об этом. «Встретились»! Посидели всего полчаса на скамейке.

Когда Кюблер сел рядом, Гертруда не обратила на него внимания, увлеклась книжкой. Он тихо позвал ее:

– Гертруда!..

Она растерянно оторвалась от чтения, глянула по сторонам. Думала, что померещилось. Повернулась и ахнула, побледнела.

– Рудольф, ты! – Закрыла лицо руками. – Не может этого быть!

– Ради бога, держись спокойно. Как ты живешь?

Все-таки молодец Гертруда! Как она держалась! Сидели будто незнакомые люди. Начинали говорить, когда вокруг никого не было. Собственно, говорила больше Гертруда. Он спрашивал, она отвечала. Первое время было так трудно жить! Сейчас лучше. Видно, ко всему привыкаешь. В прошлом году умер его отец в Бухенвальде. Комендант с извещением прислал счет – оплатить стоимость похорон. Гроб, рытье могилы, что-то еще… Ужас, какое впечатление произвел на нее этот счет! Убивают и требуют за это деньги. Она не представляла себе такой подлости. Сразу заплатить не могла, не было денег. Через неделю прислали снова повестку: предложили внести на такой-то текущий счет, в таком-то банке, в такой-то срок, иначе взыщут судом и начислят пени. Гертруда не выдержала и рассказала соседке. Рудольф, может, помнит Корб? Они жили над ними. Еще бы не знать Вальтера Корба! Жену помнит плохо, а Вальтер Корб был в одной с ним организации. Интересно, какова же его судьба… Гертруда рассказала:

– Теперь фрау Корб вдова. Мужа казнили в Плетцензее в тридцать седьмом году. Ей тоже прислали извещение и счет – оплата палача. Она молчала два года, рассказала только, когда я пришла… Вот так и живем мы, Рудольф. Оплачиваем сами убийства близких… Я думала, и тебя давно нет в живых… Ты, верно, хочешь поглядеть на сына?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Конечно. Но так, чтобы он не знал.

– Понимаю. Все конспирация… – В интонации жены Кюблер почувствовал не то иронию, не то тоску и горечь. – Вильхельм! – позвала она мальчугана, – Вильхельм!

Мальчик, разгоряченный игрой, стоял перед матерью. На отца он не обратил внимания – мало ли кто может сидеть на скамейке.

– Вильхельм, не бегай так много, ты весь потный, – сунула руку за воротник его блузы. – Нам скоро пора домой. Посиди немного, остынь.

– Но, мутти, мы так интересно играем! Я сейчас, сейчас вернусь, мутти…

Кюблер смотрел на сына и ни единым мускулом лица не выдал своего волнения. Вот когда действительно понадобилось самообладание! Вильхельм был так похож на него. Рудольф годами мечтал об этой встрече, и вот он сидит рядом с сыном, скованный по рукам и ногам, не имея права даже назвать его по имени. Когда мальчик убежал, Рудольф спросил:

– Вильхельм знает что-нибудь обо мне?

– Конечно. Говорит даже, что смутно помнит. Ему не было пяти лет, когда это случилось. Он считает, что ты погиб. А в школе его до сих пор дразнят каторжанином, сыном висельника. Прости меня, Рудольф, все это так тяжело… – Гертруда вытерла глаза платком.

Кюблер взял ее руку.

– Мне пора уходить.

– Я знаю, ты все такой же, Рудольф. Когда-то мы еще встретимся…

– Вот этого я не знаю. Постараюсь найти тебя.

– Будь осторожен, Рудольф. Сейчас, с этой войной, с победой, все ходят словно в угаре. Гитлер сумел многих взять за живое.

– А ты как думаешь?

– Я же сказала – угар.

Вот и все, что произошло. Кюблер оставил деньги. Гертруда не хотела брать – небось нужны самому. Сунул ей в книгу, между страницами.

Возвращался грустный, расстроенный, словно с кладбища. А все-таки молодец Гертруда! Ни одного слова упрека. Умеет держать себя. Об остальном лучше не думать. Все равно жизнь уже сломана. Его называют фанатиком. Если бы кто знал, как это трудно! По-человечески трудно. Может быть, стоило все же спросить про того?.. Нет, не нужно. Он правильно сделал, что не спросил.

Возвращаясь домой, – последние месяцы жил он в Шпандау, Кюблер вновь переживал и встречу с сыном и разговор с женой. Есть какие-то детали, которые царапают, ранят, точно колючки шиповника. Гестаповские счета – только штрихи преступлений. Его тоже поразил рассказ Гертруды об оплате казни. Поразил цинизм убийств. На всем экономят… Итак, отец умер. И Корб тоже. Вспомнил о спорах с отцом. Он не принимал фашизма всерьез, верил в социал-демократические устои. И вот: «Едэм дас зайне!» – каждому свое! Библейское изречение на воротах концлагеря в Бухенвальде… Что же происходит, что происходит? В Германии сейчас, как в химмельфарт, все дозволено. Но это не веселый, невинный праздник. Праздник дураков? Может быть. Скорей одураченных. И все же Гитлеру не удастся задушить то живое, ради которого борется Кюблер. Пусть тяжело, пусть нечеловечески трудно… Кюблер снова вспомнил о разговоре с женой. Она пример этому. Тогда он понял одно – фашизм не растлил ее, осталась такой же, какой была в комсомоле. Она тоже немного подпольщица. Когда-то вместе расклеивали плакаты, маршировали на демонстрациях… Не сдалась, не поддалась массовому психозу, обывательской корысти. Таких много в Германии…

Выйдя из метро, Кюблер не поехал дальше трамваем. Решил пройтись. Здесь всего три остановки. Сегодня безопасно. С химмельфарта возвращаются многие. Кюблер ничем не отличается от других подгулявших мужчин.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он, по обыкновению, вошел в улочку с другой стороны, прошел мимо калитки. Ничего подозрительного, можно идти ночевать.

* * *

В пятницу, как условились с Францем, Кюблер после работы, к шести часам, пришел на Егерштрассе.

«У грубого Готлиба» посетителей было меньше, чем в прошлый раз. Франц поджидал его. Они встретились глазами, и Рудольф, пробираясь между посетителями, направился к его столику.